Гексамерон
День пятый
Буржуйка жрала как не в себя. Игорь уже перетаскал все дрова из сеней и теперь прикидывал, какую мебель пустить под топор в первую очередь. Коробка с книгами опустела почти на две трети. Дедов рваный ватник оказался внуку вполне впору. Но ему всё равно постоянно было холодно.
И это ещё только октябрь.
Может, и к лучшему, что им не придётся переживать здесь настоящую зиму?
Днём на улице было тихо – только хрипло каркали какие-то птицы, стариковскими суставами скрипели деревья и брызгал на стёкла мелкий, унылый дождь. Никто не заговаривал о Нике. Её сумочку Игорь сжёг, а одежду поделили Марго и Мила: чтобы хоть как-то согреться, им приходилось одеваться как капуста.
Разговоры не клеились. Кир мрачно сидел у окна в гостиной и хлебал какую-то дрянь прямо из бутылки – а ведь Игорь говорил не брать алкоголь, как бы этот дурак не начал буянить… Марго, прячась от реальности, спала уже где-то часов восемнадцать, Матвей разгадывал кроссворды в старых газетах, Мила выбрала себе самую толстую книжку из тех, что ещё остались в живых.
Игорь пытался писать в дневник, но слова не шли. То ли разучился выводить слова от руки – не делал этого, кажется, с са́мой школы, – то ли мыслей было так много, что они застревали в дверях. В какой-то момент он поймал себя на том, что начал письмо маме и Пашке. Включил телефон, выключенный, чтоб сохранить зарядку: нет сети. Ну и хорошо. Что бы он им сказал? «Простите»? «Прощайте»?
Бутылка Кира, видимо, иссякла, и, заскучав, он пришёл в их Александрийскую библиотеку. Долго копался в том немногом, что осталось в коробке, выудил какую-то книгу; качнувшись, с размаху бухнулся задом на пол. Полистал свою находку, несколько минут, кажется, даже реально читал, а потом выговорил заплетающимся языком:
- М-да, заебись сказочка!
По-хорошему, не надо было бы ему отвечать, но Игорь слишком устал от молчания.
- Что там? – спросил он.
- Какие-то ёбаные стихи без рифмы, - сказал Кир. – Про то, как два брата-акробата пособачились, и один вырезал весь клан другого, кроме одного мелкого пиздюка. Того он в рабство взял. Но пиздюк из-за всей этой кровавой бани оказался проклят ненавистью или что-то типа того, так что у него руки росли из жопы. Он за что ни брался, всё ломал. Скажут ему с ребёнком сидеть – ребёнок кони двинет, скажут дом сторожить – дом сгорит. Попытался убить себя, потому что какой смысл так жить, но даже это не вышло, вот же ж лох, блин. Ну и в общем его погнали со двора ссаными тряпками, потому что кому нахер такой раб сдался. И он значит идёт по лесу и видит – девчонка на лыжах бежит. Он её и трахнул, в сугробе прям. А она оказалась его сестра. Пошла и прыгнула с обрыва. Короче… Посмотрел он на всё это дерьмо и взял себя зарезал. На сей раз получилось почему-то. И типа, его собака зато смогла согреться, попив тёплой крови и поев парного мясца. Вот так, тут, блин, и сказочке конец, а кто слушал, тот пиздец.
- Да уж, - сказал Игорь.
- Что «да уж»? – вскинул голову Кир. – Что «да уж»?! Всё, млять, как в жизни! Можешь страдать сколько угодно, всем насрать, можешь хоть сдохнуть, а всякие суки только и ждут, чтобы тобой попользоваться и выкинуть!
Он бросил книгу через всю комнату, встал – получилось не с первой попытки – и, тяжело и злобно топая, ушёл к себе наверх.
Игорь не пошёл следом. Правильно, пусть проспится. Он сходил за книгой, бросил её обратно в коробку и стал наливать воду в таз, чтобы мыть посуду.
Мила, бесшумно возникшая рядом, встала с Игорем плечом к плечу и принялась помогать споласкивать чашки, хотя сегодня и не была её очередь. Некоторые люди умеют утешать без всяких слов.
На улице темнело, из леса ползли холодные тени, но Игорь усилием воли заставлял себя слушать и слышать только тёплый, домашний треск дров в печи, пышущей жаром.
День шестой
Утром Кир спустился с чердака и буднично сказал:
- Я убил эту суку. Можете пойти посмотреть.
Игорь с остальными кинулись наверх, едва не сбивая друг друга с ног на лестнице, и нашли Марго лежащей с подушкой на лице. Она уже совсем остыла.
Пока Мила тормошила подругу, пытаясь разбудить, Игорь вспоминал основы сердечно-лёгочной реанимации, а Матвей просто стоял в стороне и смотрел взглядом, равнодушно говорящим «все там будем», Кир повесился в гостиной. Они нашли его чуть позже, свисающим на собственном ремне с потолочной балки.
Матвей помог Игорю снять его и оттащить оба тела в сени. Хоронить ребят по-людски не было ни времени – даже днём находиться на улице было слишком опасно, – ни сил, так что они просто выволокли их наружу и столкнули с крыльца.
«It’s the circle of life,» - вспомнилось Игорю из хорошего старого мультика, и он криво усмехнулся самому себе. Здесь будет кому подобрать падаль.
Тушёнка кончилась ещё вчера, но никто даже не заикнулся о том, чтобы пополнить свой рацион белком.
Он возился с замком в тёмных сенях, когда Матвей вдруг сказал:
- Не запирай пока.
Игорь взглянул на него через плечо, не понимая.
- Я ухожу, - просто сообщил Матвей.
- С ума сошёл?! – Мила, возникшая на пороге кухни, была тёмным силуэтом на фоне освещённого проёма. – Куда ты пойдёшь?
- Не знаю, - спокойно признался Матвей. – Игорёк ведь говорил, что тут рядом железная дорога. Может, по ней в город ходят военные составы.
- Не дойдёшь, - хмуро припечатал Игорь. – Сожрут.
- Может быть. А может и нет, - Матвей пожал плечами. – Днём они вялые. Ночью найду, где спрятаться. Они медленнее человека и уж точно глупее. Шанс есть.
Минуту все помолчали. Да, шанс, наверное, есть всегда, но…
- В любом случае я не хочу оставаться здесь до тех пор, когда мы начнём драться за то, в каком порядке друг друга жрать, - сказал Матвей. – Простите, ребята. Но лучше уж так.
Игорь не стал тратить силы на спор.
Матвей собрал самое необходимое в небольшой городской рюкзак, и Игорь открыл ему дверь.
Они с Милой остались вдвоём. Если честно, где-то там, в глубине души, Игорь давно подозревал, что так всё и будет.
Он начерпал воды с донышка бака на кухне и поставил чайник. Когда тот засвистел, сделал себе и Миле по большой кружке чая. В буржуйке уютно потрескивали ножки и спинка порубленного на дрова стула.
Мила обхватила чашку руками, грея пальцы. Игорь достал из заначки последнюю пачку печенек. На вкус они были как картон.
Говорить было не о чем.
Враз опустевший дом казался гулкой, тёмной пещерой. Такой же тихий, как тогда, когда в нём не было совсем никого, и, кажется, от этой тишины становилось даже холоднее, чем от того, что шесть человек больше не греют воздух своим дыханием.
За окном смеркалось, и бурьян во дворе снова зашуршал, потревоженный чьей-то неровной, неживой походкой. Слава богу, не с той стороны, куда выходили кухонные окна.
Со стороны крыльца. Там, где лежали свежие, вкусные Кир и Марго.
Игорь даже не вздрогнул, когда с улицы донеслись чавканье и возня. Звуки борьбы за самые лакомые куски. Хруст хрящей и хлюпанье по-звериному разрываемого мяса.
Интересно, далеко ли ушёл Матвей?
- Нет, ну правда, глупо как, - словно прочитав его мысли, вдруг заговорила Мила. – Мэтт же умный парень, зачем?! Это, знаешь, как вот в этой книжке, которую я читаю… Там про параллельный мир, в котором прорвалась ткань мироздания или что-то типа того, и в этот прорыв начало просачиваться такое Ничто, абсолютная пустота, которая в малых дозах искажает всё, чего касается. А мир был, знаешь, такой… Ну, типа утопической версии античного общества, только без рабов. Науки, искусства, уровень жизни на запредельной высоте… И из-за этого Ничего люди стали потихоньку превращаться в чудовищ и начали всё разрушать. Просто потому, что им это было прикольно.
Игорь слушал её и отхлёбывал чай, не чувствуя вкуса. Он привык пить сладкий – вот кто мешал ему взять из города сахар?
Зомби во дворе глодали кости его друзей.
- И, в общем, один из героев, прекрасный скульптор… Он ещё не успел чудовищем стать, но взял молот и пошёл и разбил все свои скульптуры, на которые потратил целую жизнь. Представляешь? Просто потому, что «лучше уж сам». Там описано, как он часами из мрамора каждый пальчик вытачивал, каждый ноготок, каждый локон. Как ваял бюсты дам в прозрачных вуалях. Из камня! А потом взял – и вдребезги… Я бы не смогла.
Мила невесело улыбнулась.
- Знаешь, сказала бы, что это как ребёнка своего убить. Но этот скульптор, он потом взял кинжал и пошёл знаешь куда? К дочери в спальню. Потому что понял, что дочка – его самое, чтоб её, совершенное творение. И что да, опять-таки «лучше уж сам».
Она замолчала. Её губы дрожали.
- Так глупо, правда? Если и так ясно, чем всё кончится, то какая вообще разница, сам или не сам?
Ночь
Игорь, морщась, допил чай. Отставил кружку.
- Ты правда не понимаешь? – сказал он.
Крыльцо заскрипело под тяжестью мёртвых тел. Может, зомби всё-таки чуют запахи и смогли вынюхать, откуда им скинули свежего мяса?
Стул в буржуйке догорал, и коробка с книгами почти опустела. Игорь уже сжёг связки женских журналов и жёлтых газет. Сжёг учебник латыни для медиков (издание второе, дополненное, под редакцией Матвея Орлова). Сжёг томик рассказов Эдгара По, на обложке которого перемазанный грязью юноша судорожно сжимал в руках шкатулку с зубами, и сборник жутковатых карельских сказок. Остались только книжка Милы и его, Игоря, дневник.
Он коснулся растрепанной тетрадки и попытался вспомнить, как чувствовал себя в детстве. Давно, когда этот дом ещё не покосился, как пьяный, из печалей в будущем было только неумолимо грядущее первое сентября, и никто не видел и в страшном сне, что то, что случилось в этом году, взаправду может случиться.
Потенциальный конец человечества. Чумное поветрие.
Пандемия смертельной нейроинфекции.
Даже сейчас, когда всё уже произошло, эпидемия казалась сном. Сценарием очередного фильма-катастрофы про вирус со смертностью почти в девяносто процентов, от которого никак не могут найти вакцину. Про закрытые аэропорты, костюмы биологической защиты, про скептиков, кричащих, что паника раздута ради наживы фармацевтов. Про опустевший – все забились по свим норам – город, сплошь обклеенный памятками о том, как распознать болезнь.
«Регулярно мойте руки. Использование одноразовых масок обязательно. Соблюдайте социальную дистанцию. Первый и главный симптом: невероятно реалистичные галлюцинации».
Новая болезнь обводила иммунитет вокруг пальца, и от неё даже не поднималась температура. Она проникала прямо в мозг и разрушала его за неделю.
«Терминальная стадия развивается за пять-семь дней после возникновения первых симптомов. ВАЖНО! Больной становится заразным в первый же день заболевания!»
Исследования показали, что видения могут быть разными, но один мотив неизменно повторяется у каждого пациента в любой точке мира. Мозг человека эволюционно недалеко ушёл от того, каким был тысячи лет назад; он ещё слишком хорошо помнит время, когда мы все были добычей.
Галлюцинации, рождённые нейроинфекцией, идеально вписаны в мир больного. Для него они выглядят, звучат, пахнут как настоящие вещи. Они даже осязаемы: мозг, моделирующий нашу личную реальность, безупречно обманывает сам себя.
И среди них обязательно есть хищник.
Неважно, какой. Это зависит от географии, культурного бэкграунда, веры и страхов. За тобой может гнаться голодный ягуар, злой дракон, черти из ада, стая бродячих собак или гопники из местной промзоны – неважно, их всё равно не видит никто, кроме тебя. Но они могут тебя убить.
Прямо как в «Призраке-5».
Несуществующие когти и зубы не оставят на теле реальных ран, но, если тебе не удастся убежать или спрятаться вовремя, и ты дашь своему хищнику тебя догнать, это будет слишком большой стресс для мозга. Короткое замыкание, синий экран, смерть от инсульта или от остановки сердца.
А ещё, пока эта смерть не наступит, боль от того, что тебя понарошку едят заживо, будет реальной. Её сможет засечь сканирование мозга. И её уж точно почувствуешь ты сам.
Игорь нашарил у печки кочергу и поворошил ею угли.
До этой недели он сам не знал, что ему настолько близка тема живых мертвецов. Да, он как-то играл в «Left 4 Dead» и «Resident Evil», смотрел в интернете обзор на «Zомби каникулы» и знал, откуда пошёл мем про мальчика Карла в смешной шляпе. Ожившие трупы никогда не были его самым большим осознанным страхом. Кто бы мог подумать.
Самое паскудное было в том, что знать, что это всё нереально, не помогало. Рациональному знанию было не под силу перекричать инстинкты, во всю глотку орущие «спасайся!!». Прячься, беги, забейся в нору. Сам отрежь себе путь к отступлению, когда демоны, порожденные твоим собственным больным мозгом, возьмут тебя в кольцо.
«Терминальная стадия развивается за пять-семь дней…»
Примерно через неделю от появления первых галлюцинаций они перестают подчиняться логике реального мира. От них больше не могут защитить ни святая вода, ни оружие, ни самые крепкие стены. Подлейший подвох всех этих догонялок: ты проиграл в них с самого начала.
Как бы ты ни бежал, через неделю тебя настигнут.
Игорь отложил кочергу и взял книжку Милы, лежащую на столе.
Замок на двери громыхнул, когда её дёрнули снаружи. Мёртвые руки, никогда не бывшие живыми – никогда не бывшие настоящими, – похоже, вспомнили, зачем нужны дверные ручки.
Игорь бездумно раскрыл книгу в случайном месте. Слова расплывались.
- Ты чего, Игорёк? – встревоженно спросила Мила.
Игорь моргнул, и по щеке потекло что-то горячее.
Он вдруг подумал о том, как маме будет чудиться, что к ней в квартиру ломится отец, до смерти которого она почти двадцать лет не знала покоя. Подумал о маленьком Пашке, который – спасибо дурной двоюродной бабке – с младенчества до слёз боялся, что ночью за ним придёт серенький волчок.
Игорь не знал, откуда притащил болезнь: он читал, что её инкубационный период – от одной недели до восьми, так что мог откуда угодно. Он сорвался прочь из города, спасая не себя – знал же, что бесполезно, – а мать и младшего брата. Отчаянно хотел верить, что ещё не успел заразить и их, что, если он уедет очень быстро, вот прямо сейчас, то…
Ерунда, конечно. Они ходили между тех же стен, что и он. Дышали тем же воздухом. Игорь не мог и не смог бы их защитить, пусть он и постарался изолироваться сразу, как только увидел Милу у себя в спальне.
Мила. Милланоя Арато, дочь скульптора из города Антореи. Почему-то именно имя выдуманного города запомнилось Игорю из прочитанной в детстве книжки лучше всего. Антореи – как Афины или как Хельсинки, только не взаправду, как не существует на самом деле описанный в муторных рассказах Грина город Лисс. Как нет и никогда не было под нашим, земным небом юной тёплой девушки с удивительными глазами, которую отец зарезал во сне, добравшись до неё раньше чудовищ.
Игорь точно не помнил, чем кончилась та книга, но, кажется, ничем хорошим.
Он поднял голову, и лицо Милы вмиг изменилось.
- Не надо, - сказала она упавшим голосом. – Игорь, пожалуйста, прошу тебя, не надо. Я не хочу умирать.
У неё на глазах – немножко голубых, немножко серых, немножко золотых на зелёном, как солнце, проглядывающее сквозь листву – выступили слёзы, но Игорю было всё равно.
Они ненастоящие.
Не опуская взгляда на книгу, лежащую у него на коленях, он оторвал половину страницы и увидел, как бледное лицо Милы рвётся вдоль, словно бумага. Высыпал из дедушкиного кисета последние крошки махорки, свернул самокрутку. Бросил книгу в буржуйку, прикурил от радостно поднявшегося пламени.
Дверь в сенях тряслась, как будто кто-то бился в неё всем телом. Громыхал колотящийся об косяк замок.
Скоро они будут внутри. Не по-настоящему, потому что влиять на материальное галлюцинациям не под силу, но разницы для Игоря не будет никакой. Его станут жрать заживо, отрывать куски гниющими зубами, и он почувствует каждый укус.
Да, исход в итоге всего один, но неужели в самом деле нет разницы между тем, чтобы тебя заколола во сне любящая рука, и тем, чтоб над тобой надругались, изуродовали, запытали насмерть?
Игорь глубоко затянулся в последний раз, и самокрутка обожгла ему пальцы.
За дверью ворчали, рычали, возились в беспорядочном клубке полуразложившихся тел, и ему не надо было смотреть, чтобы видеть всю мерзость в деталях. Вонючие раззявленные рты, треснувшие ногти, так и ждущие, чтобы содрать с него кожу. Всё-таки хорошее воображение – проклятие, а не дар.
Он встал.
Лучше уж сам. Это правда.
Игорь взял в руки свой дневник. На мгновение сжал корешок, а потом кинул тетрадку в печь.
Закрыл глаза, видя сквозь опущенные веки, как пляшет вокруг мигом объявший его тело огонь.
Кажется, зомби сломали дверь и ввалились в сени. Кажется, их леденящие душу гортанные стоны, всё, что осталось от осмысленной речи, уже звучали совсем рядом.
Неважно.
Игорю было почти не больно.
Последним, что он слышал, был треск пламени.
Он всегда его успокаивал.