Фаюмские портреты
Древний Египет очень ценил загробную жизнь, тщательно к ней готовился. Тело, покинутое душой, должно держать в целостности и чистоте, охранить его знаками узнавания и необходимыми для потустороннего бытия предметами. Так обеспечивалась относительная плавность перехода из мира в мир, повышались шансы на достойную выдержку нездешних тяжб и испытаний, а отошедшему от плоти духу, решившему вдруг возвратиться на землю, легче было найти оставленное тело. Для последнего обстоятельства крайне важны характерные, отражающие покойного саркофаги и маски.
После походов Александра Македонского Египет начал сплетаться с эллинистической культурой. Высокопоставленные захватчики, многочисленные заморские торговцы и переселенцы приносили с собой, кроме многого прочего, философию и искусства. Классическое стремление к идеалам, щемящее приукрашивание жизни в её пластических, словесных и красочных воплощениях нового стиля и техник представлялись и нравились местным традициям, они друг с другом всё плотнее знакомились.
А затем был Рим, твёрдый и основательный наместник и управленец. Строгая ясность проконсулов в белоснежных одеждах наложилась, тоненьким верхним, но важнейшим, аристократическим слоем, на и без того разноцветный регион побережья. Гаи и Марки принесли сюда безусловный авторитет фамилии, чеканную значимость отдельной, верховодящей личности.
Так, к рубежу эр, в Египте, не толкаясь, не споря, не подавляя, но с любопытством общаясь и наблюдая, встретились три традиции, три культуры, каждая - со своей родинкой или бантиком. Местная важность событий после смерти, эллинские гармония чистого идеала и свежесть художественного ремесла, особое почитание предков Рима и его персонализм - не на стыке даже, но во взаимном сплетении средиземноморских мышлений искусство Египта выросло в высшее живописное достижение, что, недосягаемое и столетия после, будоражит безотносительно эпохи: искусство Египта взлетело фаюмскими портретами.
Чудесные изображения лиц умерших заменили на мумиях привычные для региона посмертные маски. Новое художество было доступно лишь верхним слоям калейдоскопичного общества: дорогое, особое дерево для дощечек доставляли из Европы или от ближайших соседей; неудивительно, что модели Фаюма одеты сплошь по-сенаторски, в золотистую белизну. Часто портреты заказывались задолго до смерти, как ради сохранения лучшего, молодого облика, так и для прижизненной гордости внутри семьи.
Выполняли портреты в технике или энкаустики, или темперы, или их сочетания. И если вторая, поздняя, менее сочная и впечатляющая, широко известна сотнями последующих лет (повсеместные пигмент с яйцом, например), то первая, потрясающая, пришла и вспыхнула от греков. То, в стандартном и чистом виде, были восковые краски, которые мастер накладывал и моделировал или разогретым скребком, или собственными пальцами - прямо как буйные гении двадцатого века. Застывая и укрощаясь, выпирающий за доску воск вносил ощущение невыразимых фактуры и живости изображения - под его властью и без того изумительно тонко, подробно и явственно выписанные лица окончательно заговаривали.
Инструментальное, исполнительское чудо вторит тут, скорее следует даже за восхитительной сутью фаюмских портретов. Индивидуализируясь, от всё же довольно символической, египетской загробности приходя к фамильной, единственной, личной изобразительности Рима, греческие восковые мазки на собранных со всего Средиземноморья досках пиком многообразного соединения вздымаются к исключительно высшей выразительности человеческого начала. До Возрождения, до экзистенционализма они приходят к отчётливому, настойчивому установлению конкретного, отдельного человека в вечности. Уникальные для каждого мочки-ямочки, кудри и волны волос, углы и изгибы профиля одного внесены рукой другого - художника, творца и создателя, - прямо в длящуюся веками память; туда же, куда обращен и взгляд глубочайших глаз этих юношей, девушек и детей.
До фаюмских портретов была безупречная, идеальная классика Греции или Рима; после, от них пойдёт византийская и, соответственно, раннеитальянская иконопись. Прежде был скульптурный, возвышенный облик большого героя, затем - интуитивная хватка незримого духа. Однако живопись Фаюма - тот редчайший, мимолетный пик полюбовной встречи великих культур, в котором и рождается действительно неповторимое, прорывное искусство. Об одном, единственном, всегда важнейшем человеке, его бесконечной, незыблемой, им самим отражённой в вечности личности. О том, что заботит нас, очевидно, всегда, находя необъяснимый выход в необъяснимо великих формах.
