ФРАНКОФОБИЯ

Вчера не остался на поклоны. Полухлопнул и побежал сломя голову домой. Нужно было срочно сдать ещё одну главу своего сценария. Предстояла бурная ночь: я, ноутбук и все те сладости, которые гарантируют на боках припухлости. А к утру после таких марафонов — вид у меня, достойный штопаного Создания. Так что не было времени объяснять даже самому себе, я спешил.

И было бы проще, если б мне спектакль не понравился. Убежал бы в антракте. Но “Франкенштейн” Нади Кубайлат в независимом театре “Среда21” – это бомба замедленного на два с половиной часа действия, которая разрывает. С гарантией! Поэтому кое-что пришлось зашить после спектакля.

У режиссёров, наверно, есть своя ноосфера. Некий канал космической связи, по которому они с приёмниками ловят идеи. Иногда настраиваются на одну волну и какая-то мысль становится трендом, изменяя пространство вокруг. Хотя, скорее всего, я слишком много нафантазировал, и всё ещё проще: мировое правительство раздаёт театральным деятелям методички, что нужно ставить.

Но если отбросить шутки, то сейчас один из важнейших вопросов звучит по-достоевски: имеешь ли право? Право на вершение чужих судеб. Этот вопрос звучит в “Бедных-несчастных” Йоргоса Лантимоса – там, и всевозможных “Собачьих сердцах” – тут. И вот наконец-то – “Франкенштейн”, сшитый из глины и тряпок. 

Свой приговор мессианству выпускница курса Сергея Женовача выносит в экспериментальных, почти стерильных условиях. Белая-белая комната, холодный верхний свет, как в операционной, за время спектакля эта лаборатория будет полностью изгажена глиной, в которой исстрадавшиеся по “Пер Гюнту” бутусоведы и -еды наверняка разглядят сцену в Рондских горах. Да и танцы самого доктора Франкенштейна – это глубокие реверансы в сторону Юрия Николаевича.

Из глины Франкенштейн Александра Николаева лепит Создание, но становится им сам. Картинно выдавливая из груди сердце, он видит неприглядный кусок говна – маленькую глину №4. Такую же неприглядную, как большая, но только без претензий. Попытка почувствовать себя богом оборачивается для Франкенштейна эйфорическим безумием, в котором он не замечает, как изменился сам. Надпись “Он не человек” на стене сияет в этот вечер для него. 

Из глины рождаются новые старые формы. Сначала Николаев накручивает себе рожки, но получается даже не чёрт, а “Дракула” Френсиса Форда Копполы. Игра с тенями только дополняет мрачный образ. В телесном изматывании самого себя герой обретает ещё более уродливые черты исхудалого, с проваленными глазами и неровным глиняным черепом Носферату.

Интересный приём – в первой части спектакля и Франкенштейн, и создание – по уши в глине, что уравнивает физическое уродство одного с душевным другого. Всю вторую часть никакой грим не мешает нам наблюдать за терзаниями героев. Хотя мы можем опознать их по грязной одежде. 

Очаровательное Создание в свитшоте с Микки Маусом появляется только в середине спектакля. Сваливающиеся куски глины с лица не могут скрыть мимишную мимику Ильи Никулина. Кажется, его герой всё про себя и про мир понял-принял. Но миру всё же есть чем его неприятно удивить. 

Кубайлат хорошо работает с пространством сцены, выстраивая почти статичные, но крайне выразительные “кадры”. Один из них – долгий эмоциональный монолог Создания в исполнении Ильи Никулина. Всю эту сцену Франкенштейн сидит к залу спиной, но в его измученной и ломанной фигуре считывается физическая боль от услышанного. Он, словно мальчик, которого посадили на табуретку для баловников, а теперь читают нотацию.

А довершает сцену – птица, которой Создание открутило голову. Оно достаёт её из-под платочка и бережно передаёт своему создателю в ладонь. Синица в руках для Франкенштейна – хуже журавля в небе. Мёртвая птица предвосхищает утрату – это его сын, задушенный Созданием. 

Одна за всех женщин в спектакле Яна Кузина. Она и “Невеста Франкенштейна”, и невеста доктора Франкенштейна. Она же сестра экспериментатора и автор книги про них всех – Мэри Шейли. В общем, перевоплощайся – не хочу. 

Кубайлат раскрашивает роман стихами Байрона, Колриджа и Блейка, создавая поэтику чисто английского преступления. Метафорическая параллель с поэмой Сэмюэла Колриджа “Сказание о старом мореходе” проходит через капитана, с которым Франкенштейн встречается по пути из России на Северный полюс. 

По сюжету баллады, моряк, застрявший во льдах Антарктики, убивает альбатроса и обретает проклятие Жизни-в-смерти. Что-то подобное происходит и с доктором Франкенштейном. Оба вынуждены скитаться по миру, рассказывая свою грустную и страшную историю, от которой холодеет кровь в жилах, а лицо покрывается инеем.

Тот молится, кто любит всё —

Создание и тварь;

Затем, что любящий их бог

Над этой тварью царь.

|| СЛОВО СЛАВЫ ||