Эту сучку нельзя забыть
Эту сучку нельзя забыть
Antispam: Wählen Sie eine ähnliche Farbe.
Русский
English
Українська
Български
Deutsch
Беларускі
Мемуарист » Авторы » Boris_Zaborov » То, что нельзя забыть - 24
27.05.1956 Ленинград (С.-Петербург), Ленинградская, Россия
Sprache auswählen Deutsch Afrikaans Albanisch Amharisch Arabisch Armenisch Aserbaidschanisch Assamesisch Aymara Bambara Baskisch Belarussisch Bengalisch Bhojpuri Birmanisch Bosnisch Bulgarisch Cebuano Chichewa Chinesisch (traditionell) Chinesisch (vereinfacht) Dänisch Dhivehi Dogri Englisch Esperanto Estnisch Ewe Filipino Finnisch Französisch Friesisch Galizisch Georgisch Griechisch Guarani Gujarati Haitianisch Hausa Hawaiisch Hebräisch Hindi Hmong Igbo Ilokano Indonesisch Irisch Isländisch Italienisch Japanisch Javanisch Jiddisch Kannada Kasachisch Katalanisch Khmer Kinyarwanda Kirgisisch Konkani Koreanisch Korsisch Krio Kroatisch Kurdisch (Kurmandschi) Kurdisch (Sorani) Lao Lateinisch Lettisch Lingala Litauisch Luganda Luxemburgisch Maithili Malagasy Malayalam Malaysisch Maltesisch Maori Marathi Mazedonisch Meitei (Manipuri) Mizo Mongolisch Nepalesisch Niederländisch Norwegisch Odia (Oriya) Oromo Paschtu Persisch Polnisch Portugiesisch Punjabi Quechua Rumänisch Russisch Samoanisch Sanskrit Schottisch-Gälisch Schwedisch Sepedi Serbisch Sesotho Shona Sindhi Singhalesisch Slowakisch Slowenisch Somali Spanisch Sundanesisch Swahili Tadschikisch Tamil Tatarisch Telugu Thailändisch Tigrinya Tschechisch Tsonga Türkisch Turkmenisch Twi Uigurisch Ukrainisch Ungarisch Urdu Usbekisch Vietnamesisch Walisisch Xhosa Yoruba Zulu
Свободное копирование
Любое использование материалов данного сайта приветствуется. Наши источники - общедоступные ресурсы, а также семейные архивы авторов. Мы считаем, что эти сведения должны быть свободными для чтения и распространения без ограничений. Это честная история от очевидцев, которую надо знать, сохранять и передавать следующим поколениям.
Очнулся я в своей кровати. Мне снился кошмар. Будто бы огромный зверь навалился на меня, и я не могу выбраться из-под него. Когда осознал, где я, то первым человеком, которого опознал, была наша милая брюнетка — француженка. Она тут же меня успокоила, сказав, что выставила мне годовой зачет. Теперь я понимаю, почему через двадцать шесть лет, когда оказался в эмиграции во Франции, я знал по-французски всего два слова — «la pomme» и «la table».
Мои товарищи, которые наблюдали драматическую сцену из окон аудитории, а затем влились в бегущую толпу, рассказывали. Внизу по Неве, ниже Горного института, в котором, кстати сказать, учился муж роковой красавицы, стоял иностранный авианосец. Это был первый такого рода дружеский визит в нашу страну. Это он запеленговал нас. Спустил на воду катер, который нас и спас. Когда служба «скорой помощи» откачала из смертельно пьяного солдата невскую воду, он начал извергать в адрес спасителей потоки изысканной матерщины. Так мне позже рассказывали. Меня же отнесли на руках в общежитие, влили стакан водки и водкой же растерли все тело. Собрав одеяла со всех коек, укутали, и я уснул.
Еще вчера под дамокловым мечом, сегодня — на пьедестале. Все меня поздравляли. Говорили о моем «героическом поступке». Я страдал. За эту перемену декораций я чуть было не поплатился жизнью. Вот тогда я, кажется, понял природу геройских подвигов. Это всего-то мгновенное помешательство, когда человек теряет инстинкт самосохранения, забывает о ценности жизни. А когда мгновение уходит, все уже бывает подчас непоправимо.
Приказом по институту с меня были сняты все предыдущие выговоры и объявлена благодарность. Ленинградский военный округ наградил меня грамотой «за спасение утопающего советского солдата». Это нормально. По предписанию. Но то, что солдатик никогда не искал встречи со мной, чтобы поблагодарить за спасение жизни, — это ненормально. Значит, говорю себе, хороший парень, с нравственным стержнем. Тогда я упустил подаренный судьбой случай для активизации философической мысли. В те годы этот предмет не увлекал меня. Я упивался радостями жизни, наивно принимая ее подарки как цепь случайностей.
В 2004 году я приехал в Санкт-Петербург на открытие в Русском музее моей ретроспекции. Встретился со своим старым товарищем Игорем Ивановым. Он учился со мной в Академии в одно время. За ужином в маленьком уютном ресторане около Исаакиевской площади он вспомнил этот случай. Он же меня и поправил. Авианосец на Неве был не американским, как я думал, а английским. И он же, к моему удивлению, по прошествии почти пятидесяти лет, назвал его имя — «Триумф», прозвучавшее символически.
#
А
Б
В
Г
Д
Е
Ж
З
И
К
Л
М
Н
О
П
Р
С
Т
У
Ф
Х
Ц
Ч
Ш
Щ
Э
Ю
Я
A
B
C
D
E
F
G
H
I
J
K
L
M
N
O
P
Q
R
S
T
U
V
W
X
Y
Z
Артур Руденко - Забыть нельзя
Артур Руденко - Без любви твоей не смогу
10AGE - Так нельзя
Andro - Ночной рейс
VERBEE - Зацепила
Jony - Аллея
AMCHI & TERNOVOY - Прочь
Миша Марвин - Дура
HammAli & Navai - Девочка война
LUCAVEROS - Капли С Твоих Щек
MACAN - Бенз
Gidayyat & Hovannii - Сомбреро
RASA - Забери меня
Макс Корж - Шантаж
Зомб - Панацея
Kavabanga Depo Kolibri - Пьяную домой
Мари Краймбрери - Мне так хорошо
В твою любовь мне хочется поверить,
Пускай уйдут страданья прошлых дней,
Мне сложно жить, не знаю я что делать,
Пусть нелегко исчезнет боль любви моей.
А снег идёт, ложится на дорогу ,
И в белизне ночная пустота,
Ведь в нашей жизни всё не слава Богу,
И лишь мечту спасает красота.
Забыть нельзя, вернуться невозможно,
Звезда любви сгорает надо мной,
Звезда любви над грешной суетой,
Когда забыть нельзя, вернуться невозможно.
Ты мне скажи единственное слово,
Меня спаси, люби, надейся, верь,
И приезжай хотя бы ненадолго,
Своим ключом открой входную дверь.
Забыть нельзя, вернуться невозможно,
Звезда любви сгорает надо мной,
Звезда любви над грешной суетой,
Когда забыть нельзя, вернуться невозможно.
Забыть нельзя, вернуться невозможно,
Звезда любви сгорает надо мной,
Звезда любви над грешной суетой,
Когда забыть нельзя, вернуться невозможно.
Когда забыть нельзя, вернуться невозможно.
Слова: Крастошевский К.
Музыка: Погодаев Н.
Если вы нашли в тексте « Забыть нельзя » грамматические ошибки. Будем признательны,
если вы сообщите нам. Выделите неверный текст песни Артур Руденко, нажмите Ctrl+Enter или нажмите сюда.
В новом окне укажите правильный текст или слово. К сожалению, скачать песню на сайте не получится,
здесь находится только текст песни « Забыть нельзя » для ознакомления.
Если вам понравилась песня Артур Руденко, то обязательно поделитесь с друзьями любимой песней.
Администрация сайта благодарна Вам за помощь.
Прочти текст песни и напиши свое мнение о нем. Будь позитивен! Только конструктивная
критика. Если Вам не нравится Артур Руденко , оставьте этот текст песни без своего
внимания.
TextLyrics - Тексты песен. Новинки.
Об авторе | Борис
Заборов — художник. Родился в 1935 году в Минске. Художественное
образование получил в Минском художественном училище, затем в Академии
художеств — Институте им. Репина в Ленинграде и Институте им. Сурикова в
Москве. Жил и работал в Минске. С 1981 года живет в Париже. Спектр
профессиональных интересов — живопись, скульптура, станковая и книжная графика,
гравюра, театральный костюм и сценография. Работы выставлялись и находятся в
коллекциях крупнейших галерей и музеев Франции и Италии, Англии и Германии,
Японии, США и России.
В 2010 году в издательстве « Вита Нова», СПб., вышла
книга «Цепь случайностей, или Судьба», в которой представлены живопись и проза
Бориса Заборова . В журнале «Знамя» (2012, № 11) был
напечатан рассказ « Ядя ».
Публикуемая в этом номере повесть — первая часть автобиографического
повествования.
И прелесть важной
простоты.
А. Пушкин
Я был влюблен. Впервые. Мне шел семнадцатый год.
Все симптомы этого недуга, вдохновенно прописанные культурным человечеством в высокой
поэзии и прозе, я переживал бурно, нервно, страстно — в слезах и восторгах. Она
была красавица, и мы учились на одном курсе Минского художественного училища.
Она была на самом деле красавица — в пределах эстетического эталона времени.
Время было послевоенное, кино-блондинистое .
Когда она распускала свои чудесные светлые волосы, они ниспадали широким
водопадом на ее бледные, не тронутые загаром плечи и струились ниже, до самого
пояса. Это было нестерпимо прекрасно. Но чаще заплетала косу
и туго закручивала ее царской короной на очаровательной головке с наивными,
цвета голубого кобальта глазами и шелестящими над
ними бархатистыми, словно крылья ночной бабочки, темными ресницами.
Словом, ничего удивительного, — влюблены в нее были все. Явно или тайно. И мой
самый близкий товарищ, Миша Н., тоже был в нее влюблен. Нашими сокурсниками,
мужским большинством, были вернувшиеся вчера с войны солдаты, некоторые
изувеченные, другие с нашивками о ранениях на застиранных гимнастерках. Нам
казалось, Мише и мне, что конкурентов у нас нет, и мы говорили о любви к
красавице открыто. Но однажды мой товарищ ошарашил
меня предложением. Давай, сказал он, спросим у нее прямо, кого она выбирает,
тебя или меня. От волнения я потерял дар речи, но нашелся и вполне разумно
заметил:
— А что, если она скажет, что не ты и не я?
Теперь умолк мой друг. Мы оба не хотели столь
радикальным поступком нарушить привычную рутину нашей любви, и все продолжалось
по-прежнему.
Я бывал у Миши и, конечно же, был знаком с его
родителями. Мама, чаще молчаливая, была приветлива и добра. Отец —
профессиональный убийца на пенсии. Алкоголик. Пил всегда один и только один —
особо опасный случай. Зимой он жил, как в тюремной камере, не выходя из своей
комнаты. Но летом выходил из дома и куда-то шел. Перед выходом выпивал граненый
стакан, не «Боржоми», конечно. Впрочем, перегаром от него никогда не несло, но
тошно-творный запах советского одеколона, то ли «Тройного», то ли « Шипра », окружал его, словно защитная аура. Возможно, что он
употреблял одеколон внутрь. Одет был всегда в униформу: гимнастерка с
накладными карманами, подпоясанная офицерским кожаным ремнем с двухрядными
отверстиями, идеально расправленная спереди и лежащая сзади двумя симметричными
ровными складками. Галифе, заправленные в хромовые сапоги, начищенные до
блеска. Он был аккуратен, всегда тщательно выбрит, с голым черепом, отражавшим
свет, как неправильное зеркальное полушарие. На груди ряд высоких советских
орденов: два ордена Ленина, орден Красного Знамени (не боевой) и всякие другие.
Помню, у нас дома Миша, увидев фотографию моего
отца военных лет в офицерской форме ВВС, сказал: «А вот мой отец не был на
фронте. Оставался в тылу».
Однажды я полюбопытствовал у Мишиного отца, за
что он получил такие награды.
— Я расстреливал их в затылок, когда они не
ожидали, чтобы не очень переживали.
— Кого их? — спросил я в тревожном недоумении.
— Не тех, кого бы хотел. Руки были коротки, а то
бы я, сука...
С особой ненавистью он говорил почему-то о двух,
Ворошилове и Берии, и натянутая на его голове кожа переставала отражать свет и
приобретала болезненный матовый оттенок.
Когда умер Сталин, мы с Мишей перемигивались,
как заговорщики, и, переходя дорогу у его дома, заходили на баскетбольную
площадку Дома офицеров. Там в эти дни не было никого. Мы бросали мяч в кольца.
А над неестественно молчаливым городом из репродукторов, которых я раньше не
замечал, беспрестанно звучали траурные марши.
Однажды по многолетней садистской привычке отец
начал избивать Мишину маму. К этому времени мой друг вырос в юношу атлетического
роста. Он мог своей дланью перекрыть водосточный уличный люк. Одним легким, как
мне показалось, прикосновением сын послал папочку в глубокий нокаут. Когда
подполковник КГБ в отставке пришел в сознание, с ним произошла странная
метаморфоза. Он затих, совсем перестал выходить из дома. Жену никогда больше не
трогал. Ни на что не жаловался. И вскоре умер в своей постели.
Время было пьяное. Пили на курсе много и каждый
день. Один только Миша не пил. Все привыкли к этому и не предлагали ему. Позже,
приехав из Питера на каникулы в Минск, я узнал, что мой друг женился и уехал
жить в Витебск. Я навестил его и был удивлен, когда на столе увидел бутылку
водки. Еще через год или два я узнал, что Миша умер от белой горячки. Так отец
отомстил сыну.
Жил я в центре Минска, недалеко от училища.
Любимая девушка — в ближнем пригороде, Лошице . Ей
было трудно носить тяжелый этюдник с красками. Я предлагал брать его с собой, с
тем чтобы утром следующего дня принести в училище. Она
говорила: «Я должна ведь помыть кисти, почистить палитру». Я заверял ее, что
сделаю все сам, мне это нетрудно. Она изливала на меня голубой
цвет своих глаз-озер, и мне казалось, что я слышу благодарный шелест ее ресниц.
Диалог был всегда один и тот же, без вариаций. Дома, едва поужинав, запирался в
ванной и приступал к ритуальному действу: мыл кисти, гладил их черенки, которые
хранили прикосновения ее рук, до блеска чистил палитру. Томился приливом
бунтующей крови... Затем наскоро готовил свой этюдник.
В теплые весенние дни я иногда провожал ее. Часто
мы устраивались на завалинке возле ее дома. Сухие, гладкие серебристо-серые
бревна хранили дневное тепло. Взволнованный, я прижимался к ним спиной и
беспомощно молчал, переживая сладостные мгновения бытия. Яблоневый сад в цвету
осыпал нас конфетти бело-розовых лепестков. Они
ложились на ее легкое платье, застревали в волосах. В моем воображении она
преображалась в сказочную принцессу. Я же, в пиджачке из перекроенного мамой
отцовского кителя, никак не был похож на принца. Иной раз, как бы ненароком, касался
ее бедра своим, замирая в трепетном волнении. А вообще-то всякая попытка
потрогать ее решительно пресекалась.
Она была старшим ребенком в многодетной семье
потомственных совет-ских учителей. Еще в раннем детстве родители туго
запеленали ее в пеленки благостного, советского образца ханжества и забыли
распеленать... По сути, тем самым искалечив ее взрослую жизнь. Меня всегда не
покидало ощущение постоянного, искусственно ей привитого насилия над собой,
подавляющего любое живое движение души, удушения любой возникающей спонтанно
мысли. У меня было достаточно времени наблюдать ее, и с проницательностью,
которую дарит любовь, я видел ее затаившееся нежное сердце, живую душу. Она не
могла не страдать.
Иногда ее родители приглашали меня к столу.
Собиралась вся семья. Две ее младшие сестры и маленький брат Коля. После ужина
мы, то есть она и я, уединялись в ее девичьем уголке за большим старинным
шкафом. Там стояла ее кровать, тщательно прибранная вышитыми народными рушничками , подушечками в кружевных накидках. В изголовье в
рамке под стеклом висел портрет идеального, как она говорила, мужчины, только
за такого она хотела выйти замуж. Эти слова меня ранили. Я не был на него
похож. Это был человек с пушистыми усами, в большом
черном берете, в тени которого его острый взгляд приобретал приятную
таинственность. Позже я узнал в нем ранний автопортрет Рембрандта. Но волновала
и будоражила мое воображение ее кровать и, как заметил однажды, ручка
выдвинутого из-под нее ночного горшка. Я думал: каждое утро она просыпается в
этой кровати, разнеженная и теплая спросонья, в длинной, очевидно, до пят,
кружевной сорочке, легкой и воздушной, словно сотканной из лепестков цветущих
яблонь за окном. Внутренним взором я видел эту прелестную девочку обнаженной, в
потоке струящихся золотом распущенных волос, сидящей на ночном горшке,
писающей. Эта картина пробуждала в прапамяти смутные
древние воспоминания самца, и во мне закипала кровь, поднимая океа-ническую
волну отнюдь не целомудренной чувственности.
С тех пор прошло так много лет, а, возвращаясь
мыслями, переживаю прожитые мгновения, словно все было вчера.
В середине 90-х годов, когда я жил уже в Париже,
Неля, так звали мою первую любовь, оказалась в туристической группе художников
из моего родного Минска. Встретились у меня. Жена приготовила ужин. Весь вечер
Неля сидела, не снимая кружевную, крупной вязки, белую, обтягивающую голову
шапочку. Налобие было вязано более тонкими кружевами.
Его ажурный рисунок спускался узорной каймой до бровей. Неля что-то
рассказывала, была оживлена, но я не слышал ее. Мое внимание было сосредоточено
на ее лице, на этой дурацкой шапочке, щемяще напомнившей кружевные накидки на многочисленных
подушечках, заварном чайнике, сахарнице и прочих предметах в ее родительском
доме и, кроме того, лубочные картинки с русскими девицами в кокошниках.
Я напрягал память и воображение в желании
отыскать в облике сидящей напротив женщины, по сути, уже совсем чужой, то, что
в былом вызывало во мне священный трепет, томительные желания, неизъяснимую
радость, отчаяние... то, ради чего готов был умереть, пожелай она этого. И еще
одна мысль не отпускала меня в этот вечер. Догадывается ли она, думал я, что
моя любовь, никогда ею не разделенная, выстроила всю мою жизнь.
К тому времени я уже знал, сколь драматично
сложилась ее судьба. Она потеряла единственную дочь. Разошлась с мужем. Я зн
Порно в красивых авто
Массажисты трахают клиенток
Лысый лобок шалав