Дневники Зомби-сказочника

Если долго смотреть в бездну, то ничего не произойдёт. 

Пепел моих историй на ресницах мироздания покоится всего секунд десять, может одиннадцать, а я уже успел заскучать. Что будет, если ничего не будет? Вчера я пытался осознать не смерть — это как раз вопросов не вызывает — а факт того, что меня вообще могло не быть. Как так? Пустота вместо всего, что представляю собой я. 

Меня забавляют мысли, которые порождает воспалённое сознание, когда я вижу, как машины выбрасывают своих беспечных водителей на дорогу и «прыгают» пустые и опустошенные с мостов, прогрызая железобетонные ограждения или дорожное полотно под собой, если те слишком высоки и непреодолимы. 

И как теперь идти домой? Сначала левой, потом правой. И снова по кругу. 

Я всё писал свой зомби-роман. Зомби-сказочник со своими зомби-сказками. Мёртвый жанр в квадрате. Я бы засмеялся в последний раз — громко. Но я всегда был против веселья.  

Кто знал, что апокалипсис станет событием настолько обыденным, что его даже не все заметят? Что орды зомби заполонят улицы, а никто не почувствует разницы? Что никто не почувствует ничего.  Я знал. 

Потому что в детстве я любил гулять в промзоне — там всегда пахло малиной. 

Потому что моя рука всё тянется к свету последнего горящего фонаря на улице. Такой яркий и острый контраст — я вижу сосуды, я вижу как жизнь струится во мне и с болью заглядываю глубже.

Потому что по стенкам сознания растекаются тягучие мысли — запах тех самых заводов по производству малины, если я правильно его воспроизвёл, нота ми первой октавы — соседняя клавиша не работает и просто проваливается в пустоту и вот мелодия оборвана, даже не успев начаться — оно и к лучшему. 

Преподаватели в музыкальной школе говорят, что я пахну печеньем, стоит мне зайти в здание — и вот они все погружены в детские воспоминания катализатором-мной. Секунда — и они сами — моё воспоминание.  

Как ты мог вырубить целый лес и дать имена каждому упавшему дереву, а потом забыть их все? Мне просто нравился шум, с которым они падали. 

Мечты — в том возрасте я мечтал летать. Сейчас я мечтаю мечтать. 

Я помню столб дыма — мой дом? Не было сил бежать от безысходности. В тот день я что-то потерял навсегда. Пакет со сменной обувью уж точно. 

Снег так переливался в моих вечерних прогулках, я помню миллиарды звёзд и все они были под ногами — невозможно определить их цвет и количество. Прошлой зимой мы дышали не кислородом, но этим снегом. За вечер мне на нос упало и обратилось в воду семь тысяч снежинок, пока я лежал, зарывшись в сугроб, сливаясь с холодом. Семь тысяч первая снежинка не растаяла. 

Я помню момент, когда осознал своё существование и шок — смотрел на свои руки где-то час, на то, как они послушно перемещаются в пространстве силой мысли и как время омывало их своими незримыми потоками — три раза в день и перед едой. 

И снова по кругу. Сначала правой. Потом — левой?

Было время, когда живой сказочник писал свои истории на клочках бумаги, складывая их в несколько раз особым, только ему известным способом, делая эти клочки бесконечными. Когда его миры плавились, как сырки, он ничего не делал. Сейчас мне приходится писать взглядом на встречных прохожих — в чужих глазах оставляю тлеть буквы-угольки. 

Сказочник мёртв. Да здравствует новый Сказочник! Но не тут то было. 

Пока беспечные зомби-воробушки тихо шелестят, я ем свой горький шоколад — не мозги, как вы могли бы подумать. Ведь в конце-то концов — сознание определяет всё. 

В день, когда всё началось, мы сидели на скамейке и так мило ругались, что я ещё подумал: «Хочу, чтобы вечность выглядела так — всегда чуть недовольной мной». 

Мне, пожалуйста, американо, мрачный пончик и два одиночества с собой — о, пробнички. 

Мимо толпа зомби-молодёжи шагала, шаркая левой, танцуя правой прошли — у одного из них бумбокс — чтобы это ни было, из которого выливалось на бетон пустынных улиц нечто, что люди называли — рок. Они распадались на ходу растворяясь в тенях, но разве это так важно, если впереди ещё, возможно, вся ночь и даже рассвет? А теперь рок повсюду. 

Вчера я потерял последнего друга — везде его искал час, или около того, и никак не мог найти. Щелчок — и вековая дружба оборвана поводом, чтобы позвонить, который прежде был не нужен никогда. 

И снова по кругу. Сначала правой, потом — правой?

В сосульках и витринах отражались целые миры, сотканные из потоков света и переплетения теней. Миры, лишенные боли и холода. Как фотография фотографии фотографии или картинка в картинке в картинке. 

В кинотеатрах я всегда брал крайнее левое место к конце зала, покупал банку соленых хрустящих огурцов и упивался не фильмами, но эмоциями с экрана. 

В последнее время меня тянет к толпам. Подсаживаюсь к одиноким зомби на скамейках или бесцельно брожу с ними по улицам и паркам. Надев наушники, я слушаю как мягкий бас имитирует биение сердца. По сосудам течёт пульсируя бит. Делая вдох — насыщаю музыкальные тельца желанным кислородом и уже привычным холодом. 

В городе появились эвакуаторы для зомби, которые забыли, что делать дальше. Их забирают, стоящих на тротуарах кучками и отвозят на окраину. Ставят вдоль города аккуратными рядами. Рассветы над их головами выглядят очень поэтично — излюбленное место для пикников.