Дочь готова ублажить отца различными способами и добиться его семени
Дочь готова ублажить отца различными способами и добиться его семени
(совместно с Олегом Корневым)
1. ПАВЕЛ
Лучше всего чувствуешь себя живым именно в болезни.
Белые стены, белое небо, белая вода. Белый ребенок. Белая пижама и тапочки. Нет, тапочек не было. Впрочем, как и ребенка. У сестры градусник во рту и потому она говорит преувеличенно четко:
-Покидать пределы запрещается. Особенно ночью.
Босые ноги ступают по чисто вымытому линолеуму. Идти тяжело, будто поднимаешься по ступеням.
-Направо, - говорит сестра за спиной. – Налево – женское отделение, а тебе – направо.
Между «направо» и «налево» дверь. Она открывается и исторгает из себя раскрасневшуюся тетку в парике антрацитового блеска – Кармен, променявшую на склоне лет кастаньеты на кастрюли. Тетка толкает перед собой тележку, накрытую белой простыней, и заполненную большими алюминиевыми баками, аляповато и нелогично расписанными: «1-е блюдо», «2-е блюдо», «компот». На простыне, среди баков и подносов с ложками, лежит человеческая голова. Красные сгустки на шее и свежевыбритом подбородке оттеняют синеву губ. Левое веко слегка подергивается.
-Отварилась? – спрашивает сестра.
-А, блин, - миллион презрений в этом «А», зато «блин» незаметно как многоточие. – Все равно все в дерьмо переведут.
-Опять Байрона к женщинам повезла?
-Доиграются, - равнодушно кивает Кармен.
Сестра подводит его к двери. Открывает. Шесть кроватей. Павел, по указующему персту сестры подходит к пустой и садится. Обрывок разговора:
-Можете вы представить себе Байрона, родившегося в Африке?
В ответ радостный смех. «Не могут», - удовлетворенно думает Павел и укрывается одеялом. Ему холодно.
Вполголоса вопрос:
-Почему к нам?
-Доктор сказал, что будет летальный, - заявляет сестра.
Павел не слышит этого. Что-то неопределенное и колючее мешает ощутить границы мира, они постоянно меняют свое положение, отчего кружится голова, а на душе одиноко, как перед казнью. «Помнишь Соленое Займище? – память услужливо подсказывает свои объяснения, то ли хихикая, то ли сдерживая слезы. – Там на тебя упала бровка».
Бульдозер проходил курган по траншеям, между которыми оставались бровки в метр шириной. По разноцветным напластованиям и вкраплениям бровки потом реконструировали сам курган, каким его строили древние. Практиканты попросили «зачистить клиента» и ты присел у костяка со скальпелем и кисточкой. Ты чистил левую глазницу, когда в спину тебе ударила земля. Земля бьет очень больно. Круглов выкопал тебя, как Абдуллу Верещагин, прошелся пальцами по твоим ребрам и позвоночнику и проговорил «везунчик», а декан, улыбаясь, тихо сказал: «А знаешь, Павел… ведь где-то ты согрешил».
-А может быть это страх перед беспомощностью? – издевается, акцентируя сочувствие, память. – Вспомни своего самого-самого друга Герасима, когда у его отца – учителя физкультуры, бывшего члена сборной по фехтованию, отказали ноги. Вспомни Герасима, когда родственники не усмотрели за бывшим чемпионом….
-Ты боишься быть честным, - чеканит память. – Она приехала к тебе, и все было ясно. Но старый друг уходил в армию – он свихнется потом, через много лет, и ты воспользовался этим, чтобы не сказать ничего. Тебе было некогда, ты развил бурную деятельность и не отходил от телефона. А когда посадил ее в автобус, поразился: «Какая она красивая…».
«Телефон, - подумал Павел. – Рядом с той дверью, за которой рождаются «1-е блюдо», «2-е блюдо» и байроны, был телефон».
-Лариса, здравствуй, - сказал он в трубку. – А я в «гепатитке»... Возле «Старта»… Пока.
Кинотеатр «Старт» присел на краю огромного оврага. Поэтому пьяные водители называли его «Финиш».
Павел вернулся в палату и упал на кровать. Тут же появилась сестра с градусником во рту. В руке, подобно знамени, она несла капельницу.
-А почему, - не выдержал Павел, когда игла нашла вену, - у вас градусник во рту?
-Да где ж ему быть? – удивилась сестра. – В кармане он поломается.
«Издевается», - понял Павел и вспомнил, как прошлым летом они втроем - он, Звягинцев и Перетокин отправились в Иловатку «пополнить экспедиционные закрома». В «Хлебе» был обед и они, подобно местным, уселись на завалинке. На них были вытертые джинсы и гимнастерки. Самый смелый из пацанов подошел к Павлу и поинтересовался: «Дяденька, а вы немцы или американцы»? Чуть позже они зашли в книжный магазин и Перетокин, взяв в руки толстое «Свиноводство. Проблемы и решения», спросил у продавщицы: «Нет ли у вас такой же, только на португальском»?
-Их расстреливали полусотнями, - говорил сидящий на кровати у окна старик. – И сбрасывали в затон. Лодки на веслах не ходили, только с шестами. Плыли прямо по телам. Воздух был страшный.
-Это где сейчас пляж? – спросил молодой на вид человек с козлиной бородкой. «Кажется, он представился Алексеем, когда я только вошел, - подумал Павел. – А тот, с внешностью холеного ленивого кота – Геннадием».
-Байрона вашего к главврачу забрали за хулиганство, - сообщила сестра. – Там в палате новенькая была, так она обмочилась.
-Да, пляж и Дворец культуры «Химик», - подтвердил старик.
«У него какое-то сложное имя. Нет, не могу вспомнить точно».
-Сюда на нерест приходила чуть не вся волжская рыба, - продолжал старик. – Потом перестала. А посреди Волги стояла хитрая баржа. У нее дно, в случае тревоги, раскрывалось, как ракушка. Туда свозили священников.
-И ересиархов, - пошутил Павел из-под капельницы.
-Да, - с пониманием взглянул на него старик. – Всех, кто проповедовал Бога, помимо красной пятиконечной звезды.
-Баржу-то потопили? – лениво спросил Геннадий.
-Потопили.
-А священников?
-Перед этим расстреляли.
-А баржу тогда зачем потопили?
-А по безалаберности.
-Вот ты, Артурыч, можно сказать видел страницы истории в натуре. А скажи честно, - Геннадий с ленцой улыбнулся. – Почему за царя воевал? Ведь дешевка был царь.
Павел повернулся и уставился на «Артурыча». Седые волосы ежиком, щеточка белых, как по угольнику, усов, шрам, «спина, как струна». Около восьмидесяти, а он и сейчас во главе церемониальной колонны на своем месте будет. Или в «психической атаке» с «трехлинейкой» наперевес. «Теодор Артурович, - вспомнил он. – Теодор Артурович Изенбек».
-Он был человеком. Не помазанником Божьим, конечно, но человеком, - четко и – видно – честно ответил Теодор Артурович. – До войны четырнадцатого года я бывал в Туркестане, в археологической экспедиции. Там мне довелось видеть то, что оставлял после себя Тамерлан. Оставлял, просто проходя мимо. А ведь он понимал, не мог не понимать, что это красиво, знал, не мог не знать, что ни он, ни его мастера никогда не смогут повторить такого, но…. Но при этом убивал чужую культуру, потому что так всегда поступают представители более… упрощенной и менее… красивой культуры. И когда в семнадцатом гобелены стали рвать на портянки, а кинжалом того же Тамерлана – вскрывать консервы, я….
-Истомин, - сестра с градусником там же вклинилась в палату. – К вам посетитель, да и капельница закончилась.
Она вынула иглу, и Павел вновь почувствовал себя человеком. Камешек ударил в стекло окна. «Генка»! – донесся с улицы хорошо поставленный женский вопль.
-Моя пришла, - радостно засуетился Геннадий. – Поесть принесла. Пойдем, Павел, на амбразуру.
Они спустились к заколоченной двери, в которой было проделано окошко.
-Вот так и беседуем, - улыбнулся вальяжный кот, хвост пистолетом. – В порядке очередности.
Над дверным проемом проходила труба. Павел дотронулся до нее: холодная.
-Разрешите, - он ухватился за трубу и, преодолевая вмиг напомнившую о себе боль, сунул ноги в окошко и оказался на улице.
-Здравствуй, Лариса, - сказал Павел.
Он хотел пошутить: мол, целоваться не будем, микробы, сама понимаешь, но Лариса смеялась и без подсказки. Она смотрела на него и хихикала, сдерживалась и не могла удержаться.
-Зачем у тебя печать вместо гульфика? – почти понятно смогла выговорить Лариса.
Павел осторожно посмотрел и пораженно развел руками. Действительно, на месте ширинки, на блеклой пижамной ткани желто-зеленого цвета, красовалась сочно-фиолетовая административная координата «Бол. №».
-Ты «бол» или там «бол»? – смех.
-Больница номер…, - и сразу мысль: «вот идиот».
-А зачем у вас здесь, - смех, - детские качели?
Павел огляделся. Меж фруктовых деревьев, были не только качели, но и железные крашеные горки, деревянные песочницы и даже миниатюрный бассейн «лягушатник».
-На случай второго пришествия, - рассеянно ответил он. – Филиал рая. Ты разве не знаешь? Всем праведникам роздали мобилизационные предписания: в случае второго пришествия вы обязаны в течение одного часа явиться в расположение филиала с праздничным настроением и предметами личной гигиены…
-Ты как сюда попал, праведник? - перебила Лариса.
-В августе мы были на Богдо. Вернее на Баскунчаке, но они так близко, что это не важно. Там на всю округу один пресный пруд – примерно, как два таких «лягушатника». На одном берегу пионерский лагерь, на другом мы. Почему-то никому не пришло в голову, что в августе лагерь должен работать. Только к отъезду у сторожа догадались спросить, но он по-русски плохо говорил.
-А ты?
-Что я?
-Скажи мне, Истомин, пожалуйста, по-русски, - только сейчас Павел понял, что смех у Ларисы рядом со слезами, что ситуация ей неприятна. – Приезжать к тебе?
-Нет, – он спрятал руки за спину, не потому что микробы, а потому что когда «они взялись за руки и…», то так проще. – Сюда приезжать не надо. Ну, неприятное место. Я выпишусь и сам приеду.
Она посмотрела Павлу в глаза и, вероятно, поняла.
-Ваши ягоды, - Лариса протянула Павлу сетку с арбузом, яблоками и виноградом и сделала книксен. – Истомин! Почему ты босиком?
-Из дома тапки не взял, а здесь они все не по размеру. Маленькие очень.
-А ты разве не знаешь, что праведники все, без исключения, низкорослые?
-Да, и любят смотреть на мир сквозь амбразуру…
В палату Павел вернулся довольный и удивленный самим собой, потому что после взаимного с Ларисой «пока», он широко шагнул за ней, уходящей, и сказал: «Я приеду. Только ты смотри не уезжай. Пожалуйста»! Лариса посмотрела на него, долго и серьезно, и согласилась: «Пожалуйста».
В палате ели арбуз и говорили о Боге.
-Я в диком восторге от Бога, - говорил Алексей, и арбузный сок стекал по его козлиной бородке, капал на пижаму. – Его долготерпение и доброта. Бесконечны они. Мы в больнице, а нам хорошо. А как хорошо нам бывает, когда мы здоровы и свободны! И Он дает нам шанс попробовать это. Всем нам, независимо от качеств. А ведь знает наперед, что все это мы переведем в дерьмо!
«Где-то я уже слышал такое, - подумал Павел. – Или читал. Точно, читал».
А началось все четыре дня назад, в экспедиции. Отдохнув в городе от соленых прелестей Баскунчака, они отправились на разведку по полям, подлежащим орошению. «Орошение – это, конечно, полный идиотизм, - говорил декан. – Но оно дает нам работу, потому что на орошаемом поле курган разрушается за год - три, и истина вместе с ним». Проснувшийся однажды утром, Павел внезапно понял, что болен и болен серьезно. Он мог вставать и ходить, однажды даже зацепил сорокалитровую флягу, чтобы ехать на «водопой», но перед глазами был туман и внутри был туман, и в голове. Два дня его еще возили, спрятавшегося в спальник в фургоне ГАЗ-66, сочувственно именовали «тенью отца Гамлета», но затем шеф вполне резонно предположил, что «разведка и так осложнена дождями и дорогами, и надо, тебя, Пашка, на трассу и до дома». Утром его посадили в первый же автобус до города. Было это обидно, но справедливо.
Едва добравшись домой, Истомин, как это обычно бывает после экспедиции, страстно, пересиливая густоту наступающего одурения, возжелал побриться и сразу, взглянув в зеркало, по тигриного цвета глазам поставил диагноз. Гепатит. В армии больше половины сослуживцев прошли через это, а ему повезло. И теперь…
Теперь понятно, почему выбравшись из автобуса, на одной из остановок он, подчиняясь неведомому чувству, купил целый пакет яблок, и ел их всю дорогу. На следующее утро было скучное посещение поликлиники со стремительной отправкой в единственную на весь миллионный город «гепатитку». Принимающий врач больно ткнул пальцами в подреберье и, получив на вопрос «где вы, по-вашему, заразились»? ответ «в археологической экспедиции», радостно поинтересовался: «Вы алкоголик»? Затем была сестра с градусником во рту, которая, открыв толстый гроссбух с трехцветной карандашной надписью «Поступив.», ненадолго задумалась, обнаружив по одному свободному месту в пятой и шестой палатах. Павел с интересом посмотрел на нее, но увидел явную озабоченность исключительно житейскими проблемами. Определила, конечно, в шестую. Вероятно, из профессиональной солидарности с Антон Палычем. Вся больница, как снаружи, так и внутри, была выкрашена в желтый цвет, а больные называли друг друга «лимонами».
-Присоединяйся, молодой человек, - махнул арбузной коркой ленивый кот Геннадий.
-Необычная штучка, - палец Теодора Артуровича указывал на зеленоватого, залитого прозрачной смолой скорпиона, на суровой нитке висевшего на шее Павла. – Он ведь не из Средней Азии?
-Он с Богдо. Они там все такого цвета.
-Сам поймал?
-У меня в дождь бессонница….
Спали все в одной палатке. Такие палатки назывались «зверинец» из-за своей вместительности. В четыре часа утра Павел проснулся. Дождь старательно падал и падал, настойчиво оставляя память о своей короткой жизни. Человек всегда помнит дождь: «Это было в четверг, шел сильный дождь». Павел одел «энцефалитку» - Потемкин подарил, «спасибо, Виталий Александрович», натянул сапоги и выбрался из палатки. За чахлой лесопосадкой, метрах в двухстах, находились остатки поселка солепромышленников, засыпанные песком фундаменты. Павел начал с самой низкой точки. Под мокрым песком, уходящие вверх, к макушке холма, были видны как на ладони квадраты и прямоугольники, видимый образ уже ушедшей жизни. Ручейки, стекающие с холма, сходились воедино в неглубоком овраге. Павел зачерпнул из лужи песок, развалившийся на ладони как разваренный рис, и открывший несколько монет и крестик, серебро и бронза. Это было не то, и он пошел вверх. У одного из холмиков, спрятавших кирпичи фундамента, Павел нашел клинок рапиры, ржавый и с обломанным острием. Им он стал переворачивать редкие камни, обнаженные дождем. Скорпион, первый увиденный Павлом, оказался смешным суетливым существом, несуразным и несчастным под дождем. Он возмущенно заметался, когда крыша-кирпич уехала в сторону. Безжалостное любопытство не умеющего спать под дождем человека злило скорпиона кончиком рапиры, и он метался, задрав хвост и растопырив клешни. Знай он, что Павла всего лишь интересует легенда о склонности к самоубийству доведенного до отчаяния скорпиона, наверное, изобразил бы что-нибудь трагическое. Но он не знал. Впрочем, через несколько минут Павлу ситуация прискучила и он отправил ядовитого в спичечный коробок - «на память».
-Так и нес, в кармане? – спросил Теодор Артурович, качая головой.
-Он сразу мне понравился, - пожал плечами Павел, не объясняя, что никогда не ждешь подлости от тех, кто симпатичен.
-А если бы укусил? – настаивал дед.
-Я не думал об этом.
-В молодости можно о многом не думать, - мечтательно согласился Теодор Артурович. - Молодой человек и старик всегда по-разному произносят «через пятьдесят лет» или «поживем-увидим», ведь так?
-И об этом я не думал, - смутился Павел.
-Вы студент?
-Да.
-Тогда не расстраивайтесь. У вас есть проблемы, занимающие время. Об остальном подумаете в старости. Это общепринятая практика. Я тоже не задумывался о таких вещах в двадцать.
-А сколько вам сейчас?
-Девяносто.
Павел недоверчиво посмотрел на долгожителя. Его длинная сухая фигура и внешность отставного диктатора, даже с поправкой на неумение Павла определять возраст по внешнему виду, тянула максимум на семьдесят.
-Не верите? – дед улыбнулся. – Наверное, мне просто было некогда стареть. А может быть, лень.
Арбуз был уничтожен, за ним другой, и за небольшим столом, подпираемым двумя кроватями, осуществилось священное действие преферанса. Население палаты, помимо Павла, Теодора Артуровича, Алексея и Геннадия составляли еще два представителя периодически образующейся человеческой формации, названных доктором Боткиным Homo Gipatitus. Именно они, прежде всего, и обращали на себя внимание - сразу два образца очень крупной породы людей. Первый улыбался золотыми зубами, нервным движением гладил белые волосы, был молод и плечист, отзываясь на имя «Шурик». Второй был Валера. Байрон. Во всех отношениях личность неприятная. Полнеющий недалекий обжора, больничный завсегдатай, третий месяц кричавший маленькой жене из окна палаты: «Манька, ты мне завтра курицу принеси! И арбуз». По утрам, накрывшись одеялом, он грел градусник спичкой, а вечерами молчком ел сало.
У Валеры был «тодос». Палата замерла.
-Показывай, - потребовал Теодор Артурович.
Валера отрицательно замотал головой и предложил играть.
-Да кто ж «тодос» играет, дурья башка? – закричал Геннадий, Изенбек сморщился, Шурик заржал, Алексей терзал куцую бородку, а Павел с недоверием рассматривал их всех, незаметно для себя проникаясь больничным идиотизмом. С первой же совместной с почвоведами экспедиции, наученный Потемкиным преферансу, он игру любил и уважал. И за четыре года полевой и студенческой жизни «тодос» ни разу ему не встречался.
Валера, не глядя ни на кого, выбросил туза.
-Снестись не забудь, - презрительно кинул Геннадий.
Игра в Валерином исполнении шла медленно. Шевеля большими, цвета подошвы, губами, он все время тасовал свои карты, перекладывал их по старшинству, дирижировал перед собой пальцем, просчитывая невозможные ходы справа и слева, тер глаза и моргал, иногда бросая мгновенные ненавидящие взгляды на всех остальных. Когда, в порядке старшинства сбрасывая на стол карты, он дошел до десятки, лицо его перекосилось и страдальческое «ой желудок»! сделало Валеру на секунду беспомощным.
-Давай в открытую, - сказал Геннадий. – Что он издевается?
Но Валера яро запротестовал.
-Мне, может, никогда в жизни больше «тодос» не сыграть! - кричал он.
При этом Валера отчаянно пучил глаза, размахивал свободной от карт рукой и вообще вел себя как человек, ставший героем, которому сказали: «а звезду вам занесут домой завтра». Периодически он морщился и хватался за живот.
-Меньше сала надо жрать! - зло бросил Геннадий.
-А никто не жрет. Никто не жрет, - повторял Валера, аккуратно складывая взятки и каждый раз пересчитывая.
Кармен вкатила в палату диетическую тележку. Валера, сложив десять взяток, обвел всех внушительным торжествующим взглядом, и обеими руками, с большого замаха, положил на стол двух тузов. «Стол освобождаем», - буднично сказала Кармен, и была едва не сметена с ног кинувшимся к двери Валерой. Дикий злорадный хохот заглушил его жалобный визг. Даже Изенбек вытирал слезы.
-Я о «тодосе» знаю только по рассказам, - с легкой завистью произнес Павел. – Двенадцать взяток!
-Зато Валера его через день играет, - рассмеялся Шурик.
-Он уже играл «тодос»?!
-Пытался. Но до сегодняшнего дня не сыграл ни одного.
Вечером приехали родители. Они привезли положенные арбузы, курицу, виноград и, конечно, тапочки. Мама переговорила с лечащим врачом и настоятельно просила Павла лечиться тщательно и добросовестно, потому как врач – доброй души человек – сказал, что «болезнь протекает у вашего сына в очень тяжелой форме». Отец, до этого молча и снисходительно куривший, вдруг оживился и сообщил, что приходили «опрыскиватели». «Какие опрыскиватели»? – переспросил Павел. «Дезинфекторы», - пояснил отец. «И что, ходили и опрыскивали»? Отец мрачно кивнул: «Даже кота опрыснули».
По лестнице ему навстречу пронесся, топая как Кинг-Конг, красный и злой Валера.
В палате, конечно, смеялись. Павел не удивился, он уже начал привыкать. Оказалось, что по прошествию часов, примерно, трех после ошеломившего всех победоносного «тодоса», обратили внимание на то, что Валера куда-то исчез. Стали искать. Нигде нет. Дело оборачивалось нехорошей стороной, узнай о пропаже врачи. Подключили соседние палаты. Наконец, устав от бессмысленных поисков, отправились всей толпой в ватерклозет на «парламент», п
Беременная чешская мамка не прочь принять участие в групповухе
Обнаженная загорелая девушка позирует в трусиках на камнях
Телочка расплачивается с механиком (12 фотографий)