Его тихая гавань

History is written by the winners now

(you see here, that's the thing)

Don't believe in every king you crown

(you see here, that's the thing)

Солнце невыносимо жарило асфальт трассы, не давая ни единого шанса на спасительную тень. Свободные заезды проходили своим чередом, без искр и драмы, но в этой выматывающей рутине болид Николая, словно хищная кошка, чутко внимал каждому движению хозяина. Он выжимал максимум скорости, и с грацией танцора входил в повороты, так плавно, что казалось, будто Романов не едет, а парит над раскаленным полотном трассы.

– Бокс, бокс, – прозвучал в берушах голос инженера, и пилот невольно выдохнул с облегчением. Команда звала его в прохладную гавань боксов, где можно будет стянуть шлем и балаклаву, и утолить жажду ледяной водой, пока механики в очередной раз будут колдовать над его машиной.

Плавно выкатываясь на дорожку пит-лейна, Николай остановил машину возле своего бокса, отстегнул руль и, подтянувшись за дугу защиты, наконец выбрался из тесного кокпита. После долгого заточения в коконе болида, ноги слегка онемели, придавая походке гонщика неустойчивость. Выпрямившись, он почувствовал, как по спине струится пот, оставляя противный, липкий след. Стянув шлем, он жадно припал к бутылке с ледяной водой, ощущая, как живительная прохлада разливается по телу.

В боксах его встретила долгожданная полутень и холод кондиционера, столь блаженная, что Романов не сдержал довольного стона. Механики уже суетились вокруг болида, словно пчелы вокруг улья, заботливо укрывая шины тёплыми чехлами.

– Хорошая работа, Николай Павлович, – похлопал его по плечу главный инженер Орлов. Алексей Федорович был не просто инженером, а скорее мудрым наставником и доверенным лицом, верным соратником, как Бенкендорф. – Выжимая из машины всю мощь, вы жертвуете балансом. Из-за этого немного потеряли время в третьем секторе.

Николай кивнул, прекрасно понимая, о чем говорит инженер. Трасса была коварной, с вереницей змеиных поворотов, требующих идеальной гармонии машины и пилота. Он немного переусердствовал с настройками, стремясь к абсолютной скорости, и теперь предстояло искать компромисс.

– Попробуем немного изменить настройки подвески, – предложил инженер. – Сделаем машину более стабильной в поворотах.

Николай согласился. Он доверял своей команде безоговорочно. Они работали вместе не первый год, понимая друг друга с полуслова. Он снова надел шлем, готовый вернуться в адский зной трассы.

Больше всего на свете Николай ненавидел трассу в Монако, больше, чем трассу в Монако, Николай ненавидел туннель на трассе в Монако. После шпильки машина плавно спустилась с холма и послушно повернула направо на Портье, названный в честь региона Монако, а затем въехала в знаменитый туннель — уникальную особенность трассы Формулы-1, уникальную до седых волос. Помимо того, что из-за смены освещения значительно ухудшилась видимость, так еще и болид теряет большой процент прижимной силы, что не играет на руку ни пилоту, ни инженерам.

Его стиснутые зубы скрипели, а пальцы побелели под толстым слоем перчаток, сжимая руль. Машина взревела, словно дикий зверь, загнанный в клетку, и Николай почувствовал, как его тело напряглось, готовясь к неизбежному. Туннель поглотил его, словно пасть чудовища, оставив лишь рёв мотора и собственные мысли наедине с ним.

Николай знал каждый изгиб этого проклятого места. Знал, как меняется баланс машины, как исчезает прижимная сила, как мелькает свет в конце туннеля, словно насмешка. Он чувствовал себя слепым котёнком, беспомощным в этой кромешной тьме. Но он не сдавался. Он боролся с каждой долей секунды, с каждым граммом перегрузки, с каждым порывом ветра, проникающим сквозь щели в болиде.

Что-то пошло не так. При попытке выровнять машину, она отказалась подчиняться, неся пилота четко в изгиб стены туннеля.

Руль стал ватным, бесполезной игрушкой в руках, словно отсоединился от передних колес. Николай отчаянно крутил его в разные стороны, но машина продолжала неумолимо скользить к бетонной стене. Время замедлилось. В голове промелькнули обрывки мыслей: о команде, о гонке, о Бенкендорфе.

Инстинктивно он вдавил педаль тормоза в пол, надеясь хоть немного замедлить удар. Визг резины, полный отчаяния, пронзил воздух, оплакивая неминуемое. Но было поздно. Переднее антикрыло с хрустом впечаталось в бетонную стену. Машину отбросило, словно мячик, и, развернувшись в бешеном танце, высекая из асфальта фонтан искр, она обрушилась на противоположную стену, замерла, превратившись в безжизненную груду металла.

Удар был резким и оглушительным. Болид содрогнулся, словно от взрыва, и Николая швырнуло вперёд, пристёгнутого ремнями безопасности. В ушах звенело, перед глазами плясали искры. Он почувствовал острую боль в шее и плече. Эхо от удара прокатилось по всему пространству туннеля.

Все затихло. Тишина была громче любого рёва моторов. Несколько мгновений он сидел неподвижно, пытаясь осознать произошедшее. Затем медленно открыл глаза. Перед ним была лишь искореженная сталь антикрыла и бетонная стена, усыпанная осколками. Жив. Он был жив. С трудом, но он отстегнул ремни и выбрался из покорёженного кокпита. Адреналин все еще бурлил в крови, заглушая боль. Он стоял, шатаясь, в полумраке туннеля, оглушённый и потрясённый, но живой.

Первым, кого он увидел, был ошарашенный маршал трассы, который, казалось, сам не мог поверить в произошедшее. Маршал что-то кричал в рацию, то ли вызывая помощь, то ли докладывая о случившемся. К пилоту тут же подоспели медицинские маршалы, однако Николай махнул им рукой, показывая, что с ним все в порядке, игнорируя нарастающую боль, и побрёл к выходу из туннеля.

На пит-лейне царила суматоха. Механики, инженеры, члены команды – все столпились у мониторов, пытаясь понять, что произошло. Увидев Николая, они бросились к нему, окружив плотным кольцом. Орлов, бледный как полотно, обнял его, с силой прижав к себе.

– Слава богу, жив, Николай Павлович, – прошептал он, отстраняясь и внимательно осматривая пилота. – Что случилось?

Николай, все еще оглушённый, сбивчиво рассказал о случившемся. О потерянном управлении, о неумолимо надвигающейся стене. Он говорил, а в голове снова и снова прокручивался момент столкновения.

– Главное, что ты цел, – прервал его Орлов. – Машина – железо, починим. А ты – наша главная ценность. Сейчас тебя осмотрят врачи, и потом уже будем разбираться, что там случилось с машиной.

Когда плотное кольцо команды расступилось, в область зрения попал Бенкендорф. Бледный, словно полотно, он, не отрываясь, смотрел на Николая. Сердце его, объятое паническим тремором, отказывалось верить глазам, ушам, самой реальности происходящего. Робкий шаг, затем другой, третий – и вот он уже бежит, сокращая разделяющее их расстояние, чтобы заключить в объятия, как ему казалось в тот момент, невероятно хрупкое тело Романова.

– Ты цел… – прошептал Александр, и голос его дрожал на грани хрипа, словно вырвавшись из самой глубины испуганной души. Он вглядывался в уставшие глаза напротив, и руки его заметно подрагивали, а губы были судорожно сжаты. Точно ли цел? Точно ли это не морок?

– Я не успел понять, что произошло… – хрипло отозвался пилот, прижимаясь крепче к Бенкендорфу, словно в этих объятиях заключалась вся его жизнь. – Несколько оглушительных ударов – и все заволокло тьмой. Забавно, но я отчётливо помню, как уверял маршалов, что со мной все в порядке, а потом осознал, что совершенно не понимаю, где я. Но страха не было, Саш… Я только боялся, что ты будешь ругаться…

– Господи, ну и дурак же…

Бенкендорф отстранился, но руки его по-прежнему цепко держали Николая за плечи, словно опасаясь, что тот исчезнет, растворится в воздухе, оставив лишь горький привкус кошмара. Он жадно вглядывался в лицо пилота, пытаясь отыскать следы пережитого ужаса, боли, страданий. Но видел лишь усталость и какую-то странную отрешённость.

– Не ругаться, Николай Павлович… – тихо произнёс Александр, и в голосе его прозвучало такое отчаяние, такая невыразимая нежность, что у Николая перехватило дыхание. – Я молился, понимаешь? Молился всем богам, в которых не верил… Только бы ты был цел.

Он снова притянул Николая к себе, на этот раз крепче, отчаяннее, вкладывая в объятия всю свою любовь, всю свою тревогу, всю свою безмерную благодарность. Николай почувствовал, как тепло разливается по телу, изгоняя остатки ледяного оцепенения. Объятия Бенкендорфа всегда были для него тихой гаванью, местом, где можно было забыть о скорости, риске и давлении гонок. Сейчас же они были наполнены такой силой и тревогой, что он невольно вздрогнул.

– Я в порядке, Саш, правда, – пробормотал он, отрываясь от него и стараясь улыбнуться, хотя губы не слушались. – Просто… неожиданно.

Бенкендорф провёл рукой по его волосам, словно убеждаясь, что он действительно здесь, рядом. Затем взял его лицо в ладони и внимательно, пристально посмотрел в глаза.

– Ты должен пройти обследование, немедленно, – твердо сказал он. – Никаких «в порядке». Это приказ.

Николай вздохнул, понимая, что спорить бесполезно. Когда Бенкендорф был в таком состоянии, лучше было подчиниться. Он кивнул, позволяя увести себя в медицинский центр, чувствуя на себе пристальные взгляды всей команды. В голове все еще шумело, но тепло объятий Александра согревало изнутри, напоминая о том, что есть вещи важнее побед и скорости. О том, что его ждут, о нем беспокоятся, его любят. У него есть своя тихая гавань. И это придавало сил, чтобы справиться с последствиями аварии и вернуться на трассу.