ГАФ!!

На Кашине был надет самый настоящий ошейник, он был с шипами и смешного розового цвета. Он стоял перед шатеном, который не понимал абсолютно ничего, но зато прекрасно видел перед собой Данилу, его тело, подтянутое, грудь, пирсинг на сосках, который он никогда даже и не мечтал увидеть там, но это было все таки очень хорошо в реальности. Он видел то как подрагивали чужие уши, как хвост вилял из стороны в сторону. Даня словно стоял перед хозяином, который наконец-то вернулся с работы.

— Я буду твоим пёсиком, — тихо прошептал Даня, прикрывая глаза. Его ладонь обхватила собственную грудь, скользнула по коже, пальцы зажали меж собой розовую бусинку и с его уст слетел судорожный выдох блаженства, ушко дернулось. — Я все правильно делаю? — смазливо спросил он, поднимая взгляд из под ресниц на смущенного и завороженного Руслана, который казалось бы ничего не слышал.

Тушенцов сидел молча, его уши были напряжены и направлены чётко на рыжую собачку. Он явно не ожидал, что Даня согласится на его просьбу, а теперь это…

— Руслан? — с обидой и беспокойством спросил Данил. Его хвост почти что замер в напряжении, уши чуть развелись в стороны.

Тушенцов чуть дернулся, выведенный из раздумий этим тоном. Он сглотнул вязкую слюну. Его ладонь легла на бок молочной кожи Данилы и притянула тело к себе.

— Ты восхитителен, мой послушный мальчик, — с хрипотцой прошептал шатен. — Покажи мне ещё.

Кашин тихо заскулил, его хвост задвигался ещё быстрее, чем секунды ранее, а уши навострились.

Руслан почувствовал, как под его пальцами вздрагивает горячая кожа. Ему хотелось оставить синяки, пометки, но он сдерживался, лишь вдавливая подушечки пальцев в упругий бок. Дыхание Дани участилось, мелкая дрожь пробежала по его животу.

— Хочешь похвалы? — низко спросил Руслан, чувствуя, как его собственный хвост напрягся и медленно задвигался за спиной. — Хочешь, чтобы хозяин похвалил своего пёсика?

Данила кивнул, не в силах вымолвить слова. Ему было безумно стыдно, очень, но этот взгляд все выжигал. Его розовый ошейник блеснул в свете настольной лампы, когда он запрокинул голову, подставляя горло. Полная, почти животная покорность в этом жесте заставила Руслана сглотнуть ком в горле. Он никогда не чувствовал такой власти, такой… ответственности.

— Тогда будь хорошим. Не прячь взгляд, — приказал он, и его голос звучал чужим, густым от желания.

Кашин повиновался, его синие глаза, огромные и влажные, утонули в тёмных глазах Руслана. Пальцы шатена медленно поползли вверх, по рёбрам, к груди, избегая пирсинга, лишь скользя по нагретому металлу. Даня вздрогнул и тихо взвыл, когда большой палец наконец коснулся чувствительной розовой бусинки, зажатой между его собственными пальцами.

— Вот так, — прошептал Руслан, и его губы искривила улыбка, в которой было столько голода. — Мой послушный. Мой.

Он наклонился, и его дыхание обожгло ухо Данилы, заставив его дёрнуться всем телом.

— А теперь, пёсик, — прошептал он, облизывая мягкий кончик, — покажи, как сильно ты ждал хозяина.

Кашин опустился на колени, когда потянули за его смешного цвета ошейник. Он повиновался ему. Он ждал похвалы. Это было голимое извращение, которого он избегал около года. Он все это время отрицал свое пристрастие к подчинению, но сейчас он решил показать это, прочувствовать всю сладость этого чувства, когда он подчиняется любимому человеку. Он потерся головой о колено парня, ощутив, как чужая ладонь опустилась в его волосы, как провела в них пару движений, как почесала за ухом. Он уже чуть ли не слюнки пускал от этих ощущений. И как же он будет активно отрицать потом, на утро, когда он проснется и будет считать это позором вселенского масштаба, а Руслан будет издеваться над ним, парадировать его действия или слова, шептать на ухо пошлости и прочий бред. Но сейчас всё было по-другому. Сейчас он позволил своему второму я проявиться во всей красе.

— Я ждал… — тихо выдохнул он.

Тушенцов ничего не ответил, только рука его замерла в чужих волосах. Он сглотнул вязкую слюну. Его зрачки были большими, из груди доносилось тихо мурчание. Это было нечто. Он так долго пытался убедить Даню, что в этом нет ничего стыдного, что это даже наоборот приятно. И вот сейчас наступил этот момент и он сводил его с ума.

— Встань и прими присущую тебе позу, — с надломленной усмешкой приказал шатен, потянув за ошейник.

Кашин прижал уши. Он поднялся и переместился на кровать. Его лицо уткнулось в подушку, спина выгнулась, он полностью подставился. И он ощутил как чужие пальцы с едва выступившими когтями провели по его спине, от шеи до начала хвоста. И по его телу пробежали мурашки. Руслан был нежен, хоть и до безумия напряжен, чтобы не сорваться. Он легко стянул оставшиеся ткани, которые мешали им прочувствовать возбуждение друг друга. И его ладони легли на две половинки, раздвигая их.

— Готовился, пёсик?

И в ответ он заметил только пару кивков. И тогда он наклонился ниже. Его шершавый язык скользнул по трепещущей коже.

— Руслан, блять, не надо… — проскулил Даня до безумия смущаясь такого.

Но Руслан не послушал. Его уши, словно антенны повернулись в противоположную друг другу стороны. Язык снова приник к колечку мышц, ощущая как то напрягается, как хвост вновь пришел в движение.

— Молчи, — приказал Руслан, и его голос был низким, густым, как мёд, заставив Данилу вздрогнуть от самого звука. — Когда я захочу твоё мнение, я его спрошу.

Его ладони легли на бёдра Кашина, крепко удерживая его на месте. Дыхание Руслана обжигало кожу, прежде чем его язык снова коснулся её — теперь медленно, целенаправленно, исследуя каждую складку, каждый мускульный трепет. Даня впился лицом в подушку, пытаясь заглушить предательские звуки, которые рвались из его горла. Его пальцы вцепились в простыню, суставы побелели. Стыд полыхал в нём жарким пламенем, но он уже не мог остановиться. Не хотел. Это было унизительно, животно, невероятно.

— Вот так… совсем послушный, — прошептал Руслан, и его слова смешались с влажным прикосновением. Он чувствовал, как дрожит под ним тело, как с каждой секундой Данила тает, теряя остатки контроля. Его собственный хвост замер в напряжённом ожидании, а уши чутко улавливали каждый вздох, каждый сдавленный стон.

Внезапно он отстранился. Воздух, прохладный на влажной коже, заставил Кашина бессознательно выгнуться сильнее, глухой вопросительный звук застрял у него в горле. Он рискнул обернуться, и его синие, затуманенные глаза встретились с тёмным, неумолимым взглядом Руслана.

— Что? — прохрипел Данила, в его голосе звучала и мольба, и капризная досада от прерванного процесса.

Тушенцов медленно выпрямился, его пальцы потянулись к пряжке на собственном поясе. Звяканье метала прозвучало громко в тишине комнаты.

— Я сказал — покажи, как ждал, — повторил он, и теперь в его интонации была сталь. — Ждал не просто так. Ждал — зная, зачем. Так что не притворяйся невинностью. Проси как следует.

Данила замер. Его уши отведены назад, хвост опущен и лишь кончик нервно подрагивает. Взгляд скользнул в сторону, по губам пробежала дрожь. Он ненавидел эти слова. Ненавидел необходимость их произносить. Но тело, разбуженное и жаждущее, уже не слушало гордыню.

— Рус… — он сглотнул, зажмурился. — Хозяин. Я… я прошу. Пожалуйста.

Последнее слово сорвалось шёпотом, почти неслышным.

Руслан наклонился снова, его губы почти коснулись вздрагивающего уха.

— Не слышу, пёсик.

— Пожалуйста! — вырвалось у Данилы громче, отчаяннее. Его руки сжались в кулаки. — Прошу тебя, хозяин… не томи.

Удовлетворённая усмешка тронула губы Руслана. Его ладонь легла на основание хвоста, властно и твёрдо.

— Хорошо. Раз ты так вежливо попросил.

Боль была острой, стремительной, неожиданной. Даня вскрикнул, его тело изогнулось, а пальцы впились в матрас. Но почти сразу же за болью пришла волна другого чувства — всепоглощающего, освобождающего, того, ради чего он и согласился надеть этот дурацкий розовый ошейник. Он больше не думал. Он только чувствовал: власть Руслана, свою полную отдачу, жар, растекающийся из самого низа живота.

Руслан дышал ему в шею, его движения были резкими, дикими, лишёнными прежней сдержанности. Он сжимал бёдра Данилы так, что на коже проступали красные отметины. Его слова, срывающиеся, хриплые, ласкали ухо Кашина больше, чем любые прикосновения:

— Мой… весь мой, пёсик… Никто не увидит тебя таким. Никто не услышит. Это только моё. Моё.

Кашин не мог ответить. Он был захлёстнут нарастающей волной, каждый толчок швырял его вперёд, заставляя терять опору в реальности. Он слышал только собственное прерывистое дыхание, хриплый голос Руслана и навязчивый, постыдный, сладостный звук кожи о кожу. Его сознание сузилось до точки — до жаркого дыхания на шее, до впивающихся в бёдра пальцев, до властного ритма, который задавали ему.

Тушенцов вбивался в него как отбойный молоток, вгоняя в матрас, заставляя кровать стукаться о стену и жалобно скрипеть. Его хвост был напряжен как и все его тело. Пальцы впивались в бёдра парня, член входил до конца, до упора, зубы покусывали молочную кожу на лопатках.

— Руслан, ещё, — простонал Данил, окончательно отдавшись ощущениям.

Руслан ускорил ритм до максимума. Удовольствие граничило с болью, но в этом то и было это самое удовольствие, извращенное и только их.

— Блять, Даня, какой же ты хорошенький у меня, — прохрипел шатен. Его руки сместились, подхватили за груди и он поменял позу, проникая глубже.

Данил взвыл. Его рот был открыт, с языка капали слюни, уши были прижаты в полной покорности, а хвост перестал метаться, только кончик дрожал от напряжения. И от вида по телу Руслана пробежались мурашки. Это было до безумия сексуально. Его пальцы сжали проколотые розовые бусинки, щипая и оттягивая. И это оказалось был последний аккорд для Данила.

— Руслан! — вскрикнул он и извергая своим семенем на покрывало, безудержно дрожа в экстазе.

Руслан почувствовал, как тело под ним вздрогнуло в судорогах, как внутренние мышцы сжались вокруг него в последнем, невероятно тугом спазме. Его собственное низкое рычание сорвалось с губ, когда волна накрыла и его, поглощая разум в горячем, слепящем всплеске. Он вогнал себя в Данилу в последнем, глубоком толчке, замирая, прижимаясь всем телом к дрожащей спине.

Тишину комнаты теперь нарушало только тяжелое, прерывистое дыхание. Запах пота, кожи и секса висел в воздухе густым облаком. Руслан медленно, неохотно отделился, его ладонь легла на взмокшую спину Кашина, чувствуя, как под кожей все еще бегут мелкие судороги.

Данила лежал, не двигаясь, лицо уткнувшись в смятую подушку. Стыд, жгучий и всепоглощающий, уже начинал заползать в сознание краями. Он чувствовал липкость на животе, дрожь в ногах и полную, животную опустошенность. И розовый ошейник, который все еще давил на горло.

Руслан прилег рядом, обвивая его рукой и прижимая к себе. Его пальцы бессознательно нашли застежку ошейника, щелкнули, и кожаный ремешок ослаб. Вещица легко соскользнула по коже и чужая рука окончательно убрала его, положив на комод.

Тушенцов придвинулся ближе. Его хвост лёг поверх хвоста Данила, который продолжал лежать на животе, уткнувшись лицом в подушку.

— Спишь уже? — тихо спросил шатен, его голос потерял все былые нотки владения, желания, осталась только тихая нежность.

Даня помотал головой. Его пальцы сжали подушку. Он чувствовал, как мягкий кончик хвоста Руслана лениво поводил по его собственному, все еще чувствительному, заставляя по спине пробегать новые мурашки. Тишина была густой, сладкой, нарушаемой только их дыханием, постепенно приходящим в норму.

— Я же говорил, — голос Руслана был глухим, губы касались его плеча, — что в этом нет ничего стыдного.

Данила фыркнул в подушку, но не стал отстраняться от прикосновений. Напротив, он невольно прижался спиной к горячему телу за своей спиной. Привычка отрицать и отнекиваться уже поднималась в горле комком, но тело, расслабленное и удовлетворенное, отказывалось ее слушать.

— Завтра я все равно все отрицать буду, — пробормотал он, и в его голосе не было ни капли убедительности, только усталая покорность факту.

Руслан рассмеялся — тихо, грудным, довольным смехом. Его рука легла на живот Данилы, ладонь оказалась прямо на следах его же семени, липком и уже остывающем.

— Знаю. Будешь краснеть, огрызаться и придумывать, что это я тебя гипнозом заставил. — Он поцеловал Данилу в позвонок у основания шеи. — Но я-то видел. Видел, как ты таял. Слышал, как просил.

Данила сжался, чувствуя, как по щекам разливается жар. Он хотел бы возразить, но слова застревали. Вместо них из груди вырвался тихий, неконтролируемый звук — нечто среднее между вздохом и стоном, когда пальцы Руслана начали медленно водить по его животу, размазывая влагу.

— Перестань, — буркнул он беззвучно, но не остановил. Его хвост, будто живущий своей жизнью, слегка вильнул под чужим.

— Не буду, — просто сказал Руслан, и его голос снова обрёл ту самую, едва уловимую, но неоспоримую властную нотку, от которой внутри у Данилы всё ёкало. — Ты сейчас ещё мой. До самого утра. А утром… утром разберемся.

Его рука двинулась ниже, скользнула между ещё расслабленных, но чувствительных бёдер. Даня вздрогнул всем телом.

— Рус… опять? Так скоро… я не…

— Не ты решаешь, пёсик, — напомнил Руслан, и его зубы снова легонько сомкнулись на коже у его плеча, не кусая, а лишь обозначая возможность. Его дыхание стало глубже, горячее. — Ты просто принимаешь. И чувствуешь. Разве не для этого ты надел ошейник?

И, к своему собственному ужасу и восторгу, Данила почувствовал, как где-то глубоко внутри, сквозь усталость и стыд, снова пробуждается дрожь — слабая, но неподдельная. Его уши, которые уже расслабились и упали, снова навострились, повернувшись назад, к источнику голоса. Он был развратен. Он был жаден. Он хотел этого снова — этой потери себя, этой всепоглощающей власти другого над ним.

Он не сказал «да». Он просто перевернулся на спину, подставив себя взгляду, полному голода и нежности одновременно. Его синие глаза блестели в полутьме, а на щеках горел румянец.

Руслан замер на мгновение, вглядываясь в него, словно пытаясь запечатлеть этот образ — покорный, открытый, беззащитный. Потом он накрыл его собой, и поцелуй, который он подарил, был не властным, а благодарным, почти нежным. 

Их тела слились вновь — уже медленнее, глубже, без той первой животной ярости, но с не меньшей интенсивностью. Руслан входил в него с такой неторопливой основательностью, будто хотел прочувствовать и запомнить каждую молекулу, каждое содрогание изнутри. Даня обвил его ногами, впился пальцами в напряженные плечи, его дыхание сбивалось в такт движениям. Он больше не боролся — ни с собой, ни с тем, что происходило. Он просто был. Принадлежал. Чувствовал.

На этот раз волна накатила на них одновременно — тихо, глубоко, почти беззвучно, как подводное течение. Руслан, сдавленно выдохнув, уткнулся лицом в шею Данилы, а тот, зажмурившись, почувствовал, как перед глазами пробегают горячие искры. Они лежали, сплетённые, не в силах пошевелиться, пока мир медленно возвращался в свои обычные очертания.

Когда Руслан наконец отстранился, он тут же притянул Данилу к себе, устроив его голову у себя на плече. Простынь была липкой и мятой, воздух спёртым, но им было плевать. Руслан натянул скомканное одеяло на их ноги.

— Я тебя люблю, — тихо, в темноту, сказал Руслан. Эти слова звучали не как страстное признание, а как констатация факта. Простая и неоспоримая, как закон физики.

Данила молчал. Потом он повернулся, прижался лбом к горячему плечу Руслана, и его хвост, лежащий поверх их сплетённых ног, слабо дрогнул.

— Тихо, — прошептал он. — Я сплю.

Но уголок его губ, прижатых к коже Руслана, дрогнул в едва уловимой, счастливой улыбке. Завтра будет стыд, отговорки и огненно-красные щеки. Завтра будет обычная жизнь. Но прямо сейчас, в этой липкой, пахнущей ими обоими постели, он был дома. И ошейник, снятый и лежащий на комоде, был уже не символом подчинения, а ключом, который на одну ночь отпер дверь в ту часть его души, где не было места страху.

Руслан обнял его крепче и закрыл глаза. Под его ладонью, лежащей на спине Данилы, ровно и спокойно билось сердце. Его пёсик. Его Даня. Его любовь. И это было всё, что имело значение.