Эссе 3. О течении времени
Когда начинает казаться, что время приобретает приятную размеренность и впереди еще целое будущее, то у истории есть надежное лекарство от этого заблуждения. В архивах все еще лежат — по чудовищному недосмотру коллективной совести — следственные дела осужденных в 1937–1938 годах. И это чтение заставляет пережить особый опыт.
Юрий Юркун родился в 1895 году и в 1913 неизвестными путями пришел в Петербург — прямо в гостиницу «Селект-Отель» (Лиговский, 44), где чудом столкнулся с Михаилом Кузминым. И его время остановилось. На четверть века жизнь Юркуна замерла стараниями старшего современника, любовника, друга, учителя. 25 лет вокруг происходили война, революция, бедность, разруха, Советский союз — вся эта история начала ХХ века, — но его личная, юркунская, жизнь, была удивительно постоянна. Квартира на Спасской (в те годы и ныне — Рылеева), 17, две проходные комнаты, самовар и теплое одеяльце большой культуры, в которое заворачивал ненаглядного Юрочку любящий Кузмин. Но лимит спокойствия исчерпаем: после смерти Кузмина в 1936 году жизнь Юркуна понеслась со страшной скоростью. Поезд его истории потерял управление в ночь с 3 на 4 февраля 1938 года, когда в квартиру на Рылеева пришли с обыском.
Ну а дальше история ускорилась так, что одно только чтение сохранившихся документов вызывает головокружение и приступ тошноты. Так трясет на особенно неровной дороге, так трясет от плохого вождения. Анкета арестованного и протокол обыска заполнены 4 февраля, при свете свинцовой петербургской ночи, протекшей из окна грязно-серыми чернилами на грязно-белую бумагу. В ночах такого цвета не происходит ничего хорошего.
4 февраля Юркун подпишет протокол допроса со словами «признаю себя виновным, что я действительно вел враждебную деятельность против Советского союза» и попросит «разрешить мне ответить по этому вопросу при очередном допросе». Допроса пришлось ждать три месяца, о которых у нас нет достоверных свидетельств и о которых мы именно поэтому можем слишком хорошо догадываться. 9 мая Юркун распишется на каждой из 22 страниц протокола допроса. Каждой будет достаточно для расстрела, но он сделает это ровно 22 раза — поставит поспешную, нетвердо стоящую на строке подпись, будто смирившуюся с общей бешеной скоростью и бегущую вперед паровоза — к исчезновению. 23 мая состоится очная ставка между Юркуном и Бенедиктом Лившицем, которых обвинят по общему «писательскому» делу. Исход ставки предсказуем.
Как вдруг 5 июня Юркун неожиданно откажется от своих показаний, данных ранее. Зачем? Был ли это последний жест несмирения, попытка субъектности, желание остановить бешено несущуюся историю, безумно выскочив на рельсы? Глупая попытка лишь подчеркнула скорость, которую набрало время. Так стоящий на рельсах пассажирский поезд усиливает впечатление от летящего «Сапсана». Нам легко судить об относительности: мы можем сэкономить и постоять на рельсах или купить билет в скоростную электричку. История никогда не бывает так щедра.
Вновь три месяца затишья. После них ничего уже не остановить, бесполезно. 16 сентября вынесено обвинительное заключение. 19 сентября Юркун получает его копию, расписывается — подпись, как и поезд истории, набрала уже такую скорость, что кончик буквы «н» касается не строки, а сразу небытия. 20 сентября проводится открытое судебное заседание выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР: на рассмотрение дела потратили меньше времени, чем тратишь на чтение названия этого органа. Приговор вынесен тут же. Днем — а на самом деле спустя несколько часов — Юркуна расстреляли.
Но энергия по закону должна сохраняться, и бешеный поезд истории продолжает носиться кругами, пока случайно не попадает в однажды прочерченную колею. Случайно это направление ведет в обратную сторону, и вот 1 октября 1957 года Военный прокурор Ленинградского военного округа задумался над методами следователей 1930-х. Такую мысль в 1950-х годах не нужно было подстегивать, она летела сама: 11 ноября начинается пересмотр «писательского дела». Сначала заместитель Военного прокурора Ленинградского Военного округа, а 12 днями спустя — помощник военного прокурора СССР одними и теми же словами предлагают внести дело на рассмотрение Военной Коллегии Верховного Суда СССР «на предмет отмены приговоров». 22 марта 1958 дело Юркуна прекращено в связи с отсутствием состава преступления. Виток спирали занял без полутора месяцев ровно 20 лет.
Здесь мертвые должны подняться из могил, вытряхнуть землю из карманов пиджаков и поставить новую подпись, полноправно и гордо стоящую на строке. Хочется верить, что до этого момента остались какие-нибудь несколько коней и несколько звуков трубы.
Размышляя о этом деле, я не хочу касаться тех двух раз по три месяца, которые Юркун провел в тюрьме, тихий домашний мальчик, обложенный прежде ваткой барочных облаков и бережно завернутый в страницы старинных книг. Он слишком кромешен и страшен, этот оголенный промежуток чистого времени на пороге смерти, чтобы стать еще чьей-то памятью и опытом.
Я думаю о том чувстве турбулентности, которое я испытала, прочитав эти документы меньше чем за двадцать минут. За эти минуты меня заперло в центрифугу истории, бешено раскрутило — и отпустило в свое время, чтобы я дезориентированно смотрела на происходящее в нем. В маленькой истории Юркуна нет морали — только легкая поступь большой истории, которая в любой момент может перейти на спринтерский бег такой скорости, что в ткани настоящего остаются лишь зияющие провалы.
Парадокс памяти и истории — в их несовпадении. Первая требует долгой жизни, тогда как вторая противится любым долготам. Отсюда провалы, разрывы, темные пятна и больные места, свидетельствующие о том, что несовершенному людскому времени опять не хватило разбега, чтобы поспеть за большой историей.