Екатерина Дайс. Остановивший Солнце: Мистериальные корни “Старика Хоттабыча”

Тайная мистериальная традиция европейской культуры превосходно себя чувствует в таких жанрах, куда не доходит мрачная проповедь и проза жизни...

Лазарь Иосифович Лагин (урожденный — Гинзбург, 1903—1979)

Пусть читатели не посетуют на меня за то,

что я утаю фамилию и профессию человека,

 посвятившего меня…

Л.Л.

Любой рождённый в СССР или на постсоветском пространстве легко ответит на два вопроса – кто такой старик Хоттабыч, и сколько лет было его другу мальчику Вольке. Хоттабыч – это добрый джинн; мальчик, вызволивший его из кувшина, – младшеклассник, как его и рисуют на обложках художники-иллюстраторы… Ничего подобного! Хоттабыч – дух не добрый, а злой, по меньшей мере мятежный, Вольке же идёт четырнадцатый год. И история эта не о внезапно свалившейся удаче, а об инициации, которую проходит избранный, о соблазнах, которых он избегает, и о том, что Учитель и Ученик связаны невидимой нитью и всё равно найдут друг друга, какие бы немыслимые расстояния и временные промежутки их не разделяли. Эта книга о том, что мистериальная традиция никогда не прерывается, и даже в самой бездне коммунистического ада неофит найдёт того, кто сделает из него посвящённого.

Обложка первого отдельного издания (1940 г.)

Судя по текстам, оставшимся от советского фантаста Лазаря Лагина, он был не так уж и прост. Наиболее уместно его было бы сравнить с героем романа Михаила Елизарова «Библиотекарь»[1] писателем Дмитрием Громовым, чьи книги после смерти автора обнаружили свой мистический смысл и стали оказывать необыкновенное воздействие на читателей. Например в фантастическом романе «Патент АВ» Лазарь Лагин постоянно обращается к понимающему читателю между строк. Герой этого романа, доктор Стифен Попф, изобретший «Эликсир Береники», влияющий на рост живых существ, признаётся жене: «Твой муж волшебник, маг, колдун, повелитель стихий[2]!» Во все времена, а особенно во времена тоталитарных режимов людям, хотевшим донести до читателей свои мысли, проще было уходить в иносказательные жанры вроде детской литературы и в фантастики. Лазарь Лагин работал в обоих этих жанрах, и до нашего времени дошли его оригинальные, полные мистических идей и сложных историко-культурных аллюзий тексты. В данной статье мы обратимся к детской сказке «Старик Хоттабыч», но, безусловно, романы Лагина ещё ждут своего внимательного исследователя.

«Знай же, о недостойный юнец, что я один из джиннов, ослушавшихся Сулеймана ибн Дауда – мир с ними обоими! И Сулейман прислал своего визиря Асафа ибн Барахию, и тот привёл меня насильно, ведя меня в унижении, против моей воли. Он поставил меня перед Сулейманом, и Сулейман, увидев меня, призвал против меня на помощь Аллаха и предложил мне принять его веру и войти под его власть, но я отказался. И тогда он велел принести этот кувшин и заточил меня в нём[3]…», – повествует о своей судьбе брат Хоттабыча, Омар Юсуф. Эти два джинна были заключены в медном (Омар Юсуф) и глиняном (Гассан Абдуррахман) сосудах и брошены в море и в реку. Не объяснено, правда, каким образом сосуд с Гассаном оказался в Москва-реке, где он был подобран советским школьником, а сосуд в Омаром на Северном Полюсе.

В истории Хоттабыча переплетается много мотивов. Начнём со сказок «Тысяча и одна ночь», чей первый перевод с арабского на русский выполнил Михаил Салье. Восемь томов сказок вышли в издательстве Academia в 1929–1939 годах, причём первые семь – до выхода в свет «Старика Хоттабыча». О некоторых параллелях между этими двумя произведениями стоит сказать особо. В речи Старика Хоттабыча встречаются откровенные отсылки к этим сказкам, например: «И случилась со мной – апчхи! – удивительная история, которая, будь она написана иглами в уголках глаз, послужила бы назиданием для поучающихся. Я, несчастный джинн, ослушался Сулеймана ибн Дауда – мир с ними обоими! – я и брат мой Омар Хоттабович[4]». Один из фрагментов-первоисточников в «Тысяче и одной ночи»: «Клянусь Аллахом, о брат мой, твоя честность истинно велика, и рассказ твой изумителен, и будь он даже написан иглами в уголках глаза, он послужил бы назиданием для поучающихся![5]»

Сюжетное сходство заключается в использовании Лазарем Лагиным «Сказки о рыбаке» из «Тысяча и одной ночи», в которой бедный рыбак вытаскивает из моря медный кувшин с горлышком, запечатанным свинцом, «на котором был оттиск перстня господина нашего Сулеймана ибн Дауда, – мир с ними обоими[6]». В примечании к сказке говорится о том, что речь идёт о Соломоне, сыне Давидове – одном из любимых героев мусульманской повествовательной литературы. «На перстне Сулеймана, по преданию, было вырезано так называемое величайшее из девяноста девяти имён Аллаха, знание которого будто бы давало ему власть над джиннами, птицами и ветрами[7]».

То есть простой советский подросток Волька выступает здесь в роли бедного рыбака, в сети которого попался кувшин с джинном, запечатанным в нём печатью царя Соломона. Момент находки подаётся Лагиным как достаточно тривиальный: «Волька наплавался и нанырялся до того, что буквально посинел. Тогда он стал вылезать на берег. Он уже совсем было вылез из воды, но передумал и решил ещё раз нырнуть в ласковую прозрачную воду, до дна пронизанную ярким полуденным солнцем. И вот в тот самый момент, когда он уже собирался подняться на поверхность, его рука вдруг нащупала на дне реки какой-то продолговатый предмет. Волька схватил его и вынырнул у самого берега. В его руках была склизкая, замшелая глиняная бутылка очень странной формы. Горлышко было наглухо замазано каким-то смолистым веществом, на котором было выдавлено что-то отдалённо напоминавшее печать[8]».

Этот момент столкновения с тайным, сокрытым, очень важен. Обычный на первый взгляд подросток находит сосуд с джинном. И думает, что там – клад, который он непременно сдаст в милицию. А единственный его наградой станет упоминание в газете о том, что «Володя Костыльков – прекрасный ныряльщик[9]».

Надо сказать, что и до Лагина были попытки привнести в современность эту арабскую сказку. Так, викторианский писатель-фантаст Томас Энсти Гатри, писавший под псевдонимом «Ф. Энсти», издаёт в 1900 году повесть «Медный кувшин», главный герой которой – молодой лондонский архитектор, ещё не получивший ни одного заказа и не построивший ни одного здания. Дочь писателя, Наталья Лагина, вспоминала об этом так: «Отец, иронически усмехаясь, говорил, что начитался сказок «Тысяча и одна ночь», потом его обуяли фантазии, а позже ему попалась на глаза какая-то древняя английская баллада «Медный кувшин»[10]».

Гораций (так зовут нашего архитектора) работает помощником своего более удачливого товарища, хочет жениться на прелестной молодой особе, чей отец, профессор-востоковед, однажды посылает его аукцион, где ухажеру удаётся купить лишь старый медный кувшин. В этом сосуде он обнаруживает Факраша-эль-Аамаша, одного из Зелёных джиннов[11]. Свой проступок, повлекший гнев царя Соломона, джинн описывает так: «У меня была родственница, Бидия-эль-Джемаль, которая обладала несравненной красотой и многообразными совершенствами. И так как она, хотя и джиннья, принадлежала к числу верных, то я отправил послов к Сулейману Великому, сыну Дауда, которому предложил её в супруги. Но некий Джарджарис, сын Реджмуса, сына Ибрагима – да будет он проклят навеки! – благосклонно отнёсся к девице и, тайно пойдя к Сулейману, убедил его, что я готовлю царю коварную западню на его погибель… случилось, что Сулейман – мир ему! – внял голосу Джарджариса и отказался от девушки. Более того, он повелел схватить меня, заключить в медный сосуд и бросить в море Эль-Каркар, чтобы я там оставался до Дня Страшного Суда[12]».

Тема свадьбы Соломона возникает здесь не случайно, а в связи с известным эзотерическим сюжетом о его сватовстве к царице Савской, играющим особую роль в масонской мифологии. История царицы Савской известна нам по священной эфиопской книге «Кебра Негаст», Корану, Библии и еврейским преданиям. Отдельные частности варьируются, но в целом суть такова: властительница богатой страны, где было много золота и драгоценностей, захотела получить мудрость царя Соломона и отправилась с визитом в Иерусалим. Там, пройдя несколько испытаний, она заключила брак с царем и впоследствии родила от него сына Менелика, последний известный потомок которого – эфиопский император Хайле Селассие I (1892-1975).

С приездом царицы Савской к царю Соломону связано множество исторических анекдотов, в частности о том, что желая проверить, волосатые ли у его возлюбленной ноги и заканчиваются ли они ослиными копытами, Соломон заставил царицу пройтись до своего трона по стеклу, которая та приняла за воду. Подняв юбки, чтобы не замочить их, царица открыла то, что тщательно скрывала, а именно свою демоническую природу (согласно легендам, она происходила от демонессы Лилит, в арабской литературе её мать была из джиннов). Таким образом становятся понятными несколько мотивов из повести Ф. Энсти «Медный кувшин». А именно, возникающее у джинна навязчивое желание женить главного героя, Горация, на одной из женщин-джиннов, а также то, что отца настоящей невесты Горация джинн превращает в осла. Характерна и профессия Горация, благодаря которой и следует задуматься о масонском измерении этой сказочной повести. В масонской космогонии Бога называют «Великий Архитектор Вселенной», а легендарный первый мастер Хирам был архитектором Храма Соломона. Основатель мартинизма, масон Мартинес де Паскуалли считал Хирама предвестником Сына Божия как Великого Архитектора Новозаветной Церкви. А то обстоятельство, что кувшин в повести был медным (напомним, что Хоттабычу Лагина достался всего лишь глиняный кувшин), отсылает нас к медному озеру Хирама – оригинальному украшению Храма Соломона, которое он, по преданию, сделал.

Ф. Энсти как бы переносит события библейских времен в современную ему викторианскую Англию, показывая, что есть вечные темы, а есть преходящее, сиюминутное. Молодой архитектор, которого хотят женить на джиннье (а по одной из легенд, Хирам также ухаживал за царицей Савской), воплощение масонского мастера с его добродетелями скромности и служения, всё-таки, несмотря на козни джинна, строит свой первый дом, о котором лондонский мэр говорит так: «…Рад видеть восходящую звезду и даже слышал, что дом, который вы построили моему старому приятелю, можно назвать дворцом, истинным чудом, сударь![13]» Но если сравнить эту повесть со «Стариком Хоттабычем», бросается в глаза одна деталь. Сказки «Тысячи и одной ночи» полны эротики, если не сказать, разнузданного секса. Сама интрига закручивается из-за того, что двум царственным братьям изменили жены и один из них, Шахрияр, стал мстить за это всему женскому роду, получая девственниц на одну ночь и убивая их наутро, и в результате в городе не остаётся ни одной девственницы (самые умные убежали). Шахерезада – дочь визиря, последняя девственница, которую тот смог найти, и которую чуть сам не убил заранее, предполагая, что она не протянет и нескольких часов. Но та, начитанная и умная девушка, стала рассказывать Шахрияру сказки, став первым известным в истории женщиной-психотерапевтом (сказки рассказывались на султанской кушетке и были во многом посвящены теме измены, от которой страдал Шахрияр).

Так вот, естественно, что транслируясь в другие эпохи и культуры, арабские сказки привносили свой эротический компонент. И если чего-то и хотел молодой архитектор с поэтическим именем Гораций, то это были две вещи: женитьба на любимой девушке и постройка здания по своему проекту. А удивительное свойство Вольки из «Старика Хоттабыча» заключается в том, что он ничего не хочет. Да, он младше Горация вдвое (Горацию – 28, Вольке – почти 14), однако и в этом возрасте подростки чего-то хотят. И как правило – даже очень сильно… Волька же выводит Хоттабыча из себя тем, что ему невозможно угодить, потому что у него не возникает желаний.

В психологическом плане такое отсутствие желаний соответствует глубокой депрессии, в социальном – развитому социализму. Но перед нами – 1937 год, и мальчик, которому не нужно ничего. Почему?

Попробуем проследить развитие событий. Что предшествовало находке глиняного кувшина, запечатанного печатью Соломона? Переезд. Семья Володи Костылькова переезжала на новую квартиру. В мифологическом смысле переезд равнозначен смерти или, по крайней мере, обряду инициации, воспринимаемому как символическая смерть ребёнка и превращение его во взрослого. Характерен диалог родителей Вольки, появляющийся на первой же странице этой повести: «Нечего спешить, Алёша. Пусть ребёнок ещё немножко поспит – сегодня у него экзамен… – Ну что за чепуха! – ответил за перегородкой отец. – Парню уже тринадцать лет. Пускай встаёт и помогает складывать вещи. У него скоро борода расти начнёт, а ты всё: ребёнок, ребёнок…[14]»

Совершенно очевидно, что герой предъявлен нам в стадии готовности к инициационному переходу из состояния детства во взрослое состояние, и этот момент маркируется связанными с инициацией жизненными событиями. Любой экзамен всегда инициация, любой переезд – это пробное путешествие в царство смерти. Кстати, перед экзаменом Волька идёт на речку, то есть совершает ритуальное очищение. В городских условиях сошла бы и ванна, но река вызывает у читателя образы, связанные с крещением; кроме того, в ней можно найти кувшин со стариком Хоттабычем.

И вот Волька, уже у себя дома, «дрожа от волнения, соскрёб печать с горлышка бутылки[15]». Понятно, отчего он дрожал – на этой печати, согласно объяснениям Хоттабыча, было оттиснуто величайшее из имён Аллаха, но читатель сказки этого не замечает, оставаясь в безопасном пространстве уютного детского мира, в то время как реальность, описываемая автором – это земля, по которой разгуливают древние демоны. Столкновение детского и демонического всегда пугает. Насколько ребёнок, неопытный маг, в состоянии справиться с духом, заточённым в кувшин самим Соломоном? Радует одно: не каждый в состоянии найти такую бутыль, и здесь Волька уподобляется молодому королю Артуру, вытаскивающему из камня меч. Сам факт находки – свидетельство избранности героя, его готовности к совершению магических действий (магических, потому что Хоттабыч – дух, скорее даже демон).

Купание Вольки в Москва-реке, заметим здесь, параллельно купанию Ивана Безродного из «Мастера и Маргариты». Волька купается, скорее всего, на Кремлёвской набережной. Вообще, вся топография «Старика Хоттабыча» связана с районом Тверской улицы, Волька первые годы своей жизни проводит в Настасьинском переулке, знаменитом пышным, напоминающим дворец, зданием Ссудной казны (1913–1916) архитектора Б.М. Нилуса. Но купание поэта Безродного, хотя и близко по своей сути (это тоже ритуальное очищение перед совершением магических действий), в чём-то противоположно по описанию: «Помахав руками, чтобы остыть, Иван ласточкой кинулся в воду. Дух перехватило у него, до того холодна была вода, и мелькнула даже мысль, что не удастся, пожалуй, выскочить на поверхность. Однако выскочить удалось и, отдуваясь и фыркая, с круглыми от ужаса глазами, Иван Николаевич начал плавать в пахнущей нефтью чёрной воде меж изломанных зигзагов береговых фонарей». Это ночное купание летом – примерно в километре-двух от того места, где мог купаться Волька, на Пречистенской набережной, но заметим, как отличается описание Лагина от того, что приводит Булгаков. Это примерно одно и то же время, конец 1930-х; понятно, что вода в центре Москвы уже довольно грязна. Более того, купаться вблизи Кремля было запрещено, но лагинская вода – это вода из детства (в Витебске писатель жил у реки), вода Булгакова пахнет нефтью, это чёрное крещение, единственно уместное в Евангелии от Воланда.

В обоих произведениях есть и внезапное путешествие к морю. В «Мастере и Маргарите» Степан Лиходеев мгновенно переносится из Москвы на берег Ялты. В «Старике Хоттабыче» мальчики и джинн оказываются на берегу Средиземного моря, в благословенной Италии. Судя по предположению Сергея Медведева, в Италии Хоттабыч оказался не просто так, а потому, что его прототипом был русский инженер-авиаконструктор итальянского происхождения барон Роберто Орос ди Бартини (Роберт Людвигович Бартини), работавший по заданию Иосифа Сталина и сконструировавший в частности самолёт, исчезавший из поля зрения при взлёте (чертежи не сохранились)[16]. По мнению Сергея Медведева, барон Бартини, которого называли «русским Теслой», появившись в Москве в начале 1920-х гг., оказал немалое влияние на известных писателей, в том числе и на Михаила Булгакова с его образом Воланда, и на Лазаря Лагина. Ольга и Сергей Бузиновские пишут в своей книге «Тайна Воланда»: «Какие любопытные вещи скрываются в книгах нашего детства! Мало кто помнит, например, что в «Старике Хоттабыче» ковер-самолёт был «поставлен на поплавки» – перед полётом в Италию. Этой темой Бартини занимался в 1928-29 годах: он ставил на поплавки туполевский ТБ-1 и одновременно проектировал свой гидросамолёт МК-1. Переверните: WK-1. Именно так назвал свой «ковёр-гидросамолёт» Волька: ВК-1 – «Владимир Костыльков – первая модель»![17]»

Роберто Орос ди Бартини

В образе Бартини сливаются воедино традиционные клише авантюриста, барона Мюнхгаузена, рассказывающего небылицы, серьёзного учёного, сумасшедшего профессора, Дон-Жуана и жертвы сталинского террора. Тем не менее, этот физик и философ, оставивший после себя сотни незавершённых проектов и десятки завершённых, в том числе и вертикально взлетающий самолёт-амфибию, напоминающий о ковре-самолёте из «Старика Хоттабыча», не мог не производить впечатления на современников. Кроме всего прочего, Бартини – автор концепции шести измерений времени и пространства, в рамках которой «Прошлое, настоящее и будущее – одно и то же… В этом смысле время похоже на дорогу: она не исчезает после того, как мы прошли по ней и не возникает сию секунду, открываясь за поворотом[18]». В рамках этих представлений логично выглядят и джинн, вылезший из времён царя Соломона, и Воланд, видевший Иисуса. Если знакомство барона Бартини с известными советскими писателями будет каким-то образом подтверждено, перед нами откроется новая грань литературы ХХ века, в котором научная мысль оказывала влияние на художественные концепции.

Не только научная, но и библейская. Недаром в самом псевдониме «Лазарь Лагин» есть отсылка к истории о воскрешении Лазаря Иисусом. Имя Лазарь говорит само за себя, а в фамилии Лагин некоторые исследователи видят каббалистическую игру (число 33 записывается буквами «ламед» (30) и «гимел» (3) и читается – «лаг»)[19], говорящую нам о земной жизни Иисуса. Позволим себе не согласиться с версией М. Короля, который объясняет данный псевдоним, как зашифрованный возраст автора. В таком случае Лагин мог бы пользоваться им не более года. Возможно, кстати, что речь здесь вовсе не в возрасте, а, например, в 33 ступени посвящения, высшей в масонстве. Автор, зашифровывающий свой градус, который уже не будет меняться – это более вероятно.

«…А потом отдал приказ джиннам, и они понесли нас и бросили брата моего в море, а меня – в реку, из которой ты, о благословенный спаситель мой… извлёк меня[20]». Нам представляется, что совсем не случайно Хоттабыч называет Вольку «спасителем». В христианстве так называют Мессию – идеального царя, который придёт в Конце времён и принесёт избавление. Он должен быть потомком царя Давида, происходить из рода Давидова или следовать духу его правления.

Волька в каком-то смысле выступает в роли Мессии последних времён. Ещё раз посмотрим на историческую ситуацию. 1937 год, разгар массовых репрессий, атеистическая страна. И в этой ситуации писатель-фантаст создаёт детскую сказку, в которой к на первый взгляд простому советскому мальчику попадает в руки древний дух. В этом сюжете много от традиционых историй, связаных с инициацией, прежде всего, истории Мерлина и короля Артура. Но отметим, что не только Хоттабыч учит мальчика, но и мальчик образовывает своего Учителя (под присмотром Вольки Хоттабыч выучивает «Букварь»). И мы замечаем, что Хоттабыч далеко не во всём осведомлён. Так, из-за него Волька проваливается в экзамене по географии, начиная нести полную чушь: «Горизонтом, о высокочтимый мой учитель… я осмелюсь назвать, с твоего позволения, ту грань, где хрустальный купол небес соприкасается с краем Земли[21]». И бред тут состоит даже не столько в «крае Земли», сколько в самом перенесении мистических отношений пары Учитель – Ученик в профанное пространство средней школы. От Хоттабыча же Волька получает истинное знание, недаром у него сразу же начинает расти борода. Символ мужественности и зрелости, борода придаёт Вольке комический вид, однако в символическом смысле она означает обретение гнозиса, недаром Лагин пишет об этом, используя евангельскую лексику: «Из зеркала на него глядело уродливое существо: в коротких штанишках, в пионерском галстуке и с бородой апостола на розовом мальчишеском лице[22]» (разрядка моя – Е.Д.).

Понятно, что на эту лексику никто не обращает внимания, так же как на фразы Ильфа и Петрова вроде: «Кто скажет, что это девочка, пусть первым бросит в меня камень» (разрядка моя – Е.Д.), также восходящие к Новому Завету. Или на «всё тайное становится явным» в «Денискиных рассказах» В. Драгунского. Но в результате, целый пласт «Старика Хоттабыча» мы пропускаем незамеченным. Так, сцена в парикмахерской, в результате которой смеявшиеся над бородой Вольки парикмахеры и просто случайные прохожие превратились в стадо баранов, приобретает новые, библейские, коннотации.

Баранов встречает на улице Александр Никитич, работающий в научно-исследовательском институте овцеводства. Он говорит милиционеру: «Я узнаю вот этого молоденького барашка, я веду над ним наблюдения уже не первый месяц», – и забирает всё стадо к себе в институт, решая зарезать одного из животных, чтобы проверить качество мяса. Когда он возвращается домой, то обнаруживает свою жену в слезах: пропал их сын, приятель Вольки. И вот, когда через три дня малое заклятие Хоттабыча утрачивает силу, сотрудник института находит в стойлах около двадцати голых мужчин и одного мальчика, своего сына.

«Я же ещё третьего дня на улице прыгал вокруг тебя, – оправдывался Серёжа, – ты даже сказал тогда милиционеру, что уже давно ведёшь наблюдения над этим молодым барашком – надо мной, значит. Вот я и думал, что ты меня узнал.[23]»

Караваджо, "Жертвоприношение Исаака"

Так история Авраама и сына его Исаака, с жертвоприношением и внезапной милостью Иеговы, позволившего заменить мальчика на барана, превращается в анекдот о том, как двадцать прохожих превратили в этих же самых животных.

В Первом Строительном переулке Хоттабыч меняет перед рассветом старые дома на новые, воздвигая на месте четырнадцати «мрачноватых, серых многоэтажных домов, похожих на огромные кирпичные ящики[24]» четыре громадных белых мраморных дворца. «Первый дворец был из драгоценного розового мрамора. Его восемь тяжёлых резных дверей, изготовленные из сандалового дерева, были украшены серебряными гвоздями и усыпаны серебряными звёздами и ярко-алыми рубинами. Второй дворец был из голубоватого мрамора. В нём было десять дверей из редчайшего эбенового дерева… Посреди третьего дворца был просторный бассейн, а в нём плескались золотые рыбы, каждая величиной с доброго осетра[25]». Четвёртый был похож на станцию метро «Киевский вокзал», но не в этом дело. А в том, что всё это великолепие, возведённое в честь пионера Вольки, было отголоском Храма Соломона, построенного, кстати, на горе Мориа – месте жертвоприношения Исаака. Редкие сорта деревьев, особенно эбеновое, которое употреблялось в древности для хранения ценных магических предметов. Эбеновое дерево в мистериальной традиции противопоставляется слоновой кости и оказывается связано с царицей Савской, статуэтками Чёрных мадонн, привезенных в Европу тамплиерами, и с Марией Магдалиной в её ипостаси «жены Иисуса». В каком-то смысле, оно представляет из себя маркер мистериальной традиции и, встречаясь в тексте, указывает нам на то, что здесь идёт речь о чём-то тайном, скрытом от непосвящённых. По одной из версий Ковчег Завета был сделан из эбенового дерева и, если Лагин имел это в виду, то, несомненно, увязывал со шкатулкой, напротив, из слоновой кости, в которую Соломон положил один свой текст, о котором мы расскажем позднее.

В литературе ХХ века эбеновое дерево возникает в повести Джона Фаулза «The Ebony Tower», где под «башней из чёрного дерева» подразумевается истинная возлюбленная героя, способная открыть в нём скрытые таланты. Драгоценные металлы и камни – напоминают нам о роскоши Иерусалимского храма, построенного Хирамом. Точно также как Адам был Первочеловеком, Хирама можно назвать Первостроителем у масонов; отсюда и название этого места – Первый Строительный переулок, превращённое писателем в аллюзию.

Окончание

Анонс:

Советский писатель Л. Гинзбург, известный под псевдонимом Лазарь Лагин, зашифровал в детской сказке «Старик Хоттабыч» множество библейских сюжетов, эзотерических идей, отсылок к мистическим практикам, историко-культурных аллюзий. Это история об инициации, которую проходит избранный - подросток 13-ти лет (возраст религиозного совершеннолетия в иудаизме). Сюжет перекликается со сказкой из «1000 и одной ночи», где рыбак вылавливает кувшин с печатью Сулеймана ибн Дауда (т.е. Соломона, сына Давида). Прототипом Хоттабыча, возможно, был уникальный авиаконструктор Бартини, а его имя отсылает к создателю секты ассасинов Хасану ибн Саббаху. Помимо намеков и ассоциаций, книга содержит прямые цитаты из Библии (к примеру, Волька, приказывает Солнцу остановиться, уподобляясь Иисусу Навину); выкрикивая «заклинание», Хоттабыч цитирует строки из «Песни Песней», которые богобоязненные евреи распевают перед наступлением субботы; а «разновидность» духов, к коим относится Хоттабыч, описана в гримуаре «Большой ключ Соломона».

Статья опубликована также на сайте History.eco

Подпишитесь на наш телеграм-канал https://t.me/history_eco