Еретник

https://mrakopedia.net/wiki/Еретник

Я вздрагиваю от дверного звонка.

Я не жду от звонков в дверь ничего хорошего. Долгая жизнь вне закона приучает бояться их. Конечно, в большинстве случаев неожиданный звонок – это ерунда. Просто навязчивый продавец каких-либо услуг, очередной бездельник из управляющей компании или нечто студенческого возраста, подрабатывающее соцопросами. Друзья к таким, как я, не заходят – предварительно не предупредив. Предупредив – часто не звонят или стучат в дверь, а присылают сообщение или сбрасывают вызов – открой, мол. Понимают, что незачем лишний раз нервировать – сами таковские. Потому что, живя вне закона, ты каждый раз вздрагиваешь, слыша трель дверного звонка. Каждый раз думаешь – это мусора. Эта привычка приобретается легко, а сохраняется, наверное, до самой смерти.

Даже у тех, кому удалось завязать.

За дверью стоят двое в штатском.

Они не похожи на переодетых ментов – тех всегда выдает какая-то нарочитость, пролетарская развязность пополам с показной уверенностью в себе. Эти другие. Вместо народных пуховиков или кожаных курток – одинаковые серые костюмы. Скучающие выражения лиц. Отсутствие всякой спешки. Холодная размеренность еще не голодного, но уже готовящегося к охоте аллигатора.

– Константин Николаевич, откройте, пожалуйста. Мы знаем, что Вы дома. Нам очень нужно с Вами поговорить.

Я прикидываю вероятности. Мне доводилось видеть таких типов пару раз. В основном – издалека. Это было к лучшему. Манера говорить, абсолютное нежелание маскироваться, холодная вежливость – все выдавало в них федералов. Значит, либо дом уже оцеплен, и бежать мне некуда, либо арестовывать меня пока никто не собирается. В конце концов, на часах не полпятого утра, и мне не выносит дверь группа спецназа с тремя буквами на бронежилетах. Возможно, они и впрямь ограничатся разговором. Я понимаю, что это скорее всего самообман, но открываю дверь.

– Добрый день, – говорю я. – Чем обязан?

– Добрый день, Константин Николаевич. Мы пройдем? Не по-людски как-то, на лестничной клетке о делах.

Я делаю приглашающий жест.

Я пью чай. Двое моих гостей тут же, на кухне. Один – на колченогой табуретке напротив меня. Он с большим удовольствием принял чашку чая, положил в нее четыре куска сахара и теперь прихлебывает. Второй садиться не стал, а от чая отказался. Он просто стоит и смотрит куда-то в окно. Кажется, ни я, ни мой разговор с его коллегой его абсолютно не интересует.

Удостоверения они мне показали. Как я и думал, там было указано какое-то очередное подразделение чего-то там при всем известной конторе на букву «Ф». Имена нарочито распространенные и наверняка ненастоящие. Поэтому я про себя решил называть их Первый и Второй.

– Скажите, пожалуйста, Константин Николаевич, – Первый допил содержимое своей чашки и теперь вертит в тонких пальцах кусок рафинада, – имя Прохор Евграфович Пименов Вам о чем-то говорит? Помните такого?

Я помню. Дедушка Прохор снится мне часто. Как и другие люди из моего прошлого. Мои друзья.

Нас было четверо. Как мушкетеров в книжке писателя Дюма.

Сашка Белов, по прозвищу Беля.

Артем Зубарев – Зубр.

Никита Чижов – Чиж.

И я, Костя Федоров – Косой.

Вчетвером дружить хорошо. Удобно играть в «Героев» на самой большой карте. Конечно, в союзе – четверо вас, четверо компов. Удобно сидеть за столиком «Макдональдса» – и удобно отбирать у сверстников деньги на этот самый «Макдональдс». Удобно ездить на разборки – вчетвером в зубровой черной «бэхе», где пятый пассажир – спортивная сумка «Adidas», полная стволов.

Это все в прошлом. Все они сыграли в ящик. Остался только я – один за всех.

Первый наконец перестает вертеть кусок сахара. С сожалением кладет на блюдечко.

– Вредно мне сладкое, – как-то, будто оправдываясь, говорит он. – Константин Николаевич, нам известно, что это Вы убрали Прохора Пименова.

Я молчу. Не знаю, что тут сказать. Это произошло давно – уже больше двенадцати лет как. Я завязал с криминалом – тогда же. Открыл небольшую шиномонтажку, купил квартиру в спальнике, и зажил тише воды, ниже травы. Как и собирались мы все, вчетвером. Хоть и удалось это только мне.

И вот приходит время платить за старые грехи. Что ж, глупо было надеяться, что прошлое отпустит. Тем более – такое прошлое.

Наверное, все это отражается на моем лице. Второй отводит взгляд от окна и глядит на меня своим оловянными глазками. Первый неловко кашляет.

– Константин Николаевич, нервничать нет нужды. Ваше прошлое – не наша зона ответственности. Мы за рэкетирами, грабителями и душегубами не гоняемся. За отставными – тем паче.

Я вопросительно смотрю на него. Он продолжает.

– Нам от Вас нужна помощь в одном, скажем так, деликатном вопросе. Я бы предпочел, чтобы Вы проехали с нами, а по дороге я бы ввел Вас в курс дела.

Второй смотрит на меня. Рука его как-то незаметно переместилась под полу пиджака. Что ж, ожидать другого было бы странно.

– Что за дело?

– Константин Николаевич, я же говорю, подробности по дороге. У нас, к сожалению, не так много времени. Но сначала, прошу Вас, ответьте мне на один вопрос.

Я пожимаю плечами. Не то, чтобы у меня был какой-то выбор.

– Скажите, Вы – суеверный человек?

∗ ∗ ∗

Машина трясется по ухабам. За рулем сидит Первый. Я – справа на заднем сиденье. Рядом со мной – Второй. На переднем пассажирском – пакет из продуктового магазина и спортивная сумка. Время идет, а некоторые вещи не меняются.

– Такого не бывает, – говорю я.

Люди не встают из могил. Даже такие паршивые, как дедушка Прохор. Я не хочу в это верить. Даже после всего, что видел. Что мне снится.

∗ ∗ ∗

Времена тогда были непростые. Дела пошли скверно. Время лихой вольницы и разбойничьих налетов схлынуло. Рынок сформировался. Его делили между собой солидные бизнесмены (вчерашние воры и лидеры организованных преступных групп) и вновь окрепшие силовики, сумевшие оправиться от периода бессилия. Многие знакомые и кореша по муткам либо лежали в гробу, либо сидели в тюрьме. Мы решили уйти на покой.

Мы уже прошли через ненависть – когда платили всему миру за то, что нас загнали сперва в похожую на зону школу для трудных детей, затем – в ПТУ, а после – в Чечню. Прошли через кураж – когда чувствовали себя выше серых обывал, пашущих от звонка до звонка. Теперь нам хотелось мира. Спокойной жизни.

Но для этого нужны были деньги.

И мы решили раскулачить дедушку Прохора.

Дедушка Прохор по характеру был кем-то вроде вора в законе. Такого, из стареньких – которые «я не сука, мусоров на ножи». Нас он презирал – мы для него были молодыми да ранними, без головы и понятий. Но нашими руками загребать жар – не гнушался.

Жизнь дедушка Прохор вел странную. Роскошь не признавал, обитал в старом домике в лесу. Всего убранства – печь, лавки, да голые стены. Ел что попало. Ходил в чем попало – как идейные воры. Такие, что только в байках для малолеток остались. Бывшую советскую власть ненавидел по-черному. Не боялся никого – ни ментов, ни быков. Но и в глаза никому не смотрел.

Его боялись.

Говорили, что он колдун.

А еще – что гебэшный стукач.

Дедушка Прохор был в курсе, кажется, всех движений по людям и по рынку. Наверное, знался с кем надо. Знал, когда бакс отскочит. Кто кого заказал. За кем скоро мусора придут, а кого по УДО выпустят.

За советом к нему катались и партийные, и коммерсы, и легавые. И наш брат, ясное дело. Кому помогать – он выбирал сам. Если брал денег – то много. У нас таких не водилось. С нас брал, так сказать, натурой. Дела всякие выдавал – не в службу, а в дружбу.

Больше Советской власти не любил дедушка Прохор попов. Плевался, как про веру поминали. Икон в доме не держал ни одной. И вредил церкви, как мог. Часто – чужими руками. По его заказу мы изувечили молодого попа – тот чересчур ретиво проповедовал. Устроили пожар на строительстве деревенской часовни.

Были и обычные дела.

Мы заставили пару бабок подписать договор на продажу их халуп. Выжили из района цыган.

Подожгли мукомолку – что-то ее хозяин с Прохором не поделили.

Мы были уверены, что денег у Прохора куры не клюют. Иначе быть не могло. Он ничего не тратил – сидел в своей дыре, носил обноски, жрал пшенку. На общее, по словам людей, не давал ни рубля. Копил, значит.

Было еще одно. Дедушка Прохор очень много знал. И самые большие наши грехи перед уголовным кодексом без него не обошлись. Он всегда мог нас сдать. Может, не зря говорили, что он стучит. Мы тогда уже знали, что из воров стучит каждый второй. И это был еще один повод.

Да, за него потом могли спросить. По понятиям уголовного мира. Но нас это не волновало.

Мы с этим миром решили развязаться накрепко.

∗ ∗ ∗

Мы приехали под утро. Я, Зубр, Чиж и Беля. Дедушка Прохор был дома – из трубы его халупы шел дым.

Светало. Только потом я понял, что показалось мне странным – дым шел не прямо вверх, а какими-то кольцами. Будто кто-то невидимый вил из него веревки.

Мы собирались припомнить старику все. И презрительное отношение, и блудняки, в которые он нас вписал.

С нами были плоскогубцы и клейкая лента. И набор ножовок.

Обычно мы предпочитали паяльник – но в хате Прохора не было электричества.

Зубр постучал в дверь. Дверь была хлипкая – прогнившие доски, которые от такого отношения заходили ходуном. Лошадиный череп над косяком смотрел на нас как-то насмешливо. Мол, и не таких видали.

Дедушка Прохор открыл почти сразу. На нас пахнуло смрадом. Наверное, в печи томилась какая-то очередная мерзкая баланда из тех, которыми питался старик. Источал смрад и сам Прохор. Еще она странность – он никогда не мылся. У него и бани-то не было. Но смотрел он на нас так, как Бог на говно.

– Чего надо? – он подслеповато щурил глаза. – На кой вас черт принес, чепуха шелудивая?

И это надменное «чего надо» в сочетании со всем остальным стало последней каплей.

Зубр ударил его под дых. Прохор как-то сипло выдохнул, согнулся и осел на заплеванный пол. Зубр поднял его, встряхнул, ловко стянул руки скотчем и усадил на табуретку посреди избы. Немного подождал.

– Слышь, отец, – сказал наконец он. – Давай по-простому. Тебе все одно в землю скоро. Пошто зазря кобениться?

Прохор оглядел нас. Зенки у него были мутные, с бельмами. Задержался на плоскогубцах в руках Чижа. Усмехнулся.

– Кобель мусорской тебе отец, – прошипел он. – Не веришь – мамку спроси, щегол.

Зубр, не выдержав, ударил его прямо в лицо. Прохор рухнул с табуретки и истошно взвыл.

От воя у меня заложило уши. Чиж и Беля, казалось, обмерли. Спокойствие сохранил только Зубр.

Он подошел к лежащему на грязном полу Прохору. Присел, сгреб за немытые волосы. Заглянул прямо в глаза.

– Ну, – спросил он почти ласково. – Еще помойку разевать будешь, отец?

Прохор улыбнулся. Искренней, детской улыбкой. И ответил:

– Нельзя, мил человек, второй-то раз бить.

И присвистнул. Как-то по птичьи.

В ответ раздался влажный, хлюпающий треск.

У Зубра лопнули глаза.

А дальше начался кошмар.

Зубр, прижимая к глазницам ладони, завалился на пол. Он дрыгал ногами и голосил на одной ноте. Сквозь пальцы сочилась кровь.

Прохор что-то быстро-быстро забормотал.

Пламя свечей задрожало. По стенам заплясали тени. Беля дернулся за стволом – но тени, неожиданно отлепившись от стен, бросились прямо к нему. Он завопил и задергался.

Мне на лицо прыснуло чем-то теплым. Будто рассеянные в воздухе капли воды, когда летом поливальная машина смачивает асфальт в нескольких метрах от тебя.

Больше всего было похоже, что по Беле водят мелкой теркой. Или, точнее – сразу сотнями мелких терок. Он на глазах как-то источался, разлетался даже не на клочья – на мелкую кровяную пыль.

Я наконец справился с предохранителем и выстрелил.

Прохор дернулся и обмяк. Чиж подскочил к нему и пнул по голове – как бьют по футбольному мячу. Потом несколько раз прыгнул сверху, обеими ногами сразу.

Прохор затих.

Я старался не думать о том, что только что произошло. Об этом думать было сейчас нельзя. Будет время потом, в безопасности. Обдумать. Осознать, что случилось. И как теперь с этим жить.

Я огляделся. Зубр отполз к стене и тяжело дышал, держась за лицо. У двери на полу комьями лежало кровоточащее месиво.

Это все, что осталось от нашего друга Бели. Весельчака, в прошлом хоккеиста, который смешно и деланно злился, когда его называли Беляшом.

Мы с Чижом перекинулись одинаково шальными взглядами.

Деньги, вспомнил я. Должны быть деньги.

Места для нычки в избе было немного. Да и барахла тоже. Пучки трав. Какие-то сальные тряпки. Несколько старых книг в ветхих обложках. Горшок с варевом в печи. Я глянул в него только мельком и чуть не проблевался, увидев в бульоне женскую кисть.

Я довольно быстро нашел отстающую половицу. Из нычки под ней я выудил тяжелый холщовый мешок и небольшой промасленный сверток.

В мешке были купюры – доллары, евро, какие-то еще. И золотые монеты.

В свертке – небольшая икона.

Икона была старой. На ней был изображен рогатый черт с нимбом, делающий пальцами козу. Нарисован он был очень выразительно. Казалось, он глядит мне прямо в душу.

Меня передернуло. Я бросил икону на пол и с силой наступил на нее.

Прохор на полу неожиданно вскинулся, как гадюка, и вцепился зубами в ногу Чижа. Тот заорал, пытаясь его стряхнуть.

Я всадил в Прохора всю оставшуюся обойму.

Мы с матерящимся Чижом кое-как подняли Зубра и довели до машины. Он не кричал. Только мелко подрагивал и иногда ощупывал пустые глазницы.

Прохора мы упаковали в мешок для мусора, закинули в багажник и позже зарыли в окрестном лесу.

От Бели осталось слишком мало, чтобы хоронить.

Избу мы подожгли.

∗ ∗ ∗

Мы завязали. Вернее сказать, я завязал.

Чиж умер через два дня.

У него воспалилась нога и неожиданно открылись все старые раны – и ножевые порезы времен разборок район на район, и полученные в Чечне огнестрельные, и те, что были позже.

Наш знакомый костоправ сказал, что такого не бывает.

Зубр потерял оба глаза. Я пытался его поддерживать, но он стал спиваться, водить компанию с опустившимися людьми и мы окончательно отдалились. Все свои деньги он пропил. Не так давно его нашли зарезанным – неизвестно, за что, и неизвестно, кем.

Я купил дешевую квартиру, открыл на районе шиномонтажку и стал жить тише воды, ниже травы.

Хорошо, что у нас были припасены кое-какие деньги.

Потому что с первым же рассветом все содержимое мешка Прохора превратилось в навоз.

∗ ∗ ∗

От воспоминаний меня отрывает голос Первого.

– Вы не подумайте, Константин Николаевич, что мы из-за Пименова к Вам какие-то претензии имеем. Вы, можно сказать, за нас нашу работу сделали. Неспокойный он был гражданин. Давно пора было избавиться – да вот все руки не доходили. Сами понимаете, наша служба…

– И опасна, и трудна! – довольно гогочет рядом со мной Второй. Кажется, это вообще первое, что он говорит за сегодня.

Первый недовольно продолжает:

– Тут, понимаете, в другом вопрос. Кто ж так колдунов-то убивает? Это ж Вам не ларечник, что от крыши отказался. Тут понимать надо. А Вы без понимания. Вот встанет он – и что?

– В смысле – встанет? – говорю я. – Это как это – встанет?

– А вот так даже и запросто, Константин Николаевич. Тринадцатый год скоро, как Прохор в земле лежит. Тело он свое бесам завещал. Вы что ж думаете, друга вашего тараканы обглодали? Скоро срок подходит. Вот и встанет Прохор Евграфович Пименов, тысяча девятьсот двадцать второго года рождения, и будет снова непотребства свои творить. Или не верите?

– А вы-то верите? – я срываюсь. – Это что же, у нас государство в ходячих покойников верит?

– Ну, это Вы хватили. Верить, оно конечно, не верит. Но неофициально наличие таковых признает.

Второй вновь гогочет.

– В любом случае, – вещает Первый, – у нас сейчас и так дел невпроворот. К тому же, что уж скрывать, покойный с нами тесно сотрудничал. И имел доступ к, скажем так, своего рода конфиденциальной информации. А в случае его воскрешения доступом к информации этой, к разуму его и знаниям, получит нечистая сила. Не хотелось бы проверять, на пользу чего она их употребит. У Родины, знаете, и так проблем хватает. Внешние враги, внутренние. Наличие воскресшего полоумного колдуна нам никак не с руки. Так что с Вас, Константин Николаевич, указать нам место непосредственного захоронения. А с нас – закрыть глаза на Ваш прошлый род занятий. Так сказать, полное забвение.

∗ ∗ ∗

Уже в сумерках мы приезжаем к той опушке, где я и Чиж зарыли дедушку Прохора.

Мы выходим из машины. Первый достает мощный фонарь. Второй берет с переднего сиденья чехол и пакет из продуктового магазина.

– Ведите, Константин Николаевич.

Я без труда нахожу место, где мы закопали старика почти тринадцать лет назад. Потому что на нем так ничего и не выросло – ни травы, ни мха. Пятно голой земли. Удивительно, что никто не заинтересовался им раньше. Впрочем, места тут глухие.

Второй раскрывает сумку. Там пара кольев, серп, свечи, веревка и две саперные лопатки. Мы с ним начинаем копать.

∗ ∗ ∗

Я смотрю в лицо дедушки Прохора. Второй взрезал мешок, и в свете фонаря я отчетливо вижу запавшие скулы, ввалившиеся глаза и иссохшие губы. Я ожидал, что разложение будет более сильным – но покойник только несколько сморщился.

Яма неглубокая – тогда мы были не в том состоянии, чтобы зарывать как следует.

Второй спрыгивает в нее. Не церемонясь, почти оторвав, задирает пальцами верхнюю губу покойного Прохора. Зубы мертвеца блестят в свете фонаря. Они длинные, острые и на вид – железные.

Первый цокает языком.

– Так и есть, так и есть. Самый натуральный еретник. Еще день-два – и встал бы. Работай по ГОСТу, значит.

Второй размещает свечи вокруг могилы. Связывает покойнику руки крест-накрест веревкой. Перерезает серпом сухожилия. Вбивает колья в грудь и живот. После чего открывает пакет с продуктами. Извлекает несколько пачек соли и связку головок чеснока.

Чеснок он запихивает Прохору в рот. Матерится.

– Порезался, бляха-муха. Зубы острые.

Соль Второй высыпает в могилу. После чего вылезает из нее и глядит на Первого. Тот одобрительно кивает.

– Сойдет. Теперь стоять тихо, я заговор прочитаю.

Он затягивает:

– В гробу еретник распластался,

Язык его в темя вытягался,

Божьи тучи мимо проходят,

На еретника за семь поприщ дождя не изводят,

Беру я, раб Божий, от дупла осинова ветвь сучнистую,

Обтешу орясину остистую,

Воткну еретнику в чрево поганое,

В его сердце окаянное,

Схороню в болоте смердящем,

Чтоб его ноги поганые были не ходящие,

Скверные его уста не говорящие,

Засухи не наводящие.

Я невольно заслушиваюсь заговором и теряю бдительность. В затылок мне упирается что-то холодное. Я понимаю, что это пистолет Второго.

Первый прокашливается.

– Вы уж простите, Константин Николаевич. Только не обижайтесь, ради Бога. Мы против Вас лично ничего не имеем. Наоборот, благодарны – Вы нам здорово помогли. Слепой друг Ваш, например, был менее сговорчив. Только и рассказал, где Вас нынче найти. Тут ведь какое дело – мерзкий они контингент, еретники эти. А этот еще и помер скверно так – ни выламывания крыши, ни передачи силы. Так что если у него мстить повод есть – он все равно встанет. Колья сломает, солью закусит. Так что тут как ни крути, а Вам с ним вместе лежать.

Второй нажимает на спусковой крючок.