Дурной знак
Входить, как, впрочем, и выходить из комнаты, запрещалось. Все его пожелания были исполнены, а число избранных составило чуть более тридцати человек. Стемнело рано, и пришлось принести лампу. Лермонтов вошел с огромной тетрадью под мышкой. Он был спокоен, его умные пронзительные глаза приводили присутствующих дам в смятение. Двери плотно заперли, и поэт начал:
- Вот уже несколько дней, как я слышу голос. Будто кто-то твердит мне на ухо с утра до вечера адрес. Вот и теперь я слышу: Столярный переулок, дом у Кокушкина моста, квартира 27. Я отыскал это место и поселился в комнате под номером 27, где на стене висел портрет, изображающий человека лет сорока, в бухарском халате, с правильными чертами лица и большими серыми глазами. Около полуночи за дверьми послышался шорох. В эту же минуту обе половинки двери стали беззвучно отворяться; в комнате повеяло холодом. Показалась фигура в полосатом халате и туфлях: то был сгорбленный старичок. Он вошел, сел у стола и вынул из-за пазухи две колоды карт. «Как он похож на портрет! – подумал я. – Ужасно, ужасно похож».
Дамы вскрикнули. Обморок свалил хозяйку вечера. Не прошло и десяти минут, как присутствующие в один голос потребовали прекратить чтение. Лермонтов был доволен. Шутка-страшилка удалась – его новый роман произвел впечатление на столичную публику. Завтра он расскажет об этом своему издателю Андрею Краевскому.
Утром, часов в десять, Лермонтов, напевая какой-то мотив, вбежал в редакцию. Он явно находился в сильном возбуждении. Сидевший за письменным столом Краевский спокойно спросил: «Что с тобой?», но Мишель ничего не ответил. Он, продолжая напевать, присел на диван, но тут же вскочил и выбежал прочь. Андрей знал своего шкодливого автора, привык к его странным выходкам, а потому ничему не удивлялся. Через полчаса Мишель вбежал снова и начал разбрасывать бумаги по комнате. В такие минуты Лермонтов напоминал маленького бесенка, которого Мефистофель подсылал к Вагнеру, чтобы смущать его глубокомыслие. На этот раз Краевский не выдержал:
- Да скажи ты, Бога ради, что с тобою, - воскликнул он.
Мишель подбежал, схватил издателя за борта сюртука и прокричал: «Понимаешь ли ты, мне велят в 48 часов выехать из Петербурга и отправляться в полк на Кавказ!»
Краевскому все стало ясно. Приехав в Петербург для свидания с бабушкой, опальный поэт с головой бросился в светскую кутерьму. Обласканный бомондом, любимый и балованный в кругу близких, утром он сочинял прелестные стихи, а уже вечером читал их в дружеской обстановке.
Лермонтов придумывал шутку за шуткой, и свет развлекался благодаря его неисчерпаемой веселости. Он стал еще более популярен, можно сказать, даже моден... И вот теперь ему приказано покинуть столицу! Краевский хорошо понимал чувства молодого человека: «Ну, полно, Мишель... Ты вернешься с Кавказа и создашь, как и мечтал, журнал, где не будет ничего переводного. Допишешь свою мистическую повесть о старике из картины.Все уладится».
- Пожелайте мне легкого ранения, - произнес Лермонтов на прощание и спешно покинул Краевского, оставив редактора «Отечественных записок» со странным чувством потери. Андрею вдруг показалось, что он никогда уже не увидит этого веселого человека.
Гуляя в одиночестве по Петербургу, Лермонтов настолько погрузился в собственные мысли, что не замечал необычайно теплой погоды. Стоял апрель 1841-го года. Поэту дали понять, что на отставку можно не надеяться – правящие круги были к нему не расположены. Из представления к награде за службу в Чечне, во время военных действий 1840-го года ничего не вышло.
Он вдруг отчетливо вспомнил злополучный бал у Воронцовой-Дашковой и недовольный взгляд великого князя Михаила Павловича. Несколько раз младший брат царя пытался подойти к нему, но Лермонтов уносился в вихре танца с какой-нибудь дамой, словно избегая грозного объяснения. Еще он вспомнил, как хозяйка вечера увела его во внутренние покои, чтобы оттуда он покинул ее дом через черный ход...
Отпуск, выхлопотанный бабушкой Елизаветой Алексеевной, подходил к концу, а она все не приезжала из Тархан. Ранняя весна размыла дороги, добраться до столицы было не просто...
Лермонтов остановился перед небольшим двухэтажным зданием. Парадный ход украшала вывеска «Предсказание судьбы, старинные гадания и прочее. Александра Филипповна». Где-то он уже слышал это имя, но вот где? Поддавшись внезапному чувству, поэт вошел в дом. Внутри царила странная тишина. Отворив одну из дверей, Лермонтов увидел сидящую за столом женщину, читающую при свете свечи какую-то книгу. Он поздоровался, по приглашению женщины присел и неожиданно для себя произнес, что хочет узнать свою судьбу.
Гадалка внимательно посмотрела на посетителя. В тот момент в его наружности было что-то зловещее и трагическое. Какой-то недоброй силой и задумчивой презрительностью веяло от его смуглого лица и неподвижных глаз.
«Буду ли я выпущен в отставку, и останусь ли в Петербурге?» - уточнил свой вопрос Лермонтов. На что женщина вздохнула и, отложив книгу в сторону, вынесла поэту приговор: «Не бывать тебе больше в Петербурге... И отставки не видать, потому как тебе уготована другая отставка, после которой уже ни о чем просить не станешь».
Мишель улыбнулся, заплатил деньги и вышел из темного дома прочь.
Он решил поехать к Карамзиным, чтобы попрощаться перед отъездом. Там в этот вечер оказалось многолюднее обыкновенного. Ужин был в самом разгаре. Завидев Евдокию Петровну Ростопчину и Александру Осиповну Смирнову, Мишель поклонился им и оглядел залу. Свободных мест было мало. Наталья Николаевна Пушкина сидела одна. Они встречались у Карамзиных не однажды, но всякий раз Лермонтов избегал бесед с ней, ограничиваясь обменом пустыми, ни к чему не обязывающими фразами. Сейчас же все было иначе. От чего то ему непременно захотелось рассказать Наталье Николаевне о своем визите к гадалке, а когда Пушкина сказала, что именно эта самая Александра Филипповна предсказала ее мужу «смерть от «белого человека», у поэта больно сжалось сердце.
«Когда я только подумаю, - пылко воскликнул поэт, - как часто мы с вами встречались! Сколько вечеров мы провели в этой гостиной, сидя по разным углам! Ведь я видел перед собой только холодную, неприступную красавицу и гордился, что не подчиняюсь общему здешнему культу, и только накануне отъезда надо было мне разглядеть под этой оболочкой женщину, постигнуть обаяние ее искренности, признать свою близорукость и пожалеть о потерянных часах...Но знайте, когда я вернусь, непременно сумею заслужить прощение и, если вы позволите мне мечтать об этом, стать когда-нибудь вашим другом. Простите меня, Наталья Николаевна, и поверьте, что никто не сможет помешать мне посвятить вам ту беззаветную преданность, на которую я чувствую себя способным!»
Гости же принялись расспрашивать поэта о планах на будущее и смеялись над его шуткой со зловещим чтением нового романа. Однако Михаил Юрьевич не улыбался, словно его томили какие-то тягостные предчувствия. Лермонтов насилу дождался окончания вечера.
Провожать его вышли все гости. Хозяйка раута Софья Николаевна Карамзина решила дать ему на память свое золотое кольцо, с тем, чтобы Мишель вернул его в следующий приезд в столицу. Лермонтов протянул руку, но кольцо упало и покатилось по паркету.
«Дурной знак!» - пронеслось в толпе. Подарок Карамзиной так и не нашли.
А на следующее утро Лермонтов покидал Петербург, зная уже наверняка, что в столицу он никогда не вернется...