Дочь спросила у папы откуда берутся дети

⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Дочь спросила у папы откуда берутся дети
The requested URL /anekdot/22842 was not found on this server.

Сижу на кухне за компом, в гостиной сын мужа от первого брака(Андрей,20 лет) с Соней(моя дочка, ей 3 года 10 месяцев).Сидят смотрят мультики, дочурка на коленях у брата(обожает его) и тут слышу ее звонкий голосок-Андрюш, откуда взялся маленький ребенок?
Сказать, что я была в шоке-значит ничего не сказать.По моему рано задала дочурка этот вопрос.
Посмотрела на них, Андрей сидит в шоке, растерялся, не знает что сказать.Соня смотрит на него.Андрей говорит-ну, у мамы спроси… А она-не хочу у мамы, хочу у тебя Мне очень его жалко стало...
Говорит ей-аист приносит… и тут моя Соня выдает-какой аист????? ты что???? что за делишки такие???? Вы ничего не понимаете! Из роддома приносят!!!!
Я упала просто с ее возмущений. Андрей ей говорит-так ты сама знаешь, а я незнаю, расскажи мне.Моя Соня говорит-вот ты очень если ребеночка захочешь и у тебя в животике ребенок появляется.Илья(мой старший сын) в папином животике жил, потому что он мальчик, а я у мамы, потому что она девочка!!! И у тебя скоро будет жить!
Честно, я не знаю, кто ей это сказал, наверное сама придумала и мне ничего объяснять не надо.

Пожалуйста, будьте вежливы и доброжелательны к другим мамам и соблюдайте
правила сообщества

А моя вот думает что он из пупка появится и я вот не знаю, как объяснить откуда( она такая пугливая у меня).
Может тоже картинку нарисовать?!...

Самое прикольное, что я в детстве тоже так думала – что девочки у мамы в животике, а мальчики – а папы

Я думаю, это нормально, что она интересуется. Главное, не делать ужасное лицо, как-будто это табу. Мой сын тоже об этом спросил, когда ему было четыре с чем-то года. Но он свою версию не выдвигал. Я, конечно, про половой акт не стала говорить… рано… А перешла от любви мамы и папы сразу к животику. В 6 лет, когда я ходила беременная, он спросил: откуда вылезает ляля из животика… из писи? Я нарисовала женский таз боком в разрезе и 3 дырочки, чтобы писать, какать и выход для ляли. Показала картинку беременной и в животике виден малыш. После сын от меня отстал.
я офигела… начала ржать… и не знала что ответить… Вот как ребенку в таком возрасте обьяснить....
а у меня сынуле было 1,6 года когда я забеременела дочкой.И он ходил и постоянно говорил, показывая на животик-там ляля

ну ждите теперь, когда у Андрея в животике…
 Класс. И ведь все логично – не подкопаешься)))))
ухаха жара! вот теперь какие малыши умные!=))))))))))))дочка у вас кадр еще тот!
Хорошая у Вас девчушечка и умненькая, все вам, взрослым, объяснила!
Она мне как-то сказала-не хочу домой, мозг выносить)))))))))))))))

ну даёт! такого варианта от детишек я ещё не слышала. )))

Сын мужа от первого брака ненавидит меня.
Клубы на Бэби.ру — это кладезь полезной информации

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Крепко любящий вас Лев Толстой" 65 .
Если произведение является переводом, или иным производным произведением , или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.

Сост., вступ. статья и примеч. А. И. Шифмана.

Москва, Художественная литература, 1980.

Детство Тани Толстой в Ясной Поляне

О том, как мы с отцом решали земельный вопрос

О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода

Алфавитный указатель имен и названий

С большой любовью вспоминаю я свое детство.

И с чувством горячей благодарности думаю о тех, кто окружал меня в эту счастливую пору моей жизни.

Я выросла среди людей, любящих друг друга и меня.

Мне казалось, что такое отношение естественно и свойственно человеческой природе.

И хотя я за свою длинную жизнь иногда видела злобу и ненависть между людьми, — я знаю, что такое отношение так же неестественно, как болезнь. И, так же, как болезнь, происходит от нарушения самых первоначальных законов человеческой жизни.

Так же естественны были и внешние условия нашей жизни.

После женитьбы 1 отец прожил с своей семьей безвыездно в Ясной Поляне восемнадцать лет, только изредка выезжая в город по делам.

Жизнь в деревне дала мне любовь к уединению, к спокойствию и дала привычку наблюдать и любить природу.

Трем людям я особенно благодарна за свое детство:

Отцу, руководившему нашей жизнью и поставившему нас в те условия, в которых мы выросли.

Матери, в этих условиях украсившей нам жизнь всеми теми способами, которые были ей доступны, и — Ханне, нашей английской воспитательнице, прожившей в нашей семье шесть лет и давшей нам столько любви, заботы и твердых нравственных основ.

Среди этих трех людей, занимавших главное место в моей памяти, прошло мое детство.

Ханна уехала из нашего дома, когда мне пошел девятый год. И с ее отъездом кончилось мое детство и кончилось то безоблачное счастье, которым я жила до тех пор.

Началось мое отрочество. О нем я расскажу в другой книге.

Родилась я в Ясной Поляне 4 октября 1864 года. За несколько дней до моего рождения с моим отцом на охоте произошел несчастный случай.

В молодости отец очень любил охоту, и особенно осеннюю охоту с борзыми собаками на зайцев и лисиц.

26 сентября 1864 года он взял свою свору борзых собак, сел на свою резвую, молодую лошадь Машку и поехал на охоту. Недалеко от дома в поле выскочил русак. Отец спустил борзых. «Ату его!» — закричал он и поскакал за русаком. Машка, непривычная еще к охоте и очень горячая, пустилась вскачь во весь дух за зайцем и собаками.

На пути попалась глубокая рытвина. Машка не сумела ее перепрыгнуть, споткнулась и упала на оба колена. Не справившись, она всей своей тяжестью упала на бок. Отец упал вместе с лошадью. Рука его попала под лошадь, которая придавила ее всей своей тяжестью. Не успел отец опомниться, как Машка вскочила и, оставив своего седока в рытвине, ускакала домой. С невыносимой болью в руке, почти в бессознательном состоянии, выкарабкался отец на гладкое место.

Что делать? Идти он был не в силах. До шоссе, где он мог бы найти помощь, было около версты.

Наконец он собрался с силами и поплелся.

Он рассказывал потом, что в это время он был почти без памяти: ему казалось, что все было очень, очень давно. Казалось, что когда-то, очень давно, он ехал верхом, когда-то травил зайца и когда-то упал с лошади. Все это было давно, давно…

С трудом прошел он версту, пока не дошел до шоссе. Там силы его покинули, он почувствовал себя плохо и лег на землю у дороги.

Так он лежал, поджидая, пока кто-нибудь пройдет или проедет.

Проехали на телегах мужики. Отец собрал последние силы и стал кричать им:

Мужики или не слыхали, или не захотели остановиться и проехали мимо. Отец продолжал лежать у дороги. Наконец прошел какой-то пешеход, который его узнал.

— Батюшки родимые, да это наш яснополянский граф! — сказал он. — Что же это такое с ним случилось?

Он остановил первую проезжавшую телегу, уложил в нее отца с помощью ехавшего в телеге мужика и направил его в Ясную Поляну.

— Дядя, — сказал он мужику, — ты свези меня не в барский дом, а свези в избу на деревне.

Он думал, что если без всякого предупреждения приедет домой искалеченный, он слишком сильно напугает мою мать.

В яснополянском доме в то время был уже подан обед, и моя молоденькая двадцатилетняя мать вместе с своим деверем графом Сергеем Николаевичем Толстым и своей матерью Любовью Александровной Берс поджидала к обеду своего мужа и его сестру графиню Марию Николаевну Толстую.

— Вечно эти Толстые опаздывают к обеду, — ворчала мать.

А в душе у нее шевелилась тревога. Она начинала уже бояться, что что-нибудь недоброе случилось с ее мужем.

Вдруг вошла Марья Николаевна и, подойдя к Любови Александровне, стала как-то странно с ней переглядываться и перешептываться.

Потом обе вышли в соседнюю комнату.

Выйдя оттуда, Любовь Александровна начала каким-то странным, неестественным голосом, ни к кому особенно не обращаясь:

— Вот как не надо никогда беспокоиться. Во всех случаях жизни надо быть рассудительным и никогда не надо пугаться…

Но мать не дала ей докончить своей речи. Она поняла, что что-то случилось с ее мужем.

— Что с Левой?.. Говорите скорее.. Он умер? — неистово закричала она.

Узнав от двух старших женщин всю правду, она немедленно оделась и побежала на деревню.

Там она нашла своего мужа, сидящего на скамейке в ужасных страданиях. Мужик, хозяин избы, держал его, голую до плеча, руку, а деревенская «бабка» ее растирала. Тут находились уже Агафья Михайловна, старая бывшая крепостная девушка Толстых, и тетенька моего отца Татьяна Александровна Ергольская. Дети в избе кричали, было темно, тесно и душно.

— Немедленно за доктором в Тулу! — распорядилась моя мать. Отца перевезли в дом.

Приехавший из Тулы доктор стал пытаться вправить руку. Восемь раз он тщетно принимался крутить и вертеть руку отца. Измучивши его до последней степени и ничего не сделав, доктор уехал. Отец провел ужасную ночь. Мать ни на минуту не отошла от него. На другое утро послали в Тулу за другим доктором, молодым хирургом. Отца захлороформировали и наконец вправили руку 2 . Лихорадка все же продолжалась, и боль не утихала.

Отец еще не поправился после своего падения, как я появилась на свет.

У моих родителей был уже один сын, полутора лет, Сережа, и они очень рады были дочери. Крестил меня друг моего отца Дмитрий Алексеевич Дьяков, а крестной матерью моей была моя бабушка Любовь Александровна Берс.

Отцу хотелось назвать меня Татьяной в честь его воспитательницы, любимой тетушки Татьяны Александровны Ёргольской. А у моей матери была любимая младшая сестра Татьяна, и она была рада назвать свою дочь именем любимой сестры.

Я росла здоровой, крепкой девочкой, и с моим первым воспитанием не было никаких хлопот.

Окружающие меня в то время люди были очень озабочены состоянием руки моего отца, которая не переставала болеть. Он не мог свободно двигать ею и боялся остаться калекой на всю жизнь.

Ночи он проводил без сна, и старая преданная Агафья Михайловна ночь за ночью в течение шести недель ходила за ним, иногда только позволяя себе подремать в кресле.

Отец не мог свободно владеть рукой, и тогда родители решили, что ему надо ехать в Москву и там посоветоваться с хорошим хирургом. Наконец стало ясно, что рука срастается неправильно.

Остановился он в Москве у родителей моей матери в Кремле. Мой дед служил придворным доктором и жил с семьей в одном из корпусов Кремля.

По письмам моего отца к матери видно, что он перевидал множество докторов, которые все советовали ему разное.

Многие советовали отцу руки не ломать вновь, а только делать гимнастику и обещали, что от гимнастики рука будет со временем двигаться все более и более правильно. Другие доктора настаивали на том, чтобы руку выломать и вновь правильно вставить.

Сначала отец пробовал следовать совету первых докторов, между которыми был и мой дед Берс, и усердно делал гимнастику.

Но руке становилось все хуже и хуже.

Для здорового, сильного, не старого еще человека, каков был мой отец, казалось очень печальным потерять способность владеть правой рукой. И он наконец решился на операцию.

Под хлороформом выломали ему руку, вновь вправили ее и наложили повязку.

Операция удалась. Отец прожил в Москве еще некоторое время, пока ему делали перевязки.

Он воспользовался этим временем, чтобы заняться в Москве печатанием своего большого романа «Война и мир» 3 .

Наконец, в декабре, он вернулся к своей семье в Ясную Поляну.

Мне уже пошел пятый месяц. Мать вся была поглощена своей семьей. Для нее в то время не было других интересов в жизни, как ее муж и дети, и ей очень хотелось, чтобы все эти любимые ею существа любили бы друг друга. Отец же никогда не бывал нежен к очень маленьким детям, а в то время ему было не до них: он только что перенес тяжелую операцию и не был еще вполне уверен в том, что будет опять хорошо владеть рукой. Это его очень заботило.

Кроме того, в то время он был усиленно занят самым крупным своим сочинением, для которого надо было много прочесть, много разузнать и много передумать.

Поэтому ему было не до того — смеется или не смеется его маленькая дочь, выучилась ли она что-нибудь держать в своих маленьких красных руках и узнаёт ли она свою мать и няню.

«На Таню он даже никогда не глядит, — писала она своей сестре Татьяне Андреевне о моем отце, — Мне и обидно и странно. А она такая милая, хорошенькая, покойная и здоровая девочка. Вот уже ей пять месяцев, скоро зубы, скоро ползать, говорить, ходить. И так она и вырастет незамеченная. Таня, заметь ее, пожалуйста, и люби. Глаза у нее, кажется, черные, но еще трудно разобрать. Только очень светлые, веселые и большие глаза» 4 .

Но уже через год мама писала своей сестре совсем другое.

«Танюша все кричит „Датуйте“ (здравствуйте) и выучилась говорить „Жёжа“ (Сережа). Левочка по ней просто с ума сходит» 5 .

В другом письме она пишет: «Если бы ты видела, милая Таня, до чего стала смешна Танюша. Говорит, конечно, по-своему, но решительно все. Бегает не иначе, как вприпрыжку, пляшет, как будто ее кто учил, одна ходит по лестнице и в ужасной дружбе с отцом» 6 ,

Когда мы начали подрастать, отцу хотелось, чтобы мы вели насколько возможно скромный образ жизни. Сам он всегда был в своих вкусах и требованиях очень прост.

Мама рассказывала, что до женитьбы папа спал на кожаной подушке без наволочки и что вся обстановка яснополянского дома была довольно убогая.

Папа был против всяких дорогих игрушек, и в первое время нашего детства мама сама нам их мастерила. Раз она сделала нам куклу-негра, которого мы очень любили. Он был сделан весь из черного коленкора, белки глаз были из белого полотна, волосы из черной мерлушки, а красные губы из кусочка красной фланели.

Одевался папа всегда в серую фланелевую блузу и надевал европейское платье только тогда, когда ездил в Москву. Меня, так же, как и мальчиков, папа просил одевать в такую же блузу.

Но мало-помалу мама ввела свои порядки. Сначала она упросила папа позволить сделать для нас елку. «Я Сереже подарю только одну лошадку, — просила она. — А Тане только одну куклу».

Потом на елку понемногу стало прибавляться больше количество подарков, и серая блуза была заменена более разнообразными и нарядными платьями. И понемногу пошла наша жизнь так, как шла жизнь у всех помещиков нашего круга…

Перед большими праздниками к нам обыкновенно приезжал священник и служил у тетеньки Татьяны Александровны всенощную. Приживалка тетеньки зажигала перед двумя ее киотами свечи. Серебряные ризы образов, вычищенные для праздника, ярко блестели, отражая огни восковых свечей, и старая горничная тетеньки, Аксинья Максимовна, мягкими шагами ходила по комнате, оправляя лампады и свечи и крестясь перед ними. В комнатах было сыро от только что вымытых полов и пахло мятой с квасом, которым всегда после мытья полов курили у нас по коридорам и лестницам.

Делалось это так: в медный таз клали раскаленный красный кирпич и сухую мяту; затем кирпич поливали квасом. Квас сипел и испарялся, испуская очень приятный запах солода и мяты.

Живал подолгу монах Воейков. Он был брат опекуна моего отца и его братьев и сестры 7 . Ходил Воейков в монашеском платье, что очень не вязалось с его пристрастием к вину.

Жил еще карлик. На его обязанности лежала колка дров, но, кроме того, он всегда играл большую роль в разных забавах и маскарадах Ясной Поляны 8 .

Живала старуха странница, Марья Герасимовна, ходившая в мужском платье. Она была крестной матерью моей тетки Марьи Николаевны.

Мне рассказывали, что моя бабка, имея одних только сыновей, после рождения последнего своего сына Льва — моего отца — очень мечтала о дочери. Она дала обещание, что, если у нее родится дочь, позвать к ней в крестные матери первую женщину, которую встретят на большой дороге.

Скоро после этого у нее действительно родилась дочь. Послали на большую дорогу встретить странников; первым человеком, встреченным на большой дороге, оказалась юродивая странница, одетая мальчиком.

Это была Марья Герасимовна. Она и крестила мою тетю Марью Николаевну.

После этого Марья Герасимовна была помещена моей бабкой в тульский монастырь, откуда она часто хаживала в Ясную Поляну.

Раз как-то Марья Герасимовна пришла из Тулы и рассказала, что в Туле прошел слух, что из зефира прилетели какие-то существа, не то звери, не то птицы. Называются они «зефиротами».

Вскоре после этого приехали из-за границы мои двоюродные сестры, две молоденькие девушки, Варя и Лиза Толстые, с своей матерью.

— Вот они самые, зефироты, — сказал о них папа. И так с тех пор так их в шутку и называли «зефиротами».

На святках в яснополянский дом приходили ряженые со всей дворни и с деревни, и тогда в доме поднимался дым коромыслом. Вот как мама описывает эти маскарады в своих письмах к своей сестре.

«С утра начали все приготовлять, делать маски, короны, шапочки и проч. Повестили дворне, Арине Фролковой {Яснополянская крестьянка.}, — помнишь, какая она веселая, — и явилось вечером пропасть ряженого народа. Наши были вот как одеты: Варенька — французским зуавом: красная куртка, красные панталоны, на голове шапочка красная же с кистями. Все это делали и шили целый день; с нею в паре Сережка {Сергей Арбузов, впоследствии лакей в нашем доме.}, одетый маркитанткой, потом Лиза с Душкой {Горничная мама.}, — Лиза — маркиз, а Душка — маркизой с напудренными волосами, оба зачесанные на руло, в чулках и башмаках и с треугольной шляпой под мышкой, чудо, как хороши. Затем следовали Гриша {Сын моего дяди Сергея Николаевича.}, одетый вроде шута, с горбами, а жена его Анна {Жена нашего повара Ник. Мих. Румянцева.}, немочка, тоже шутихой. А впереди всех карлик, которого я наняла, крошечный, с Машкой {Дочь нашего повара Ник. Мих. Румянцева.} поваровой. Они были дикими царями, в золотых и серебряных коронах, с золотыми и серебряными браслетами на руках и босых, испачканных сажей, черных ногах, с огромными палками в руках и красных мантиях, сделанных из тетенькиных и Машенькиных шалей. Тетенька для наших маскарадов открыла все свои самые затаенные комоды и сундуки.

Дворовые и крестьянки были наряжены кто как. Но это был такой entrain, такое веселье, что сказать тебе не могу. Сережа {С. Н. Толстой, брат Льва Николаевича.}, приехавший к вечеру, никого не узнавал и хохотал до упаду. Что выделывал этот карлик — это просто уморительно. Он жил уже шутом у тетенькиного племянника и действительно настоящий шут. Дворовых поили наливкой, угощали яблоками и пряниками, чаем; все были очень веселы и довольны. А „зефироты“ с Гришей были просто на седьмом небе. Варенька приходила в такой азарт, что, когда запели в хороводе „Малина, калина!“, она уже не могла стоять на месте, а все подпрыгивала и так сияла, как будто больше блаженства нет на свете.

После, вечером, когда все успокоилось, Сережа вдруг говорит, что это так хорошо, что надо все это повторить. Хотели на другой же день, но я упросила дать опомниться и решили, что будет великолепный бал и маскарад в крещение, „le jour des Rois“ {Богоявление (фр.). }, с пирогом с бобом, с ряжеными, и Сережа взялся сам одеть своих и привезти. Такая пошла суета, весь дом пошел вверх дном.

Лева и я устраивали трон. На большом столе из столовой поставили два кресла с золотыми двуглавыми орлами, все — и стены, и столы, и ступеньки на стол обтянули зеленым сукном, сверху сделали вроде крыши из белого одеяла с красными цветами, положили короны и ордена. Поставили цветы, лавровые и померанцевые деревья — просто великолепно. Это устроили в гостиной, перед стеклянной дверью. Лишнюю мебель вынесли, сделали просторно. Варю одели пажом, в буклях, черная бархатная шапочка с малиновым пером и золотым околышком, белая куртка, малиновый жилет, белые панталоны и сапожки с малиновыми отворотами. Она была чудо, как хороша. Лиза была одета, как одеваются в Алжире: на ней было столько напутано, что я уже не припомню всего. Душку {Горничная моей матери.} Лева одел старым майором, чудо, как хорошо. Сережку — его женой. Работника — кормилицей, а Ваську-белку {Сын повара.} спелена
Красивые голые пиписьки
Лесбиянки делают друг другу нежный кунилингус
Красивые голые женщины с большими сиськами фото