Душа средней полосы России

Роман "До февраля" Шамиля Идиатуллина вызвал у меня много возмущений, что бывает часто, и размышлений, что случается реже, на темы, в том числе, не связанные напрямую с книгой. Однако, так как они все имеют своей причиной именно этот текст, и описывают моё отношение к нему, то скажу и о них тоже. Пройдёмся по основным темам примерно в том порядке, что они возникали у меня в голове при прочтении.

Сразу предупрежу, что совсем без спойлеров в этот раз не обойдётся, но, мне кажется, допущенные объяснения и пересказы не повредят, если вы ещё не прочитали книгу, она хороша не тем, что не знаешь будущих событий. Если хорошо — это уже решать вам.

Отзыв, или рецензия, получилась скорее ругательная, как часто у меня бывает. У этого есть минимум две причины: роман действительно мне многим не понравился; говорить о недостатках проще, можно привести короткие цитаты, описать сюжетные повороты, а достоинства размазаны по всему тексту и конкретики не получается сформулировать, кроме коротких «увлекательно», «не оторваться» и подобного. Стараюсь не забывать вставлять эти хвалебные реплики, чтобы точнее выразить своё отношение к тексту.

Авторский язык и другие вопросы филологии

Читая роман задумался о том, что у меня к современным писателям, почти ко всем, есть общая претензия — языкового характера. Не нравится мне их язык, но чем именно вот так сразу сложно сказать. Хотя есть одна общая особенность — водянистость.

Нет, конечно, и у классиков было много воды, у Жюля Верна, у Дюма, но у них на то есть извинительная причина. Во времена Жюль Верна не было Википедии, нельзя было во время чтения загуглить историческую справку или узнать особенности жизненного цикла какого-нибудь экзотического организма. Потому многие научно-популярные романы Жюль Верна являются Википедией, энциклопедией по той или иной теме. Ему приходится подробно описывать кто и когда открывал острова и проливы Канады, так как читатель вряд ли сможет быстро самостоятельно это всё найти и структурировать. Не было научно-популярных видео о том, как добывать и переплавлять железо, делать инструменты или выращивать еду на тропическом острове.

Во времена Александра Дюма не было цветных фотографий, Инстаграма и Ютьюба, а потому нужно было подробно, словами, описывать места и вещи, которые обычный читатель никогда в жизни не мог увидеть и потрогать сам. И такие отклонения от темы, видимо, высоко оценивались массовым читателем. Да, Дюма платили за объём текста, но я никогда не замечал у него тягомотин, которые можно объяснить этой причиной, у него все описания отлично вписываются в то, что требовалось читателем его времени.

У современных авторов нет таких извинительных причин, так как необходимость растянуть идею для небольшой повести в полновесный роман я не считаю извинительной, а других зачастую не вижу. Кстати, я рад, что сборники рассказов набирают популярность на всяческих литературных конкурсах, появляются в топах: жизнь стала настолько быстрой, что толстый роман некогда не только читать, но и писать, получаются болота с маленькими кустиками идей.

Помню потоки воды были у Водолазкина, но не нужно думать, что это только отечественный феномен, встречается и в переводных текстах, но я сейчас не вспомню точных примеров, только общее ощущение от всех современной прозы.

Отдельно можно упомянуть вариант растягивания текста, характерный для фанапопа — фантастической популяризации (об этом подробно рассказывал в подкасте), Жюль Верна 21-го века, в плохом смысле этого слова. Там авторы вносят научную воду, которая не имеет существенной роли для сюжета и может быть легко нагуглена при желании, не в 19-м веке живём.

Существуют и филологические способы расширить текст. Например, можно перед каждым существительным ставить прилагательное. Если бумага, то рыхловатая, если тьма, то не просто пыльная, а «десятилетняя пыльная». Если полировка, то загубленная красно-коричневая — «поверх калечных панелей ДСП».

Аня погасила экран телефона – и сама погасла, уткнувшись виском в твердое холодное стекло, старательно отгораживающее слоистый сумрак, извивавшийся нечистыми сугробами снизу и густевший утренними тучами сверху.

С одной стороны, это попытка передать атмосферу, с другой, на мой взгляд, далеко не самая удачная. Хорошо хоть подобное растягивание текста у Идиатуллина довольно быстро сходит на нет — переходит в растягивание текста с помощью довольно бессмысленных мыслей героев. И этот факт, что стиль письма меняется довольно резко, вызывает вопросы: вдруг это не баг, а фича?

Потом в интернете посмотрим, что там с ними делать положено – может, и не помрет сразу, как помирали до сих пор все известные Наташе цветы, купленные вместе с горшком. Жалко будет: куст был реденьким, но уже усаженным несколькими тугими бутончиками, прижмурившими багряное нутро.

Дело в том, что сюжет "До февраля" крутится вокруг кошмарного романа, написанного серийным убийцей. Кошмарного как по содержанию, так и по форме. Идиатуллин приводит пару цитат из него:

Аня досадливо дернула рукопись ближе к лампе и, нахмурившись, перечитала: «Игра в изысканнораскиданный бисер, затеянная запятнанными краской листами и плотнокартонными объемами в мрачно зловонном аппендиксе за прямой лифтовой кишкой, сулила материальный выигрыш только неполноценному разумом существу».

Что напоминает текст вымышленного автора? Немного самого Идиатуллина, точнее начало его романа. В целом не удивительно, хотя чуть позже, как мне кажется, стиль книги меняется — в лучшую сторону, перестаёт напоминать текст маньяка-графомана. Может быть начало такое намеренное, чтобы показать связь общей истории и с историей, написанной маньяком. Не знаю, звучит как-то слишком литературоведчески, но зато приятнее, чем то, что автор в начале книги не вошёл в текст, плохо начал, а потом не исправил. (Тут мы подходим к правдоподобности сюжета и конкретно образа серийного убийцы, но это совсем другая история, о ней нужно говорить отдельно.)

Начало книги не вдохновляет не только самим языком, но ещё и тем, что составлено из кусочков, что запутывает, особенно такого интроверта как я, который с трудом запоминает большое количество персонажей, появляющихся одновременно. Однако, довольно быстро отдельные сюжетные ручейки стекаются одно русло и становится интересно, захватывающе. Задать ужаса автор умеет.

Идиатуллин не единственный, кому не даются начала произведений, по моим ощущениям (возможно он и сам это говорил, не помню), даже моему любимому Кортасару. Прорвавшись через начало хочется увлечься книгой, но почти сразу возникло ощущение, что не моё на уровне языка.

Вернёмся к вымышленному роману маньяка-графомана. Ещё одна цитата в цитате:

«Вычурно ажурные раскаты цокота новомодных копыт самоуверенной в присущей безнаказанности самочки вопиюще просеивались…»

Нет, не так, подумала Аня, и продолжила не читать, а будто синхронно переводить в уме, выковыривая смысл и суть из напыщенных глупостей.

Никого не напоминает этот серийный убийца? Вот скажу честно — мне напоминает. Прозу Набокова. И, в какой-то мере, позднюю поэзию Бродского. Чем напоминает? Величиной словарного запаса, умением подставлять не очевидные аналогии, сравнения — мастерски пользоваться всей широтой русского языка. Конечно, вымышленный автор Идиатуллина не сравнится по уровню, точности, красоте образов, но подход, как мне кажется, сходный. Помню, что у Набокова меня это и увлекает, и раздражает — лично меня, с моим особым отношением с языком. Идиатуллин называет роман маньяка грамофанским, но приведённые отрывки я бы такими не назвал (вот Харитонов с его «Факапом» графоман, да). Мне кажется, такое может написать только тот, кто хорошо понимает и чувствует язык — пусть и намеренно коверкая. Так что можно поставить ещё один плюсик автору.

Последнее, чувство и понимание языка, вызывает недоумение: почему же начало книги такое корявое? Но я специально не хочу выяснять, как есть на самом деле, что по этому поводу мог говорить автор или какие-нибудь литературоведы — хочу высказывать своё, условно говоря, наивное, то есть неотягчённое знанием, мнение.

Литературные отсылки и аллюзии

Тезис, что Идиатуллин хорошо владеет языком, подтверждается и количеством литературных отсылках в тексте. Качественных отсылок, не как у некоторых бывает (это тему отдельно раскрывал в подкасте и около него). Причём характер использования литературного бэкграунда тоже напоминает Набокова. Вот смотрите:

Наташа, наклонившись, посмотрела в сторону кабины. Вагоновожатая сурово пялилась на девчонку.

Ага, подумала Наташа, Аннушка Каренина купила масло и вышла на исходную. Молодец тетка, вовремя заметила. Спасибо ей – не хватало еще опаздывать на работу из-за того, что твой трамвай устроил чокнутой девчонке хрусть и пополам.

Узнали отсылку? Сильно искорёженная и, я бы сказал, перевранная, но всё кристально ясно. Или вот как он делает культурные отсылки, уже современные:

– Повествование как бы от лица убийцы, – объяснила Аня, едва удерживая смех. – Серийного. Причем «Алиэкспресс» этот кринжит страницы с двадцатой, а начало спокойное. Пугающее так… всерьез.

Эту цитату, можно было бы привести и в прошлом посте, так как её можно отнести и к самому Идиатуллину, у которого первые страницы, на мой взгляд, кринжат. Замечу, что приведённую цитату понимаю не полностью: причём тут "Алиэкспресс"? Зато следующее отлично сформулировано:

– Ага. Он там в середке вообще Сологуба дает, но получается всё равно «Проза.ру». Очень жаль, конечно, вы правы.

Что не только про культурный бэкграунд, но и повод задуматься о том, кто же серийный маньяк и почему его графоманский роман именно таков. Или автор иносказательно даёт оценку своему собственному роману, в котором это и написано? Получился бы хороший постмодерн. Вот ещё цитата на эту тему:

Он увлеченно черкал ее, наполняясь вдохновенным негодованием пополам с некоторой завистью даже, возмущенной и слегка испуганной, к тому, как лихо, нагло и, нельзя не признать, элегантно автор наворачивал пласты смыслов, схватывая их не слишком прочной, но отчаянно живой ниткой повествовательной логики, над особо нахальными кусками он крякал и вздыхал, а вдоль пары абзацев мучительно водил носом добрую минуту, пытаясь сообразить: вымарать их погуще – или вырезать и приляпать над столом рядом с парадной рамкой как показатель того, каким может быть письменное слово и по-настоящему свободная мысль, упавшая на ловкий язык. Автор был несомненно талантлив, может, даже гениален, и при этом довольно целостен, и те строки и фрагменты, которые Максим Эдуардович вычеркнул на первых страницах, были, если понять стиль, совсем не плохи, а вполне уместны, умелы и элегантны – просто рецензент не с той стороны на них смотрел: он думал, тут бабочка, и выкраивал ее крыло, оказывается, из маховых перьев яростного желтоглазого сапсана.

На мой взгляд, так можно описать и сам роман «До февраля». Пласты смыслов и живая нитка повествовательной логики есть. Хотя пласты тонковаты, а нить того и гляди порвётся, но кто не без греха.

Правда, впечатление от филологических изысков текста портит одна цитата:

Аня повела плечом и с неохотой объяснила:

– Учителем не хочу, а остальная филология помирает.

Филология помирает? Очень странно. Не так давно слушал подкаст про чудеса бигдаты и прочих современных технологий в области литературоведения и филологии — аж завидно какие вещи творят.

Ещё пара цитат:

Аня повиновалась, бормоча: «Кста-ати, где твои крылья, которые нравились мне».

Откуда девушка, родившаяся в 21-м веке, знает эту древнюю песню? Людям постарше, вроде меня, приятно цитирование, но к месту ли оно.

«да уж. вы к себе пока не возвращайтесь и вообще никому не говорите, где живете»

«Ты не поверишь – даже за сто тысяч миллионов крон не согласимся. Ты тоже, кстати, к себе пока не ходи»

Это веселее, но что-то я сомневаюсь, что хоть сколько-то значимый процент современных двадцатилетних будет кидаться такими цитатами, скорее уж Егора Крида вспомнят или что-нибудь подобное, сам я не в курсах. А вот «Мастер и Маргарита» популярна, мне кажется, почти у всех:

– Все думали. Один из очагов пожара там и устроил. Сперва очистителями всё залил, чтобы следы убрать, и там, и в твоем кабинете, потом поверху и еще в паре точек бумаг навалил и поджег. Рукописи хорошо горят, что бы там ни говорили.

Ну и без комментариев:

– То, что нас не убивает, делает нас разборчивей?

Далеко не все аллюзии и цитаты выписал, местами текст так захватывает, что только сильно позже вспоминаешь, что стоило бы отметить цитатку. Пусть и не все цитаты точно к месту, но мне нравится, как вписаны — реальные люди, от чьего лица вставляются цитаты, тоже не всегда уместно используют свои знания.

Вымышленный мир и его правдоподобие

Мне сложно внимательно читать серьёзные тексты. В лёгкой литературе я легко прохожу мимо и прощаю автору разного рода ляпы, но в серьёзной литературе, фантастика и даже фэнтези тоже могут к ней относиться, они меня раздражают. В том числе потому, что сам их делаю, замечаю в своих произведениях — и борюсь изо всех сил, не смотря на то, как сложно исправлять уже написанный текст и его логику.

Довольно часто обсуждаю, что не люблю неправдоподобные вымышленные миры, те, где автор делает что хочет с физикой, психикой — и всем остальным прочим. Меняет под свой не всегда удачный сюжет. Или делает сюжет изначально невероятным. Ещё чаще размышляю над тем, чем мне это не нравится. Неправдоподобие — это не то чтобы большой ляп, скорее нестрогость при создании мира, послабление законов физики и логики для облегчения творения. Однако, если замечаешь неправдоподобие, если глаз цепляется за ляпы, то сложно поверить и погрузиться в мир книги, что я люблю делать при чтении.

В «До февраля» у Идиатуллина, как мне кажется, тоже есть логически слабые места, хрустальные небесные сферы его мира должны были бы разбиться и рухнуть на плоскую Землю. Судите сами, попробую очень кратко пересказать один базовый элемент.

Маньяк убивал 15 лет назад, 15 лет назад он написал рукопись о своих убийствах и отправил в литературный журнал, который в тот же момент закрылся, и никто эту рукопись не прочитал. В настоящее время решили вновь открыть журнал, в нём два сотрудника — женщина постарше и девушка помладше. Та, что помладше, находит рукопись (цитаты из неё уже были) — среди первых же папок, хотя их там огромное количество — и начинает читать. На следующий день маньяк решает похитить(?) папку с рукописью, не находит её и решает убить девушку. Но не убивает, так как в тот момент, когда он к ней подкрадывается, она говорит по телефону и хвалит его книгу, говорит, что есть шанс её опубликовать. Начальница, женщина постарше, позднее открывает рукопись и прочитывает пару страниц, которые, оказывается, описывают убийство её матери. Ещё чуть позднее маньяк крадёт рукопись у девушки помоложе из дома.

Какова вероятность всех этих совпадений? Рукопись получили, но не прочитали, зато тут же нашли через 15 лет. Он хочет, чтобы её опубликовали? Хотел украсть, чтобы переподать в новый журнал? Вероятность, что он захочет напасть, когда девушка разговаривает с подругой о рукописи, хотя она обычно не говорит про свою работу? Дочка жертвы маньяка прочтёт именно те страницы (в дальнейшем говорится, что это второе убийство в романе), где описана знакомая ей сцена убийства матери?

Именно на этом моменте держится весь роман "До февраля" и не могу сказать, что хорошо держится. Конструкция очень искусственная, выдуманная и неправдоподобная. Понимаю, в жизни всё бывает, но такое... и если бы только то, что я описал, подобных слабых мест немало, но их не разобрать без спойлером и пересказа сюжета, чего мне не хочется делать.

Ну вот разве что: полицейский выясняет кто такой маньяк, и пару мест, где его можно найти. Что он делает? Правильно, поздним вечером в одиночку отправляется его арестовывать(?). Не дозвонился до своего непосредственному начальнику (отдельный вопрос как полицейский может не отвечать на звонки), не вызвал спецназ или кого там полагается при проверке мест, где может быть маньяк, убивший больше десяти человек. Хорошо хоть отправил сообщение с адресом, куда поехал, а то бы ещё и его труп бы искали месяц. Не удивительно, что с таким подходом к делу, не могут найти убийцу.

Раз уж упомянул про то, что не смог дозвониться. Где-то в этом месте мне вспомнился турецкий сериал «Постучи в мою дверь» раздутый практически до бесконечности той же тупой чертой героев: они не могли вовремя поговорить о простых вещах. Так же как у Идиатуллина не брали трубку, не перезванивали, из-за эмоций не соглашались вовремя проговорить ртом в ухо простые детали, из-за которых всё рушилось и можно было снимать серию за серией. В «До февраля», если бы герои нормально разговаривали между собой, не запирались бы от братьев и сестёр, то книга была бы чуть ли не в половину короче, так как разобрались бы с тем, кто маньяк значительно быстрее. И ведь не в одном это месте и не один герой так поступает:

Еще сильнее он свирепел от необходимости постоянно сбрасывать звонки Светки, Руслана и сукера Федутова, но отключить телефон не мог, потому что очень ждал важного звонка или сообщения, какого-то, любого, от кого угодно, кроме Светки, Руслана и сукера Федутова, которые уж точно не могли дать наводку, прояснить картину и подсказать, где искать.

Уточню, что Руслан — это полицейский, подчинённый, сукер Федутов — это сотрудник Следственного комитета РФ. Неа, точно не могли дать наводку, конечно!

Или вот ещё пример, который не выходит из головы, бросилась в глаза сущая мелочь: сначала героиня назначает первое свидание с незнакомцем из приложения для знакомств в каком-то кафе или даже ресторане (изначально не обратила внимание, но она сидела за столиком и ждала), а чуть дальше, по сюжету через две-три недели автор пишет, что она не устраивает первые свидания в кафе, а назначает встречи на площади. И приводит пару примеров до описываемых событий.

Казалось бы, мелочь. Ясно, что автор сам забыл про сцену в кафе, написанную не для описания кафе, а для того, чтобы показать психологию. Ну забыл и забыл, ну сам себе слегка противоречит. Однако, из-за этого рассыпается весь вымышленный мир, который я строю у себя в голове в процессе чтения. Перестаю понимать героев, их логику, их психологию — потому что нет логичного, закономерного мира, а есть мир, с которым автор делает, что захочет, что в каждый момент времени требуется для его нужд.

Не совсем про вымышленный мир, но близко:

Клим сидел на полу и вяло пытался зажать шею, из которой чуть не в такт колоколу в голове Ани выплескивалась темная струйка… Натекающая кровь лезла под пальцы, пропитывала пластыри и заставляла их скользить. Аня, бормоча невнятное, прижала рассеченную вену руками Клима…

Могут сказать, что я придираюсь, но из вены кровь течёт равномерно, а то, что описывается в тексте — разрез артерии, что действительно опаснее, чем венозное кровотечение.

Чертовски сложно мне стало читать тексты.

Правдоподобие маньяка

Однако, Идиатуллин хорош, хотя бы тем, что его текст вызывает много мыслей и рассуждений.

Вот, например, задумался о том, какими выходят отрицательные герои в книгах и фильмах. Зачастую, опять же личное мнение, более карикатурные, чем положительные: карикатурно тупые или карикатурно умные и всемогущие, в обоих случаях с плохо продуманной и прописанной мотивацией, обоснованием поступков. С положительными проще, так как автор списывает с себя или того образа, к которому сам стремиться, со своих учителей и великих личностей, с которыми имеет дело. А с серийными убийцами, маньяками мало кто общается, особенно уже зная об этой их особенности мышления. И мало авторов стремится такими стать, а потому плохо понимают их мотивы, основу их психики.

Кстати, этим мне и нравится сериал "Метод", его первый сезон, во втором, как раз, та же проблема с мотивами. В нём отлично показана ненормальная психология, разбирается как думает и действует маньяк, который может быть законопослушным семейным соседом, за которым ты не заметишь ничего особенного, пока он не придёт тебя убивать — а они редко убивают соседей.

Так вот, у Идиатуллина маньяк, вокруг которого и рассказывает история, если это вообще история, получается ужасно неправдоподобным. Слишком не сочетаемые черты. Например, умение подстраиваться к людям, находить общий язык, умение быть успешным у женщин разного возраста и его извращённые наклонности. Мне сложно это сформулировать, но в моей голове характеристики персонажа вызывают противоречие: не может человек одновременно быть и таким и таким. И даже то, что к концу оказывается всё не так просто, маньяк убивал не только по своим мотивам, не спасает ситуацию, только делает её ещё более натянутой на глобус.

– Слушай, а в мессенджере он так же общался, как в рукописи, «сверхисполинское превосходство стремительным домкратом», или попроще как-то?

– Вообще по-другому, – сказала Аня. – Знаешь, он… Как бы это сказать. Видимо, он обалденный имперсонатор.

– Как? – не понял Паша.

– Ну, здорово выдает себя за кого хочет. Точнее, за того, кого хочет видеть и слышать собеседник. Причем понимает запрос – и подлаживается под него мгновенно. Сразу начинает говорить про то и так, что собеседнику интересно. Например…

Если человек легко находит с людьми контакт, легко общается, то может найти способ реализоваться и без убийств. Он в молодости смог написать роман, хотел получить известность через литературу, но ничего не делал в этом направлении. При этом роман, как я обсуждал выше, возможно, и графоманский, но не без некоторых особенностях, говорящих о таланте автора, что признают и герои Идиатуллина. Почему он не пробовал написать ещё что-то или отправить рукопись в другой журнал? Написание романа вообще не вписывается в образ, в том числе в образ жизни серийного убийцы.

Маньяк, который убил кучу людей и 15 лет не попадался милиции и полиции в руки, умеющий писать, успешно мимикрировать под разные типы личности при общении... Это карикатурно умный герой, который делает не менее карикатурные глупости.

И надо отметить, что странности не только в умственных способностях, но и в физических. Маньяк описывается как мужчина небольшого роста, ничем не выдающийся, как человек, который может долго сидеть неподвижно и наблюдать, пусть даже и пустую стенку. Откуда у него тогда ловкость и сила, чтобы убивать, причём не только старушек. Для вскрытия дверей и беззвучного прокрадывания по квартирам и домам. Такое нужно не натренировать, но и поддерживать постоянно, что за ним не наблюдалось.

Для фильма про Джеймса Бонда самое то, но для литературы про психологию личности — так себе.

Бакман средней полосы

Пишут, что «До февраля» это триллер, производственный роман или ещё какой-то жанр, но формальность от факта отличается, на мой взгляд. У Идиатуллина получился типичный современный роман — насколько я знаю современную литературу. Не автофикш в чистом виде, но, думаю, не без элементов оного. С большим уклоном в психологизм, но не тот, который у Достоевского, а другой — внутренний. На эту тему я размышлял по прочтению пары книг Бакмана, кратко повторюсь.

Современная литература не о внешнем, как раньше, а о внутреннем. И в этом её сила — и её слабость. Думаю, на это оказали влияние психологи, психоаналитики, психотерапевты со своими многочисленными школами. Из-за этого в текстах полнее раскрывается человек, его внутренний мир, но менее честно. В том плане, что раньше автор рассказывал про свой личный опыт, про свои переживания, свои эмоции и свою психологию, через которую он воспринимал окружающих. Сейчас писатели пытаются встать на место объективных наблюдателей, нейтральных психологов. Из-за этого получается не так искренне и не так глубоко, что ли, не так ярко — менее художественно, что ли, как психологический учебник читаешь.

При этом внешний мир стал лишь фоном, поводом для раскрытия персонажа, рассказа про его психологию. Потому, что именно развёртывание психологического ландшафта, причём близкого психологии читателя, и является основной фишкой текстов, основным крючком, которым автор цепляет читателя. Не важно, что происходит в книге, важно, что читатель узнаёт свои психологические проблемы и загоны, свои и своих близких.

Только этой скрытой целью текста можно объяснить длинные ретроспективы в начале многих частей книги Идиатуллина про персонажей, которых в конце ретроспективы, в настоящем, убивают. Мне кажется, с сюжетной точки зрения нет смысла уделять столько внимание тому, что именно сделало немолодого завистливого поэта-неудачника именно таким каким сделало, если в книге, в живом виде, он встречается два раза и совершенно эпизодически. Такая внимательность к психологическому прошлому второстепенного персонажа (и не одного, половина тут же убита!) может объясняться только тем, что психологический разбор характеров, психологические закономерности развития, назовём это так, является основной идеей и темой книги.

Как и у других авторов, например, уже упоминавшегося Бакмана. Его романы имеют сюжетную составляющую, но она, так же как у Идиатуллина, лишь фон для раскрытия психологических корней личности.

Где-то в середине книги Идиатуллин мне и напомнил Бакмана в чистом виде. Не подражательство ли это? Не попытка ли перенести Бакмана на наши реалии, в том же стиле описать типичные характеры российской провинции? Или попытка получить схожую популярность, используя те же литературные приёмы, но на отечественной фактуре. Если и так, то Идиатуллин добился своего. Хотя мне в одинаковой мере не нравятся оба. Ну и нравятся тоже.

Психологизм автора хорошо раскрывает персонажей, которые даже ближе к нам, чем бакмановские — потому и тяжелее читать. Для тех, кто ещё сам не разобрался во всех этих тонкостях, может быть познавательно, но меня уже поздновато учить этим причинно-следственным связям.

Детективная составляющая

Роман не относят к жанру детективов, сейчас, похоже, плюнули на такие тонкости и называют просто «Современная русская литература», всё в одну кучу. Доля истины, я бы даже сказал иронии, в этом есть. Однако, элемент детектива в книге есть.

На чём строится детектив? По моим представлениям на противоборстве ума, хитрости, удачливости преступника и сыщика. В данном случае у Идиатуллина это противоборство не получилось, в том числе, по описанной причине: маньяк не похож на маньяка, а смахивает на фон, необходимый для раскрытия персонажей. Инструмент автора, который в необходимый момент может оказаться чрезвычайно умным и ловким, а при смене ветра — наоборот.

В какой-то момент я подумал, что маньяком может быть кто-то из персонажей книги, полицейским там или ещё кто-то, кого мы знаем под реальным именем, но всё оказалось проще и банальнее. И скучнее.

При этом современные методы, условно говоря, поиска преступника красиво вписаны и весьма уместны.

Догадаться, раньше, чем догадаются герои, о чём-то связанном с маньяком невозможно, так как нам ничего и не рассказывается, как делается в классических детективных историях. Но это и не детектив, как мы уже выяснили. Хотелось бы раскрыть эту линию сильнее, в ней осталось много любопытных деталей, которые могли бы украсить роман.

Ромфант концовка

Концовка романа, в котором было практически всё, кроме любовной линии, меня просто убила. Хэппи-энд для девушек и женщин — всё как любят в ныне модном ромфанте: красавец-мужчина, который и шутить умеет и любимую тему (литература и всё около) хорошо знает, влюбляется и тут же приглашает к себе в гости, не смотря на опасность. Кстати, только сейчас подумал, что этот финт с хэппи-эндом в гостях у мужчины мог быть нужен только для того, чтобы автор смог заманить маньяку куда нужно.

Как бы то ни было, очень странно смотрится такой сюжетный финал, который дополняется ещё и работой мечты, кстати. Слишком много до этого было рационального психологизма, треша и хоррора, чтобы заканчивать так слащаво. Разве что маркетинговый ход длят того, чтобы привязать женскую аудиторию, которая стала чуть ли не больше мужской, — привязать и заставить ждать продолжение.

Такая концовка романа выбивается из общего характера романа и, можно сказать, окончательно разрушает и без того шатко построенный вымышленный мир «До февраля», который к концу книги немного устаканился, стал хоть немного устойчивым и непротиворечивым.

Любопытно было бы прочитать роман с таким же содержанием (провинция, серийный убийца, полиция, ловящая его 15 лет, пропагандистский литературный журнал и прочее), но в жанре романтической фантастики или чего-то подобного. Чистый постмодерн, даже в хорошем смысле этого слова, получился бы.

Вывод

Когда начинаешь анализировать и вспоминать, вылезает всё больше косяков автора, но при этом следует признать, что сам процесс чтения, без анализа, увлекательный, бывает сложно оторваться и хочется побыстрее узнать, чем закончится. Хотя нет желания, чтобы чтение длилось и длилось, как бывает с особенно хорошими романами, героями и мирами.

Многие отдельные детали, из которых собран сложный пазл романа «До февраля», весьма изящны и глубоки, заставляют задуматься, однако, водянистость разного типа сильно понижает градус удовлетворения от текста.

Жанровая эклектика тоже вызывает вопросы и ту же особенность: по отдельности, что психологический роман, что хоррор, что триллер весьма неплохи, но вместе смотрятся как-то негармонично.

«До февраля» Шамиля Идиатуллина читать не то чтобы приятно, но полезно, стоит того, чтобы потратить время — если под рукой нет непрочитанной безусловной классики высокого уровня.