Две мамаши захомутали молодого парня
🛑 ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻
Две мамаши захомутали молодого парня
Взрослая женщина захотела орального секса, и увидев вошедшего в кабинет молодого парня начала совращать его. Безропотно подчиняясь опытной в сексе женщине он отлизал ей киску, а потом смотрел как та сев на унитаз стала писать.
Русская милфа заставила парня кинуть ей палку
Зрелая дамочка охомутала молодого парня
Рыжая госпожа заставила сделать куни
Две мамаши захомутали молодого парня
Надзирательница трахает заключенную страпоном
Домина заставила лизать свою волосатую киску
Заставила вылизать вагину и пописала в рот
Мать приобщает дочку к лесбийской любви
Толстая зрелая баба оседлала молодого парня
Русская зрелая учительница трахает молодого студента
Скучающая домохозяйка захотела молодого тела
Русская телка издевается над пареньком
Все видео и фото опупубликованное на сайте Ebunok.fun постановочное. Все модели являются совершеннолетними, и на момент съемки им исполнилось 18 лет.
С виду симпатичные и милые девушки на деле оказались настоящими стервами. Одев на себя страпон они по очереди отпердолили парня в очко.
Две мамаши захомутали молодого парня
Две милашки трахают парня страпоном
Рыжая госпожа с подругой насилуют раба страпоном
Горячая домина развлекает себя играми с рабом
Три подруги делают из парня анальную шлюху
Подружки используют парня как девочку
Русская госпожа дрючит парня страпоном в жопу
Все видео и фото опупубликованное на сайте Ebunok.fun постановочное. Все модели являются совершеннолетними, и на момент съемки им исполнилось 18 лет.
Нетраханным подругам, которым уже перевалило за 50, удалось затащить в постель молодого чувачка. Женщины не блистали красотой и стройным телом, но опыта у них было не занимать. Поэтому они легко удовлетворили пацана минетом и пездами.
Чувак чпокает двух похотливых бабенок
Три мамаши трахаются в жопу страпоном
Парень получил удовольствие со зрелой блондинкой
Женщина затащила в постель молодого парня
Три зрелые шлюхи обслужили молодого парня
Три зрелые особы обслуживают молодого перца
Три зрелые толстухи охмурили молодого парня
Пожилая блондинка охомутала молодого пацана
Зрелая дамочка охомутала молодого парня
Две мамаши захомутали молодого парня
Сынок пронзил членом попку своей мачехи
Две зрелые дамочки резвятся с молодым парнем
Все видео и фото опупубликованное на сайте Ebunok.fun постановочное. Все модели являются совершеннолетними, и на момент съемки им исполнилось 18 лет.
Главная |
Рукописи
Поэзия
Проза
Драматургия
Сказки
Публицистика
Научный раздел
Рецензии
Интервью
|
Авторы |
Книжное обозрение |
Проекты Роса
Конкурсы
Клад
Правда жизни
Ярмарка
Издательство «РОСА»
|
Контакты
Новые рукописи
Считалочка
Автор: Дрожичева Вероника
Жанр: Поэзия
День
Автор: Немцев Петр
Жанр: Сказки
Оставьте слезы палачу,...
Автор: Довженко Дмитрий
Жанр: Поэзия
Смотреть все (2125)
Книжные новинки
Разгадка жизни
Автор: Валитар Виталий
Жанр: Книги РОСА
Монастырь души
Автор: Володина Марианна
Жанр: Книги РОСА
Перекрёсток жизни
Автор: Дрожичева Вероника
Жанр: Книги РОСА
Смотреть все (237)
© 2011-2014 «Творческая гостиная РОСА»
Все права защищены
Вход
Правильно: коротко и ясно – бить посуду. Надо! Надо бить... посуду. Надо... бить... посуду! Случайно, специально, вразнос, вскользь, ударом, плашмя, боком, с размаху и без... Со злорадством и без... Выясняя отношения и без...
Посуда все выдержит. Иль вытерпит? Человек – нет, посуда – да? Бей и круши ее, непутевую, исчадие ада, отгул веков и проматерь грехов... Зашибу! Но все ли так плохо в фарфоре, фаянсе, тонком стекле, глине... Неужто сразу о пол, мордой об стол?
А и заслужило?! Что значит и имеет мертвое искусство пред живой плотью заумно-природной...?
Ничто. Ничего. Чмо. Заумно-бестолковое. Вредное это и ненужное – жалеть черепки, когда судьбы народов и людей распадаются на осколки и чужие бесправные зазеркалья.
Греков рассмеялся. Фамильё у него странное, так и мнится «ехал рак на греке». Но от таких смешинок Греков не стал юморным и дебильным, не хотел походить на шута и бить в бубенчики; Греков был не от мира сего – он был серьезным и нормальным парнем. А уж куда его потом понесло – то не наша забота; но «смешинки» Грекова удивляли и вдохновляли потом многих.
Когда Греков был студентом, посуда его не интересовала, не забавляла и не радовала. Но стоит оговориться, уже входила тогда в моду блистательная хрустальная эпопея в квартирках и мирах людей росс-сов... Да чего с Грекова взять? Не приучен пить финскую водку с кобальт-стекла...
Иногда Греков-студент попадал в мир иной – то есть к своим однокашникам-студентам, но живущим по правилам, при маме-папе-бабушке-дядьке. Поражало, удивляло, восхищало! Разносброд фигурных царских и заграничных бутылок, питие при них, и, конечно, отсутствие граненых стаканов. Последние Греков умозрительно уважал из-за своих родителей и своих пятидесятых годов!
Граненый стакан, под ребро – 200, по горлышко – 250 грамм! Изобретение самой Мухиной и нашей ненасытно-ненаглядной Родины конца 30-х... Вплоть до 50-х. Малиновский стакан – весь в рубчиках мелких, будто архитекторы не были уверены, что сей стакан не удержит обитатель 50-х СССР-а – не пользовался уважением сей продукт из стекла в народе. Тем более, после 45-го пришла алюминиевая жестяная кружка, дань фронту, нищете и победе.
Не до посуды – быть бы живу. Пром-шлёп, спасибо им, на всю страну и на долгие годы вперед обеспечил боезапас для едоков простенькой, удобоваримой, легкой и добротной посудой – ложкой, вилкой, чашкой; из «люминия», чем раньше жрали короли, и из дур-алюминия, все проще для отечественной индустрии.
Греков «посмотрел», понял, ухмыльнулся.
— Нержавейку, мать, желаешь? Я не ошибся...? И то не грех. Быстро ты настигла гон 60-х... А ведь не забыла поди еще ложки липовые и глиномиски, да?
— Есть мельхиор, нержавейка, серебро...
— Мать, чудес на свете много! И будет еще. И то ли еще будет!! Пожалей себя.
— А вот, сынок, соседи уезжают, предлагают по дешевке хрусталь... Че не взять? Ведь охота, чтобы все как у людей у нас было, да? Отец не возражает.
Да, еще бы отец возражал! Он, ветеран и инвалид Большой Войны, никогда не лез в драку со своей женой, даже по минимуму, а «максимум» вкладывал в своих Грековых-потомков.
— Отца, мать, еще раз хочешь обтрясти?
— Но не все же ВАМ и для вас. А мы?
Жизнь гребла, бодро и весело, навстречу светлым годам коммунизма. «Скоммуниздил чего-либо?» — спрашивали знакомые. «Не успел я, значит – другой».
Все были счастливы и радостны на закате мечты великого СССР-а. Пока было все – бесплатное образование, здоровье; платные деньги пусть даже при полупустых прилавках; карьера и рост профессионала, работа, долг гражданина.
— Слушай, Греков, мне нужен простенький чайный сервиз.
— Ну и бери себе на здоровье. Со старым что – исхудился, в чае пропил, аль поломался от нужды?
— Во-во! Моя мне такое сказала... Я ей извернулся ответить... Она мне блюдцем в лоб, потом стопку об пол, чайник об дверь, сахарницей промахнулась...
— И ты ей в лоб? — догадался Греков.
— Не! Я остатки чайного сервиза об пол, во!
— Кому – ВАМ? Бешеным? Не держащим мочи или мощи? Я же не блатной все достать, да и проживать здесь начал только-только, чуть...
Странно, но Греков никогда не раздражался на посуду во всех ее ипостасях. И не имел привычки отрываться на ней. Достаточно того, что посудой швыряют посудомойки в ресторанах и домашние хозяйки дома. А его, Грекова, отец на фронте, после скудных каш в котелке, даже перед атакой или в междоусобицу драил свой котелок от засохшей каши травой и болотом... Ибо знал: буду живым – снова жрать захочется из приличного, своего русского и никак не из немецкого, трофейного, так неудобного котелка. А ложка вот она, деревянная, за голенищем сапога.
В студенческих дешевых столовых на столах в те былые времена стояло все, что так до сих пор восхищает Грекова. Под чудо-стеклом стояли в малых «крохоборах» абсолютно бесплатные горчица-соль-перец. Был и уксус, а во времена свирепого гриппа полагался бесплатный опять же лук и хлеб. Ну чем не жизнь! Студенты потихоньку таскали из столовой до своих комнат ложки, стаканы, потом так же тихо возвращая посуду на место – или же шла по общаге жестокая столовская ревизия, и уж здесь пощады не жди.
Раскрыл поселе клюв двуглавый орел.
Но вот до него у Грекова хватило странностей о посуде. Ее он любил, не до восторга и трепета, но вынужден был уважать как таковую и сильную противницу (противнючую)... Уж лучше бы соперник! Когда Греков-младший, поумнев чуть годами, подкрался до своего отца «А ты мать любишь?», то получил коротко и ясно в лоб: «Уважаю».
То есть... Греков? Что зачумел? Любит – не любит? Однолюб, что ли, отец? Или вцепился в нее, будто она осчастливила его...
Тут надо разобраться... Значит, так – ! Впрочем, к посуде сие каким боком? А вот Греков помнит за свои младые годы странствий со своими родителями деревянные лавки, чугунки, ухваты, липовые ложки, жестяные кружки, керамические и глиняные плошки... Да разве мало ли помнит неблагодарный детский мозг.
За свои 15 лет после институтской жизни Грекову пришлось «нахлебать» много переездов... Переезд – два пожара, так гласят. И вот тут посуда отыгралась на нем так, что он зауважал ее потом на всю оставшуюся жизнь... Когда он ее, молодой и недавно женатый, заимел, он стал ЕЕ уважать: не баклажка все ж студенческая, не свинченный стакан и не пропащая алюминь-ложка... Что-что проснулось, не уснувшее, в душе Грекова. На следующей «переправе» крутой женатый Греков задарма «продал» тогда сверхмодную зелено-дрянь (красива!) дорожку, цепляющую все, что не лень, кучу стекло-бокалов (им потом цены несть!), кровать металлическую почти новую (сетчатую, а не панцирную), стол-тумбу кухонную... Впрочем, тумбу и кровать он бросил без денег – ему (и его маленькой семье) надо было хоть «что-то» напоследок перед отъездом – поесть где-то, уснуть... Его женщины спали перед отъездом на полуголой кровати, он дремал на голом полу (стол-тумба оказался коротковат, и оттуда с грохотом он свалился, чем разбудил свою любимую пока еще миниатюрную дочь.. Свою любимую, суть свою!).
Да то речь не о потомках – о посуде красивой: тонком стекле и толстых 250-граммниках.
На следующий пожар – а они, кстати, разные: долгие и длинные, короткие и разные, расписные и фигуристые... Темный лес в дремотье пожаров таежно-сиб-Урала. Так вот, на следующем «пожаре» Греков «утопил» на Урале десятки трехлитровых банок (которых ему потом не хватало в его благодатном будущем Черноземье!) и кучу ДСП! Когда он грузил пяти- и трехтонник (он-то, грешный, думал, что в пятитонный контейнер все влезет), то в другом, малом, уже не хватило места под 3-литровые банки и даже вроде как под фикус Россо-Мехико. Этот «Рос-Мех» выжил в трехнедельной глухой могиле контейнера – и как над ним потом трясся Греков, молясь и веря в его удачу... Кактус сей долго жил, фигу показал кому надо своими комочками.
Страшно! Страшно бросать своих зверей, растения... Ведь душу вложил, аукнется.
Любил. Возлюбил для чего-то он, Греков, посуду. Пусть и не особо разбирался в виноградово-росфарфоре...
Широк мой Дол! И Киев тот старинный. Не пропадет Русь, издалека начавшись.
Греков... Бедный Греков... То ли ты был дурак (ведь ты ж не говоришь, что такой есть), то ли... Зачем тебе чужая сторона?
А Греков доволен, как российский недоумок 90-х, как свинья украинская начала XXI-го... Вот только он с ними не был согласен... У него – свое!
Греков сейчас уже и не помнит; он ли все делал, или с подсказки своей украинской жены... Он ли рвал мимо кассы, или жена ему мимоходом и ненавязчиво подсказывала?
Потом. Уже потом все провалилось в доску (на Урале: береза, сосна, пихта, лиственница... На Украине – знаем! Знаем!! Знаем...!) А вот Греков тогда не очень знал, но хотел знать. И попадая туда, Греков попадал в мир иной.
— А поехал бы ты в Жмеринку! А сдал бы ты бутылки из-под «Нафтуси»! А не хочешь ли ты с моим соседом перекрыть шифером сарай?»
Вы уж извините, что не называю вас «мама» – не могу, Вера Феодосиевна.
Грекову наконец-то подбрасывали посудный «шанс».
Вначале, на Урале, это были черепки со стоянки древних людей, потом вот проявилась Украина.
Да провались оно все пропадом. Греков редко был, но подолгу, здесь, на месте... Да и, кстати, не отсюда богатырь родом...
Может, предки зовут – вековой давности и дальности?
И Греков, буркнув теще, жене, дочери: «Иду», шел. Они не останавливали.
Бар, Жмеринка, Поповцы, Копайгород, Шаргород, Гнивань, кто еще? Местные украинские городки.
В Баре взял шикарный чайный сервиз – стоит!
В Жмеринке – не раз туда шарахался: кувшины изоцветные – где они сейчас?
И снова взял при Баре – синенькие и красивые полукружки (уже не осталось...)
Четко и зло вложилось в последующие неприятные и поганенькие годы: что-то еще?
А вы знаете, как нас встречали в ЦУМе города Винница времен СССР? Любого! Говори хоть на английском... Уж не говорю про русского или местного сельчанина. Тогда все мы чувствовали себя людьми, незабвенными.
Жмеринское – витое по хитрым стекло-крутоярам... Хитрые кувшины и их извороты... Остался последний битый на даче. Где все остальные? (таких уж нет...!)
Глетчики, макитры, миски, кувшины, красивое красное стекло, фарфоровые дивчины и парубки... Закончились, что ли?
Сколько пришлось постранствовать Грекову – уму непостижимо. А ведь русский он, Греков, гордится своим Каменным Поясом. Еще бы!
Но ведь на то – и увидавши. Да и познавши. А оттянуло его чуть дальше, да вглубь, да в иные стороны... Большая Россия, идти и ехать долго.
Вот он, Греков, оттуда и родом, то ли быль киевская, то ли сила московская...
Греков любил ездить в Жмеринку, любил привокзальные магазинчики и маленький местный рыночек, почему-то даже не зная, за что уважает Жмеринку, ее узловую станцию... И при всем при том не понимал их параллельный мир – Шаргород...
Оттуда – и куда...! Греков вез «барскую» посуду, жмеринскую «стеклонить»; поповецкую «глину», винницкие «Статуи»... Вот только жалко что все сие загибло при разных переездах. Что осталось – Греков над тем дрожит.
На кухне он завинтил навесной, даже два шкафа (точнее – полки)... Годами висели, ну а потом рухнули прямо на глазах Грекова.
Греков рычал от бессилия, когда держал плечами падающие полки... И вокруг все отзвенело от 70-х... И он ничего не мог сделать, не было рядом никого; да и если бы были – ему же в укор горький.
Потом, при очередном переезде – переездах брошены были холодильник, старая стиральная машина, цветы, банки, мебель. Зато обзаводились новым кругом и гостями: по старинке – идешь в гости и в ус себе не дуешь, все будет; уже позже сложнее стало: поперся в гости – тащи с собою выпить и закусить, покурить на «халяву» или на авось не покуришь, но зато имеешь все шансы сожрать каплю риса из огромной хрустальницы и повидать слайды Парижа.
Хоть и холерик Греков, но они почему-то с женой при разногласиях не били местного производства или же японские тарелки, и все равно мало их осталось – японских, барских сибирских!
Нравилась им, бывшим студентам нищим, царская и красивая посуда. «Немца» и «Виноградова» Греков зрел в музеях; жене его вообще было наплевать на чудеса, кроме барских и житомирских... А потом она еще, молодец, взяла на последние деньги сервиз – суповой набор... До сих пор щи уральские, борщ казенный и окрошку луковую хлебаю с него; что мне нравится – в фарфоровой крышке большая прорезь под поварешку, млею не хуже гурмана и Сталина. Ну, в общем, моя мадам угробила свои деньги на сервиз, и мы сосали лапу с полмесяца... Дальше она поклялась, что возьмет еще красивей сервиз! А зря, что не взяла, сам не удосужился, так и остался при одном. Однако, не так уж плохо.
Любил Греков, что греха таить, ходить в гости. Молод был, крут и жизнерадостен. Чуть только из командировки всякой там мелкопакостной по заводам «своей» Новой Западно-Сибирской губернии, так и к жене пристанет, как банный лист. Красиво Грековы жили. Если его дома нет, то непонятен он, а семья его – при памяти: жена уважаемая и дочь подрастающая... Чего уж тут пожелать?
Уже потом, сменив «чудо на чудеса» и закруживши в геологии на долгие годы, Греков вез домой «все почем зря»: рыбу, консервы японские; шикарные вины, ювелирное, местное. Привозил оттуда и никому не нужные и бестолковые мини-чашки «кофе», огромные и бестолковые поделки манси; резьбу рыба-кость-морж.
... Местные его любили, не брезговали им, человеком белым, и спасли даже раз от погибели и дважды вывели на правильную дорогу. Говорили: их наказали десятки лет назад, за что – они не знают, их шаман давно почил, и они не знают – хорошо это или плохо?
Вокруг цивилизация, последняя четверть двадцатого века – а они... дети малые. Люди тундры и тайги... Нам бы такое.
Если Греков сам странный, так и его жена должна быть странной, да? Так ведь? А вот и нет. Не бывает среди двух умных людей придурков... Уж Греков-то знал про себя и особо точно – он не из этой породы. И быть не должно. Жена, прошедшая огонь, воду и сибирские трубы – до поры не предаст. Уже потом... Женщины они и есть женщины, не родная кровь, седьмая вода на киселе... Дочь – да! Прямое попадание, если твое!
Не успел Греков подрулить домой из одной своих муторных командировок, выбора у него уже не было. В гости! Рядом. Все взяла! А дефицит, закусь и я? «Все, вперед», Греков!
Греков вообще-то человек покладистый, еще пока не скандалист, хоть и бестолково упрямистый... Не таких ломали?
А что, бродяге понравилось! В гости так в гости. Закуток, отгороженный от тещи массивным шкафом – чем не гарантия счастья и утех от одинокой старой женщины, так гордящейся, что и она была в Париже... Это еще по тем-то временам.
В те далекие времена начала восьмидесятых годов удивить можно было многим. Удивить – что и почему, зачем? Греков, небогатенький человек, разинул рот.
Стол в закутке блестел хрусталем. Близ крутого хрусталя, высокого и недоступного, вершилась недоступной башней бутылка их вина, и в хрусталях таяли по три ложки вермишели.
Когда Греков пришел с женой из гостей, он жрал на кухне часа три. Жена не возражала.
Они посмеялись, ухмыльнулись; «шеф» отъелся и обнял свою «нехрустальную».
Туда, в те времена, сваливали деньги.
Но так как не было тогда хрусталя, и был он – издержки, дефицит, то...
Правомерно, когда в квартирах и их «стенках» блестела мечта – хрусталь!
Заблестел он и у Грекова. В те старые времена. Как это ни странно, заехал он как-то по малым делам в сельхоз-академ-городок и взял одну шикарно-резьбовую стопку... Не... Даже две! И подарил их своей жене. Одна при переезде где-то разбилась, а вторая – как ни дорожили они ею оба – потом; кстати, разбить тяжелый хрусталь не так просто. Но все равно – справились.
Тем более шел наплыв правильного и эрзац хрусталя. Поперло!
Вместо зарплаты – бери хрусталь. Порой даже не «просто гусь» – Гусь-Хрустального завода! И вот тогда, при конце двадцатого Великого века, Греков обогател?! И попер ему хрусталь, телевизор цветной, шуба женская, мелочи домашние... А потом за три цены из магазина фабрики кролик копченый, уксус, икра баклажановая, колбаса. Вот только чем оплачивать коммунальные расходы – вопрос, мало наличных денег и зарплату выдают в большинстве по принцип
Толстуха писает на улице
Голых женщин снимают на камеру на нудистском пляже
Пухленькая блондинка отливает на скрытую камеру