Это был обычный полёт.

Пассажиры, жуя арахис, смотрели никудышный фильм и ворчали как на фильм, так и на арахис.

Неожиданно самолёт рванулся вверх со скоростью пули и потом, как на американских горках, резко полетел вниз и снова взмыл вверх. Это повторилось три или четыре раза.

Стюардесса вышла из двери кабины пилота. Выглядела она неважно. Капитан включил микрофон.

– Так, народ, у нас тут небольшая проблема. Мы пытались выпустить шасси, но лампочки на панели, которые нам показывают, что колёса вышли, не загораются. Может быть, сгорели лампочки, а может, заело шасси. Мы не знаем.

– Э-э… мы сейчас здесь немножко покружим над полем, чтобы дать время подготовить для нас полосу. Мы будем держать вас в курсе всего, что происходит. А пока, пожалуйста, следуйте инструкциям, которые получаете от команды.

Кино выключили – больше оно никого не волнует, как и арахис. Ошеломленные пассажиры оглядываются, не зная, что делать.

Напряжение в самолёте растёт. Стюардесса опять идёт в кабину пилота, возвращается и выглядит ещё хуже. Она берёт микрофон и делает объявление.

– Итак, леди и джентльмены, как видите, мы находимся в зоне ожидания над Чикаго. Это даст персоналу на земле время, чтобы уложить на полосу пену, на случай, если шасси не вышли или не держатся. Мы… мы также стараемся израсходовать всё лишнее топливо на борту, чтобы в случае проблем при посадке… – и она, рыдая, прерывает речь.

Вторая стюардесса ведёт её к пустому креслу и усаживает. У всех нас перед глазами возникает чёткая картинка: самолётное топливо разбрызгивается по посадочной полосе, сжигая то, что осталось от самолёта.

С минуту стоит тишина, а затем происходит странная вещь. Женщина, сидящая в ряду передо мной, поворачивается и обнимает свою соседку. Кто-то другой встаёт и идёт обнимать плачущую стюардессу. Руки протягиваются для рукопожатия с незнакомцами, в каждом ряду обнимаются, и неожиданно по всему самолёту со скоростью электрического тока разливается покой.

Человеческая доброта льётся через край – и нас всех вдруг осенило, что это изначальное состояние человеческой души, то, какими мы и должны были быть всегда. Потому что самолёт падает постоянно, каждый день нашей жизни, и мы не знаем, сколько минут или часов нам осталось до того, как он врежется в землю.

В конце нам говорят снять драгоценности: если начнётся пожар, они прогорят сквозь мясо и кости. И туфли, в которых неудобно прыгать из самолёта или бежать от него как можно быстрее, тоже нужно снять.

И самое худшее – прямо перед последним заходом: обхватите голову руками, нагнитесь вперёд, лицом вниз, молча подумайте о своей жизни и о своей смерти.

Шасси встали на посадочную полосу, и они держались. Мы плыли, как лыжники, через пену по асфальту, между двумя рядами машин по обе стороны взлётно-посадочной полосы. Слева стояла линия неотложек, вызванных для транспортировки выживших. Справа – линия чёрных катафалков для мёртвых. Мы причалили к выходу, и лампочка «пристегнуть ремни» погасла со звуком «динь».

Люди вскакивают со своих мест. «Успею на пересадку!» – кричит мужчина, вдавливая локоть мне в рёбра. Любовь возвращается на своё обычное место, глубоко внутрь, дожидаться очередного момента истины...

Но я никогда не забывал это тепло в наших сердцах в самолёте, волну человеческой доброты, которая разлилась среди нас. И я не поверю, что кто-то из нас забыл это чувство, что все мы смертны, что все мы умрём, и все мы едины в этом, независимо от всего происходящего между нами.

Оно порождает ещё одно чувство, даже более глубокое: нам всем хочется заботиться друг о друге. Очень глубоко внутри нас живёт желание получить шанс как-нибудь помочь всем остальным – особенно в борьбе с этим нашим общим, великим врагом: неуклонным движением человеческой жизни к смерти. В глубине сердца каждого живого существа живёт жгучее желание помочь каждому другому живому существу жить.

Каждый раз, когда мы чувствуем это сладостное желание, эту жажду помочь миру, мы сажаем в себе совершенно особенные семена.

Автор?