Элизабет Энском. Война и Убийство. (Часть 1.)
Из Walter Stein (ed.), Nuclear Weapons: A Catholic Response (London and New York, 1961) [i].
Использование насилия правителями
Поскольку всегда существуют воры, мошенники, а также люди, совершающие нападения на своих ближних с применением насилия, и убийцы, и поскольку без закона, подкрепляемого адекватной силой, как правило, будут возникать шайки бандитов; и поскольку в большинстве мест законы поддерживаются людьми, применяющими насилие, чтобы принудить тех, кто эти законы нарушает, к их соблюдению – встаёт вопрос: каково справедливое отношение к применению насильственной принудительной силы правителями и их подчинёнными?
Возможны два отношения: одно, согласно которому мир – это абсолютные джунгли, а применение принудительной силы правителями это просто проявление этого; и другое, согласно которому то, что такое применение силы должно существовать – одновременно необходимо и правильно, что благодаря нему мир в гораздо меньшей степени представляет собой джунгли, чем мог бы представлять без него, так что каждый должен в принципе быть рад существованию такой силы, исключая только её несправедливое применение.
Это настолько ясно, что мир в меньшей степени представляет собой джунгли благодаря правителям и законам, и что применение принудительной силы существенно для этих институтов, как они существуют сегодня – всё это настолько очевидно, что, пожалуй, только концепция прогресса Теннисона позволяет людям, не желающим удаляться от мира, полагать, тем не менее, что такое насилие является предосудительным, что однажды, при нынешнем положении вещей, мы сможем обходиться без него, и что пацифист – это человек который видит идеальной путь и пытается следовать ему – тому пути, который цивилизация будущего должна однажды принять. Это иллюзия, которая была бы фантастичной, не будь она столь знакомой.
В мирной и законопослушной стране, такой как Англия, может быть не столь непосредственно очевидно, что правители вынуждены применять насилие, вплоть до того, чтобы сражаться насмерть с теми, кто выступает против них. Но короткое рассуждение показывает, что это так. Ибо те, кто выступает против силы, поддерживающей закон, сами не всегда воздерживаются от того, чтобы сражаться насмерть, и не всегда могут быть остановлены без того, чтобы сражаться с ними насмерть.
Следовательно, применение силы принуждения правителями может быть плохим само по себе, только если насильственное принуждение противящейся воли само по себе является злом. Против этой концепции, будь она истинной, необходимость и преимущество применения такой силы были бы действительно бесполезным доводом. Но эта концепция не имеет смысла до тех пор, пока она не сопровождается теорией удаления от мира как единственного для человека способа спастись. И она, в любом случае, является ложной. Нас учат, что Бог полагает пределы злой воле дьявола с помощью насилия: мы не видим, чтобы Бог позволял дьяволу делать всё, на что тот способен. Сегодня распространена концепция христианства как откровения о том, что поражение зла должно всегда достигаться чистой любовью без принуждения; ложность этого была показана, как минимум, соображением, приведённым выше. И без такого предполагаемого откровения не может быть оснований верить в подобное.
Думать, что принудительная власть общества является злом, подобно тому, чтобы думать, что плоть является злом и семейная жизнь является злом. Эти вещи принадлежат нынешнему устройству человечества, и если применение принуждающей силы является проявлением зла, а не справедливым средством борьбы со злом, тогда человеческая природа является полностью испорченной – а христианство никогда не учило об этом в таком виде. Ибо общество необходимо для человеческого блага; а общество без силы принуждения, как правило, невозможно.
Та же самая власть, которая подавляет внутренние раздоры, которая устанавливает законы и борется с теми, кто нарушает их, если может, должна равным образом противостоять внешним врагам. Эти враги включают в себя не только тех, кто нападают на границы проживания людей, подвластных этой власти, но также, например, пиратов и пустынных бандитов, и, в целом, тех, кто находится за границей подвластной страны, и чья деятельность порочна и вредоносна для неё. Римляне, с того момента, как их власть установилась в Галлии, могли более чем оправдано напасть на Британию, где воспитывались друиды, чьи ученики наводнили северную Галлию, и чьи практики ужасали самих римлян как “dira immanitas”[ii]. Далее, поскольку существует такая вещь, как общее благо человечества, а также очевидные преступления против него, как можно ставить под сомнение необходимость таких мероприятий, как насильственная борьба с рабовладением и работорговлей[1], которой Британскому правительству пришло в голову заняться при Пальмерстоне? Современная концепция “агрессии”, как и многие столь влиятельные концепции, является плохой концепцией. Почему нанести первый удар в ходе борьбы – это обязательно неправильно? Единственный вопрос – кто прав, если вообще кто-то прав.
Здесь, однако, человеческие гордыня, злоба и жестокость являются столь обычным делом, что будет верным сказать, что войны, в основном, были всецело злом, творимым обеими сторонами. Точно так же, как индивид будет всегда считать себя правым, что бы он не делал – и тем не менее, всё ещё существует такая вещь, как “быть правым” – так же и нации будут постоянно ошибочно полагать, что они на правильной стороне – и тем не менее всё еще есть такая вещь, как “быть на правильной стороне”. Пальмерстон, несомненно, не сомневался, развязывая опиумную войну против Китая, что было дьявольщиной, а также он ликовал, подавляя работорговцев. И он конечно же был чудовищем в одном случае и справедливым человеком в другом.
Существует вероятность того, что война как таковая несправедлива, что жизнь военного – это плохая жизнь, “militia или, скорее, malitia”[iii] по выражению св. Ансельма. Вероятность этого выше, чем вероятность (тоже существующая) того, что служба в вооружённых силах будет включать в себя злодеяния в силу самого характера войны: из-за тех чрезвычайных обстоятельств, которые война предоставляет в качестве оправдания для жестоких и несправедливых деяний, совершаемых военным командованием и ведущими войну правительствами, деяний, во время войны вызывающих похвалу, а не порицание со стороны их народа. Равным образом, жизнь правителя – это, как правило, порочная жизнь: но это не доказывает того, что править людьми – само по себе является порочной деятельностью.
Принципиальное злодеяние, являющееся соблазном для тех, кто участвует в боевых действиях – это причинение смерти невиновному, которое часто может быть совершено безнаказанно, а может даже принести славу совершившему это. Во многих местах и во многие времена это считалось само собой разумеющимся, считалось естественной составляющей ведения боевых действий: командир и особенно завоеватель вырезает людей тысячами для того, чтобы себя прославить, или в качестве средства террора, или же это является частью его тактики.
Невиновность и право причинять смерть намеренно
Необходимо подробно остановиться на понятии не-невиновности, используемом здесь. Невиновность – это юридическое понятие; но здесь вина обвиняемого не провозглашается в рамках существующего кодекса законов, согласно которому его бы судил беспристрастный судья и, таким образом, сделал законной целью военной атаки. Такое едва ли возможно здесь; поскольку установление справедливости – это то, что имеет место под эгидой суверенной власти; но на войне – или при насильственном подавлении гражданских беспорядков – суверенная власть сама выступает в качестве стороны спора и не подлежит суду со стороны какой-то ещё земной и преходящей власти, которая могла бы вести судебный процесс и вынести приговор обвиняемой стороне. Чем стабильнее общество, тем реже приходится суверенной власти делать что-либо, кроме как задерживать своих внутренних врагов и подвергать их суду: но даже в самых стабильных обществах случается, что власть должна бороться со своими внутренними врагами вплоть до причинения им смерти, как это бывает в противостоянии с внешними враждебными силами в международных военных конфликтах; и следовательно, характеристика её врагов как не-невиновных не может быть подтверждена в ходе правового процесса.
Это, однако, не означает, что понятие невиновности становится бесполезным в данной ситуации. Всё, что требуется для того, чтобы атакуемые люди были не-невиновны в релевантном смысле – это то, чтобы они сами участвовали в объективно несправедливой деятельности, которой имеет право противостоять атакующий; или – что бывает чаще всего – сами несправедливо атаковали бы его. Тогда он может атаковать их с целью остановить их; а также атаковать их линии снабжения и военные заводы. Но люди, само существование и сама деятельность которых (такая как выращивание сельскохозяйственной продукции, изготовление одежды и т.д.) мешают атакующему – эти люди являются невиновными и атаковать их или делать их целью атаки, которая, как ему кажется, поможет ему одержать победу – значит совершать убийство. Ибо убийство – это целенаправленное причинение смерти невиновному, совершаемое ради себя самого или как средство для достижения некоторой последующей цели.
Право атаковать с целью причинения смерти обычно принадлежит только правителям и тем, кому правитель отдал соответствующий приказ. Я показала, что это право принадлежит правителям именно в силу угрозы насильственного принуждения, демонстрируемой теми, кто наделён властью, и необходимой для существования гражданских обществ. Не нужно делать вид, что правители и их подчинённые не выбирают[2] причинение смерти своим врагам в качестве средства, когда дело доходит до сражения, в котором они полны решимости победить, а их враги готовы противостоять им насмерть – это верно даже в случае внутренних беспорядков.
Когда частное лицо борется с врагом, у него нет права целенаправленно причинять ему смерть, до тех пора, пока обстоятельства атаки не будут таковы, что это частное лицо можно будет рассматривать в качестве наделённого властью закона, а борьба не станет борьбой насмерть. Под “частным” лицом я имею в виду человека в обществе; я не говорю о человеке самом по себе, без правительства, в безлюдных местах; ибо такие люди не будут ни публичными служащими, ни “частными” лицами. Довод о самозащите (или защите кого-то другого), выдвигаемый частным лицом, которое причинило смерть кому-то ещё, должен быть на уровне совести – пускай и не на уровне закона – доводом в пользу того, что чужая смерть не была частью его намерений, а явилась побочным следствием тех мер, которые были предприняты, чтобы остановить нападение. Смертельный выстрел, установка смертельной ловушки или, скажем, отравление того, кто представляет угрозу твоей собственной жизни – запрещены. Целенаправленный выбор причинения смерти в ходе борьбы – это право исключительно правящих властей и их подчинённых. (Но здесь я не рассматриваю справедливое восстание и борьбу против узурпаторов.)
Говоря о том, что частное лицо не имеет права целенаправленно причинять смерть, мы затрагиваем принцип “двойного следствия”. Отрицание этого принципа испортило не-католическую мысль, а его неправильное применение – испортило католическую. И то, и другое, как мы увидим, возымело катастрофические последствия. Этот принцип не принимается английским правом: закон обычно не делает различия между предвиденными последствиями действия и последствиями действиями, входящими в намерение. Следовательно, если я толкну стоящего над обрывом человека в тот момент, когда он угрожает моей жизни, его смерть будет рассматриваться как то, что было частью моего намерения, но это намерение будет оправдано самообороной. Тем не менее, юристы вряд ли сочтут отравление допустимым в качестве акта самообороны – скорее это будет рассмотрено как насильственное причинение смерти в момент совершения насилия. Христианские моральные теологи учат, что даже в таком случае, нельзя стремиться к тому, чтобы причинить смерть нападающему, но в отсутствии других способов самозащиты можно применять такое насилие, которое фактически приведёт к его смерти. Это различие, очевидно, в некоторых случаях является очень тонким: чем, спрашивается, является намерение, если в конкретном случае оно, можно сказать, отсутствовало, будучи лишь порывом или желанием?
И тем не менее, в других случаях это различие более чем явное. Если я скорее сяду в тюрьму, чем совершу какое-то действие, то ни один разумный человек не назовёт побочные следствия моего отказа (потерю мною работы, например) входящими в моё намерение просто в силу того, что я знала, что это должно было произойти. И в случае назначения болеутоляющего препарата смертельно больному, когда врач знает, что препарат с большой вероятностью может убить пациента, если болезнь не сделает этого раньше, различие также очевидно; отсутствие этого различия заставляет английских судей говорить бессмыслицу, якобы назначение лекарства в действительности не было причиной смерти в данном случае, хотя вскрытие показало, что это так. Ибо каждый понимает, что это совершенно разные вещи – назначить лекарство и назначить лекарство с намерением причинить смерть. Однако, принцип двойного следствия имеет более важные примеры применения, когда речь идёт о войне – и к этому я вернусь позже.
Влияние пацифизма
Пацифизм существовал в качестве влиятельного движения в англоговорящих странах со времён Первой мировой войны. Я понимаю под пацифизмом учение, согласно которому участвовать в войнах неправильно eo ipso[iv], а не учение, согласно которому неправильным является принуждение к этому, и каждый человек, или некоторые люди, имеют право отказаться от этого. И я думаю, что пацифизм в этом смысле является ложным учением по тем основаниям, которые я привела выше. Но сейчас я хочу рассмотреть очень значительные последствия, к которым привело распространение этого учения: потому что я убеждена, что его влияние было колоссальным, далеко выходящим за пределы влияния на его собственных приверженцев.
Мы должны отметить, во-первых, что фоном для распространения пацифизма были призыв и принудительная воинская служба для всех мужчин. Без призывной службы пацифизм – это частное мнение, останавливающее тех, кто его придерживается, от службы в армии, в которую они, в любом случае, не обязаны вступать. Сегодня всеобщая воинская повинность, за исключением наиболее экстраординарных случаев, то есть как обычная практика большинства стран, является настолько ужасным злом, что её отрицание автоматически вызывает определённое уважение и сочувствие.
Мы здесь не будем касаться пацифизма некоторых специфических сект, которые так или иначе удаляются от мира в той или иной степени – мы будем говорить о пацифизме людей в миру, которые не хотят удаляться из него. Для некоторых из них пацифизм становится не просто теоретической позицией, потому что они подлежат призыву на военную службу – и, будучи пацифистами, готовы ему сопротивляться, а также способны напрямую влиять на отношение к призыву тех, кто ему подлежит.
Значимой составляющей их пацифизма является господствующий образ христианства. Этот образ вызывает сентиментальное уважение среди людей, которые не верят в христианство, то есть – в христианскую догматику; но тем не менее, имеют определённую веру в то, что они считают частью “истинного христианства”. Поэтому важно понять этот образ христианства, а также понять, насколько он ложен. Это понимание важно не только для тех, кто желает быть христианином, но также для всех тех, кто, не имея ни малейшего желания уверовать, тем не менее, находится под глубочайшим влиянием этого образа.
Согласно данному образу, христианство является идеальной и возвышенной религией, не подходящей никому, кроме отдельных редких личностей. Эта религия проповедует веру в Бога любви, которого нет оснований бояться, и отказывается от концепции мстительного и ревнивого Бога, который ужасно наказывает своих врагов – концепции, представленной в Ветхом Завете. “Христианский Бог” – это roi fainéant[v], единственный триумф которого – на кресте; который призывает к доброте и бескорыстию; и последовать за которым означает поступать согласно Нагорной проповеди – подставлять другую щёку и не противиться злу. При таком взгляде некоторые евангельские советы принимаются за то, что содержит всю христианскую этику: то есть, они превращаются в правила. (Но только некоторые из них – не похоже, что тот, кто выводит из Нагорной проповеди и порицания Петра обязательство придерживаться пацифизма, согласится с тем, чтобы трактовать совет “Просящему у тебя – дай то, что он просит” равным образом, как правило, обязательное всегда и для всех.)
Такое превращение советов в правила привело к появлению высокопарных принципов. Принципы, которые по ошибке считаются благородными и строгими, являются ловушками: они могут легко привести в конечном итоге к прямому или косвенному оправданию чудовищных вещей. Так, если евангельский совет о бедности превратить в правило, запрещающее владение собственностью, то люди станут на словах считать его идеалом, а на деле – заниматься мошенничеством. “Абсолютная честность!” – говорили бы они: “Я могу уважать её – но она, конечно же, означает, полное отсутствие собственности, и, хотя я уважаю тех, кто следует этому пути – сам я пойду на компромисс с грязным миром”. Если же кто-то вынужден идти на компромисс, владея собственностью и занимаясь торговлей, тогда мера совершаемого им мошенничества будет зависеть от его удобства. Этот воображаемый случай параллелен тому, что часто можно услышать: абсолютный пацифизм – это идеал; если же кто-то не может ему следовать и вынужден пойти на “компромисс со злом”, то ему нужно быть готовым пойти на всё и вести войну à outrance[vi].
Правда заключается в том, что христианство – это суровая и практичная религия, а не возвышенный идеал, которому невозможно следовать. Моральные правила христианства (за исключением более строгих законов, касающихся брака, которые были утверждены Христом, отменившим некоторые послабления Ветхого Закона) – это правила Ветхого Завета; а его Бог – это Бог Израиля.
Это скрыто от людей из-за их незнания Нового Завета. Для сторонников пацифизма характерно очернение Ветхого Завета и превознесение Нового, что полностью противоречит учению самого Нового Завета, который всегда оглядывается на Ветхий Завет и следует ему. Как это типично, когда слова Христа “Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А я говорю вам…” принимаются за отказ от этики Ветхого Завета! Люди редко смотрят на то, в каком качестве эта фраза фигурирует в юридическом кодексе Ветхого Завета, которому она принадлежит, выступая в качестве хорошего принципа для закона, предписывающего наказание за определённые преступления, такие как лжесвидетельство, приведшее к неправомерному наказанию другого. Сегодня люди часто цитируют эту фразу, чтобы обосновать личную месть; вне всяких сомнений это также часто можно было “услышать” во времена, когда Христос говорил об этом. Но в личной этике, которой учит Ветхий Завет, нет никаких обоснований для мести. Совсем наоборот. Что мы видим? “Не мсти” (Лев. 19: 18), и “Если найдешь вола врага твоего, или осла его заблудившегося, приведи его к нему; если увидишь осла врага твоего упавшим под ношею своею, то не оставляй его; развьючь вместе с ним” (Исх. 23: 4–5). А также “Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и, если он жаждет, напои его водою” (Притч. 25: 21).
Это только один пример; учитывая объём настоящего текста, этого достаточно, чтобы показать, насколько ложным является представление об учении Христа, как об исправляющем религию древних израильтян и заменяющем её более высокой и более “духовной” религией для своих последователей. Сегодня та ложная картина, которую я обрисовала, играет важную роль в пацифистской этике, а также в этике многих людей, которые, не будучи пацифистами, находятся под влиянием пацифизма.
Извлекать пацифистское учение – т.е. осуждение использования насилия властями, а также военную службу, как профессию – из евангельских советов и порицания Петру значит игнорировать то, что есть в Новом Завете помимо этого. Забыть указание Иоанна Крестителя воинам: “не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем”, забыть то, как Христос похвалил сотника, который сравнил свою власть над подчинёнными с властью Христа. Согласно взгляду пацифиста, это должно было быть похоже на то, как если бы мадам в борделе сказала: “Я подвластная женщина, но, имея у себя в подчинении девочек, говорю одной: пойди, и идёт…”, а Христос похвалил бы её веру. Сотник был первым крещённым язычником; в Новом Завете нет намёка на понимание военной службы как несовместимой с христианством. Мартирология включает много имён солдат, которые принимали мученическую смерть не из-за отказа нести военную службу, а из-за отказа совершать акты идолопоклонства.
Итак, одним из наиболее ярких и часто повторяющихся положений иудео-христианской традиции является то, согласно которому пролитие крови невиновного запрещено Божественным законом. Никто не может быть наказан кроме как за свои собственные преступления и те, “чьи ноги быстры на пролитие крови невинного”, всегда изображаются как враги Бога.
Долгое время основные принципы этого учения выглядели попросту очевидной моралью: так, например, я читала у Рональда Нокса пассаж, в котором он жалуется на “бесконечное морализаторство”, перемежающееся упоминаниями подлости, трусости, злобы, жестокости, предательств и убийств, которые, взятые вместе, составляют значительную часть Ветхого Завета. И действительно, вполне очевидно, что причинение смерти невиновному – ужасно; мораль, которая настолько строго запрещает это, должна была бы казаться чрезвычайно привлекательной человечеству, особенно несчастным и уязвимым жертвам. Так почему для того, чтобы провозгласить такой закон, понадобились гром на Синае, а также страдания и проповеди пророков? Дело в том, что человеческие злоба и гордыня всегда и везде были настолько сильны, что сейчас, с угасанием христианства в западном сознании, эта мораль вновь выступает в качестве требования, которое кажется людям, одержимым гордыней и страхом, слишком бескомпромиссным. Ноксу она казалась очевидной до глупости, и он не смог увидеть, что описания кровавых и чудовищных событий, сопровождающие её, были просто сухой правдой о человеческих существах, характерной для Ветхого Завета[3].
Сегодня сторонники пацифизма учат людей, что нет никакой разницы между тем, чтобы пролить кровь невиновного, и тем, чтобы пролить какую-либо человеческую кровь. И таким образом пацифизм разлагает огромное количество людей, которые не действуют в соответствии с его принципами. Эти люди становятся убеждены в том, что определённые вещи являются злом – в то время как на самом деле, это не так; затем, не видя способа избежать зла, они не ограничивают себя в том, чтобы его творить. Как без конца доказывают пацифисты, всякая война – это обязательно война à outrance; что те, кто ведут войны, вынуждены заходить в уничтожении людей противника настолько далеко, насколько им позволяют технологические достижения. Как будто Наполеоновские войны просто не могли не подразумевать большее количество массовых убийств, чем французский поход английского короля Генриха V. Но это не так: имело место ровно обратное. Технологическое превосходство здесь не особенно релевантно; людей, которых устраивают массированные бомбардировки населённой местности, от массовой бойни, совершаемой вручную – как те, что когда-то совершались – удерживает всего-навсего брезгливость.
Политика стирания городов с лица земли проводилась Союзниками во время прошлой войны; в этом шаге не было нужды – он был предпринят во многом из-за злобы и ненависти, а также как логичное следствие политики (сегодня уже дискредитировавшей себя в глазах всего мира) принуждения к “безоговорочной капитуляции”. (Эта политика сама по себе была явным злом – её могли признать таковой и признали со временем; неудивительно, что она привела к таким катастрофическим последствиям, пускай даже в то время никто не был достаточно умен и беспристрастен, чтобы предвидеть это.)
Пацифизм и уважение к пацифизму – не единственное, что привело ко всеобщему забвению закона о недопустимости причинения смерти невинным, но пацифизм внёс свой вклад в это.
Принцип двойного следствия
Католики, однако, едва ли могут не признавать этот закон, по крайней мере, на словах. Так что мы должны задаться вопросом: как так вышло, что они проявляли настолько мало сознательности в этом вопросе? Ответ – двоемыслие по поводу двойного следствия.
Различие между входящими в намерение и просто предвиденными последствиями сознательного действия в действительности является абсолютно существенным для христианской этики. Ведь христианство запрещает некоторые вещи как плохие сами по себе. Но если я отвечаю за предвиденные последствия моего действия или отказа действовать так же, как и за само действие, тогда эти запреты становятся невозможны. Если я могу спасти невиновного только совершив что-то злое, тогда, согласно этому взгляду, я стану убийцей в случае моего отказа действовать: таким образом, всё что мне остаётся – это взвешивать разное зло. Здесь на сцену выходит теолог с принципом двойного следствия и говорит: “Нет, ты не убийца, если человеческая смерть не была твоей целью или выбранным тобой средством, даже если эта смерть была предвиденным следствием твоих действий (или отказа действовать) в случае, когда альтернативой было бы совершение чего-то абсолютно запрещённого”. Без понимания этого принципа всё что угодно может быть оправдано (и обычно бывает оправдано), а христианское учение, согласно которому ни при каких обстоятельствах нельзя совершать убийство, супружескую измену или вероотступничество (это всего лишь несколько примеров), выбрасывается за борт. Этими абсолютными запретами христианства этика ни в коей мере не исчерпывается – существует большая область, в которой то, что оправдано, отчасти определяется благоразумным взвешиванием последствий. Но запреты – это краеугольный камень, и без них христианская этика распадается на части. Отсюда проистекает необходимость понятия двойного следствия.
При этом, начиная с XVII века и до сих пор, этот принцип постоянно неверно трактуют и используют. Причины можно обнаружить в истории философии. С XVII века до сих пор в мышлении философов и теологов доминирует то, что можно назвать картезианской психологией. Согласно этой психологии, намерение представляет собой внутренний акт сознания, который может быть произведён по собственной воле. И если намерение – это всё, что важно (а так оно и есть) для определения того, является действие хорошим или плохим, тогда, согласно этой теории о природе намерения, нам предлагается чудесный способ того, как сделать любое действие законным. Вам нужно только “направить своё намерение” подходящим образом. На практике это означает произнесение короткой речи, обращённой к себе: “Я намереваюсь сделать следующее: …”.
Святой Престол, начиная с XVII века и до наших дней, регулярно осуждал это извращённое учение. Нескольких примеров будет достаточно, чтобы показать, как обстоят дела. Типичные положения из XVII века гласили, что нет ничего неправильного в том, что слуга держит лестницу для своего господина-преступника, ведь слуга тем самым просто избегает своего увольнения; или в том, что человек желает и радуется смерти своих родителей, если он держит в уме только свои выгоды, полученные в результате этого; или же, что предложение денег не в качестве платы за духовные блага, а в качестве побуждения к тому, чтобы эти блага получить, не является симонией. В наши дни существует осуждённое учение, согласно которому допустимо практиковать coitus reservatus[vii]: подобное учение могло возникнуть только в связке с этим “направлением намерения”, которое делает правильным всё, что угодно, независимо от того, что человек делает. Мужчина, практикующий удержание семени, говорит себе, что он намерен не эякулировать; конечно (если он это практикует), обычно он эякулирует, но тогда это событие является случайным и praeter intentionem[viii] – иными словами, это пример “двойного следствия”.
Это же самое учение используется для того, чтобы исключить любые сомнения, касающиеся ковровых бомбардировок городов. Ревностный католик – пилот бомбардировщика обеспечивает c помощью “направления своего намерения”, чтобы всякое случившиеся пролитие крови невиновного было “случайным”. Я знаю мальчика-католика, который был озадачен словами своего школьного учителя, который сказал ему, что жителей Хиросимы и Нагасаки смерть постигла случайно; на самом деле, как бы абсурдно это ни звучало, такие мысли распространены среди священников, которые знают, что Божественным законом им запрещено оправдывать прямое причинение смерти невиновным.
Настаивать на том, что вы не намерены сделать то, что является средством для выбранной вами цели – нонсенс. В противном случае, учение Павла о том, что нельзя совершать зло, чтобы вышло добро, теряет всякий смысл.