Девушке написали слово сучка на животе и публично наказали
⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻
Девушке написали слово сучка на животе и публично наказали
Доступ к информационному ресурсу ограничен на основании Федерального закона от 27 июля 2006 г. № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации».
Татьяна Янушевич Мое время Сон:"Я иду по дорожке, стоит пустой часовой домик, я в него вошла, дверцу притворила, маятник качнула, и тихонько пошла, а спешить нам некуда..." Я - Время. ?... Я присутствую в разных развертках ситуаций, густо населенных героями, разбойниками, индейцами,..., и просто людьми, ситуаций экзотических и обычных, вычитанных и действительных... Но что-то не то. Не кукушкой же сидеть в часах, отмечать чужие события, не соглядатай же. Быть Временем? Как это? Что такое Время? Есть тьма-масса определений: есть время физическое и собственное, биохимическое, психическое, художественное, время по Августину и по Бергсону, есть время Козырева, etc. Сколько людей, столько может быть и определений, правильнее - восприятий. Я хочу говорить о своем ощущении Времени, и только, ибо ищу со-ощущения. Мне кажется, Время и Пространство имеют различную природу. Пространство - свободно, это мир вещей и предметов, явлений и стихий, это весь Мир. И Свобода - раскованное пространство, но об этом позже. Пространство - одно для всех людей, общее. Мы многие, или хотя бы двое людей, можем вместе видеть восход солнца, радугу в измороси дождя, или чувствовать на горячих щеках снежинки, они сплетают ресницы, о! падение снега - это общественное явление! И солнцеворот. И зеленые вспышки почек однажды утром, и ... Посмотри вокруг! Посмотри сейчас! Но мы разобщены разным временем, разномоментны, бьемся в сетке размеченной длительности, заняты суетой, ну и делами, конечно. Время несет организацию (и информацию), оно ограничивает, связывает пространство, убивает Свободу. Полная Свобода - Хаос, у древних греков - неорганизованная стихия в мировом пространстве. Кронос убил своего отца Хаоса. Совпадение во времени - это возможное место духовной встречи людей, со-ощущения, со-прикосновения. А что? - может быть, Троица - это двое людей и их совместное причастие Миру. Совпадение со своим Временем - это возможность Откровения или "Мгновенной Истины" на самом острие касания Хаоса и Организации, точной фиксации (что есть искусство). Что же это - быть Временем? Не снять Время, не "утратить" его, не "остановить Мгновение", но активно слиться с ним. Мы носим Время внутри себя, и подчиняемся его внешней размерности. Мы являем собой Чудо одномоментного Рождения и Смерти, - этого единого и нераздельного мгновения, каждое - единственно, как единственен человек. И жизнь наша - красочный веер бытия, текуче множественное становление, - безграничное, в каждом неуловимом миге которого - самоприсутствие Вечности. Как сделаться Временем? Совпасть с его каждым мгновением? Мгновение - точка Времени. В неопределенности точки - бесконечная полнота: в пространственной - полнота и цельность пространства, Мира; в мгновении - полнота и целостность жизни. Точка же - крайнее обострение точности. Подлинность ощущения. Мгновение имеет длительность переживания. И встречно: переживание - сиюминутно. Полнота переживания одаряет мгновение необычайной емкостью. Подлинно, человек эмоционально сливается со временем, глубина переживания - Вечность. И мгновение дарит человеку Истину (в следующее - иную, и всегда одну) и Свободу. Если вдруг войти в миг блаженства мыслью, можно ли представить, что это состояние блаженства когда-либо кончится? Да, мыслью согласиться можно. Но все, что было до этого состояния есть странность, качели маятника, но все - здесь, вся жизнь твоя с тобой, "твой Праздник", она растворена в мгновении и в нем же сфокусирована, и протяженность жизни - только миг, вот этот миг блаженства, или отчаяния, или каждый между отчаянием и блаженством, и глубина мгновения - жизнь, и бездонность его - вся жизнь до тебя и после. Чтобы измерить (?) эту бездну, стать Временем? Время - становление. В нашем теле (и в любом другом) Время - движение, или покой. Есть возможность сделаться точкой, если мчаться со скоростью света. При бесконечной скорости можно в один миг охватить Вселенную. Движение: со скоростью дыхания, со скоростью мысли, взгляда, интуиции, со скоростью бега собственного времени, вечное движение, музыка движения, узор, игра скоростей, рождение, смерть и рождение в каждый миг, со скоростью собственного горения мчаться, это - стать Временем. Чтобы раскрыть в освобожденном пространстве границы собственного существования, до самого начала и до самого конца; чтобы повторить собой множество превращений, прожить все жизни как одну (о, если бы в ней единой все прочие обрели Вечность!) (ну да, восстание против энтропии); ... чтобы понять игру этого Чуда - равновесия: ты часть Мира и Мир - часть тебя; найти эту бесконечную точку ?... ну искать, искать приближения, совпадая со своим Временем. Как это возможно? Мне кажется, форма выражения альянса "Я - Время" есть Исповедь. Исповедь же - не перечень фактов биографии, не сообщение интимных событий с (умеренной?) откровенностью: как же, - из кожи лезем, чтобы отразить "подлин-ные события"! но Исповедь - творчество. Да, подлинное, искреннее самовыражение отношения своего к Миру, к людям и к событиям. Впрочем, такое творчество всегда исповедь. И тогда осуществляется преображение "Время - я". Я вижу у человека три возможных к тому ипостаси, общечеловеческих, данных каждому в переживание, то есть, следовательно, возможность Хорала. Будет три части. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ МИФОЛОГИЯ ДЕТСТВА В детстве мы не знаем времени. Его размерность условна, внутренне не необходима. Время само совпадает с нами своей иррациональной природой: - прошлого уже нет, и мы не отмечаем его, не жалеем, не осознаем памяти; - будущего еще нет, мы ничего о нем не знаем, не томимся и не ждем; - а настоящее - растет в нас бытием, как судьба, но это мы потом оглянемся. Мгновения детства имеют длительность состояния, действия, когда мы вдруг замечаем их: бегу...; смеюсь...; плачу...; смотрю...; ... И эти куски времени конечны, разрывны, неоднородны, обратимы. Как в Мифе. Наши действия мы единожды переживаем впервые, словно прадействия, потом многократно изменяясь, обогащаясь оттенками, они все же неизменны (мы всегда плачем и смеемся, удивляемся и страшимся, ..., как это было в первый раз), и они таковы, как у всех людей, сейчас, и во все времена, и повторность действий - это истина Чуда, которая лежит в основе Мифа. Да, мир ребенка - "произносимый обряд", то есть Миф. Мы повторяем собой события прошлого, и у тайны этой форма вневременности Вот Сейчас и Вот Здесь (как прекрасно у Томаса Манна). Мир ребенка одухотворен, - свою душу он вкладывает в вещи и вслушивается в сокровенную душу вещей: его мироощущение - эмоциональное вживание в явления и вещи; его дни - несменяемая смена, круг, без причин и следствий, в каждой точке которого вспыхивает ослепительное Вдруг! И главные законы там: сопереживание, сопричастность событиям, волшебная игра сходств и тождеств, и Вера. И конечно, "произносимый", - первое детское творчество - слово, много-образное, метафорическое, пусть это всего лишь обозначение вещи, но оно имеет смысл Имени, то есть Вещи в целом, Мира в целом. Потом взрослые, мы ищем новые имена, анализируем, уточняем, используем, и вновь приходим к точности первого Имени - знака. Детство наше - открытие Мира, Откровение, как первопричина Всего, как совпадение личного Мифа с действительностью - осуществленное Чудо. Владею только памятью. Говорят, мне не было года, когда я болела воспалением легких. Помню, - меня заворачивают в горчицу: едко, горячо, реву, бессильна. В комнате две двери, всегда помню стеклянную, как Она за нею сначала появляется, входит, приходит, кто Она? приход спасителен. Всегда в мягко коричневом. С тех пор этот цвет мне покоен. Перестаю плакать. Коричневый - мамин цвет, - прогоревший красный, цвет глубинного тела; сокровенный; коричневое золото маминых глаз; самый живой и покойный цвет: шершавость нагретого дерева под ладонями, собачья шерсть, взъерошенная пальцами, коричневая изрезанность стариковского лица, коричневая нежность тела под солнцем, сухой жар загорелых камешков на берегу; коричневый запах кофейных зерен; самое коричневое слово - шоколад; и самый коричневый вкус - у хлеба, горячего, с поджаренной горбушкой; "интеллектуальный" коричневый кожа старинных книг; и коричневая горечь - глазные впадины, обитые горячей кожей. * * * Тепло ладошкам трогать дерево: деревянные перила, крыльцо, кольчатые срезы бревен, не знаю как, знаю, - весна начинается теплом дерева. Меня поставили в перевернутую табуретку на крыльце, тянусь к прохожим. Солнце заливает глаза. Можно ли назвать это памятью в обычном смысле? Ведь мне тогда не были открыты еще названия вещей, да кажется, и не интересовали. Я словно пришла в знакомое, что всегда знала, потом вдруг забыла и медленно послеобморочно вспоминаю, узнаю, да, все верно, все на местах. Потом забуду опять, это появится соотношение вещей со мною. Помню: деревянная стена, завалинка с песком, песка много, красные ягоды рябины высоко, жду, когда сорвут, и праздник - красные ягоды растут снова в песке. * * * На полу лежит горкой картошка. Перебирают, - очень порченную есть сразу, не очень растянуть. Приятно, весело катать картофелину из угла в угол, взрослый предмет катать, как камешек, как мячик. Мячики нам делали из тряпок. Картошкины неровности делают движение очень живым и забавным, словно серый уморительный зверок неуклюже бежит по полу. Вдруг палец провалился в гниль. Кричу (и сейчас кричу) от ужаса неожиданности, скрытой в вещах. * * * Он играет со мной: бегу мимо, как будто не замечаю, и Он стоит, как будто не видит меня, когда я уже миную его, Он выкрикивает: Гав! - и будто бросается на меня, и я пугаюсь будто. Он хватает меня на руки, и мы хохочем. Помню этот смех рассыпчатый, разливчатый, так только дети смеются, проливаются всей душой в смех, рассыпаются всеми камешками своих зубов, - полным ртом смеха смеются, без единой мыслишки, без единой хитринки, - смеющийся ручеек по камешкам. В первый раз Он и правда меня испугал неожиданностью. И как же полон и легок был смех, когда сообразила, что это игра, что это подарок внимания, мне, от Взрослого человека. И Он смеялся радостно и подарочно. Потом хотелось повторять впечатление, игру, и мы повторяли эпизод без конца, от самого начала до смеха. И без конца длилось мгновение счастья. Детская инерция не пускала меня прервать игру, и почему-то Он взрослый - не прерывал. Смех становился усердным, деланным и скучным изнутри. Я избегала потом этого человека, почти не любила его, - он стал соучастником моей неискренности, нарушил безмерностью очарование мига. Как-то потом все разрешилось, конечно, но я до сих пор давлюсь этим переродившимся смехом. * * * Тру кирпич в лужу. Вода туманится красным, заливаются краской облака, плывущие в луже, поднимаю глаза, - небо красное - Солнце садится. Тру кирпич в лужу. Делаю закат. А Землю дети делают из себя в кроватке: коленки - горы, на одеяле нарисованы леса, складки оврагами пролегли, волосы в ворс травы вплелись... в песке: зарывшись всем телом, только вижу, как дышит Земля... животом на теплом камне большом, округлом лежу... * * * Упала в яму, уже не плачу, смотрю вверх. Я не понимаю, что со мной случилось. Горизонт стянулся узкой петлей над головой, резко разделил свет и мрак. Небо прихлопнуло стеклышком, как в "секрете", еще это называется "жертва": мы выкапываем ямку, укладываем в нее что-нибудь очень драгоценное: цветную тряпочку, серебряную бумажку, пуговку, ..., прикрываем стеклом, засыпаем землей, делаем заметку, - потом найти, протереть стекло пальцем осторожно и замереть: какая Тайна в Земле Вдруг! Смотрю вверх, не ужас, и не отчаяние, и вообще ничего. Смиренной пуговкой на дне ямы лежу. Меня нашли и вытащили: - Мы тебя искали, ты почему молчала? - Я думала, я умерла. * * * Дети в своей малости находятся на уровне вещей и явлений небольшого масштаба. Это детали, пустяки, они могут быть вовсе незначительны и разны для всех. Но детские пустяки, возникающие на каждом шагу, неожиданные и незагаданные, многообразные и мгновенные - они сами тайна; - они - тайна, в которой смыкаются переживания любого, каждого ребенка, всех детей; - они - рождение впечатления, которое не "потом вспоминается", но сразу из детства "стаёт на всю жизнь", вперед. Например: ... Я замечаю, - в луже лежит большая ягода, яркая, зеленая, мохнатая, почему-то я сразу знаю - это крыжовник. Хочу поднять ее, но проходит мимо какой-то взрослый, мне неудобно, опять кто-то идет, пережидаю, гонят пленных немцев, жду, жду, Господи, они топают прямо по луже, слежу, - неужели наступят! уже последние ноги в обмотках!... Вдруг он наклонился, поднял и съел ее. И наши глаза встретились. И вот что было у него в глазах: он сразу понял, что я очень хочу эту ягоду; если бы он заметил меня раньше, он, конечно, не стал бы есть эту ягоду; вот так мне и надо, - кто успел, тот и съел; ну что, промазала? то-то; ... и что-то еще из того, что и у него там такая же... В глазах у него было и плутовство, и грусть, и злорадство, и унижение, и усталость, и добродушие, и многое, чему я названий не знала. Конечно, я запомню его глаза как крыжовниковые. Ну что, казалось бы, можно взять отсюда "на всю жизнь"? Да вот это, глубину человеческого взгляда (как глубину всей души). Или пример: ... Сижу на асфальте (ушиблась?) реву. Вдруг! сначала в радужности слез, а потом и так, - вижу, как серый асфальт становится разноцветным, когда на него падают капли, расцветает. Потом, когда я узнаю все, или многие варианты серого, узнаю равнодушие, тупое, бессмысленное, серое как асфальт, и такое же безжалостное, панцирное, - не простучишься, только взломать, у меня будет, откуда вспомнить: серое таит в себе возможность всех цветов, а асфальт, я знаю, весной проламывают одуванчики. * * * Сон: "Река; пароход, какой-то грустный, утомленно коричневый (грузовой?); мне на нем тесно, грузно; а в воде острые блики солнца, и блики птиц в небе; бегу по палубе, легко, остро, легче блика, край палубы, и я лечу... Бабушка, за ней Мама, потом Папа бегут за мной, и один за другим падают в воду..., а я лечу..." Кричу, плачу. Мама утешает, уговаривает: - Тебе приснилось, это только сон. Сон? Что это? Как мне туда вернуться? Ведь они там утонут! Сны мучили меня, я не могла разделить двойное звучание моей жизни. Та жизнь была часто ярче и реальнее в фантастичности возможностей, полнее в проявлениях чувств, действий, - там они были мгновенны, а здесь требовали длительности исполнения. Сны обволакивали меня, иногда как бы опережали жизнь (осознавала-то я их после, да и осознавала ли? скорее отмечала просто) или вскакивали в жизнь, путая, что было потом, что раньше, было ли то только что, или давно, или это сейчас, но уже без меня происходит. Что происходит, я не сомневалась, только вот не увязывались концы с концами. Мне неясно казалось, что сон - это то, откуда я взялась. А концы увязать я пыталась, размышляя сидя на горшке. Папа смеялся: "философия на горшке". Мне самой тоже нужно посмеяться куда-нибудь вуголок, - у меня получается произведение "Тысяча, как одна ночь". Кстати, сидение на горшке - это тоже своего рода мифологическое действо. Дети исполняют его, как священный обряд, сопровождая обязательным ритуалом (выбор места, игрушек, громкое оглашение и т.д.). На пароходе мы действительно плыли. Он был унылый, битком набитый всеми людьми. Куда мы плыли? Непостижимый момент изменения, - вдруг! сразу за мной, за пароходом жизнь обрывалась, - я бегала смотреть, как вокруг вода, былого не было, все втеснилось в один этот пароход. А над водой летали белые острые птицы, Они со всего лету вонзались в блестящую чешую реки, стремительное слепящее горячее касание, мгновенный ожег глаз, и слово "чай-ка" с изломом полета внутри: падение, как отчаяние: Чай-ай-й!..., и вертикальный излет. Непостижимый момент изменения. Капитан подарил мне глиняную птичку. Потом, находя ее в игрушках, я уже вспоминала, что мы плыли на пароходе. А в небе навсегда остался резкий узор движения. * * * Ночью приехали в Новосибирск. Идем по темным деревянным улицам. Мне кажется, я помню, куда идти. Папа уходит далеко вперед с двумя чемоданами, садится и ждет. Курит. Ленка, моя старшая сестра, отстает и куксится. Я бегу от нее вперед, в темноте ноги подпрыгивают особенно высоко, жутко-нестрашно, впереди огонек Папиной папиросы то разгорается ярко, то гаснет. Вожак. Это слово для меня родилось позже из книжек и Папиных рассказов о животных, но упало оно на тот эпизод. Огонек папиросы таит в себе знак путеводной звезды (потом сама себе буду выкидывать его как приманку...) * * * Мы стали жить у Надеевых в старом деревянном доме. Надеев - папин друг. Носатый, смешной, веселый. Делали бумажный кукольный театр... И был театр на стене. Вечерами, когда все были заняты, мы с Надеевым садились перед стенкой, и представление начиналось: ушастый заяц прыгал по цветочкам на обоях, вдруг выскакивал Серый волк с ужасной пастью, он гнался за зайцем, клацал зубами, а заяц убегал туда, где цветов было погуще, прижимал ушки и становился как камешек, как кулачок, и волк пробегал мимо одураченный. Иногда мы все вместе устраивали целый заячий хоровод. То-то было весело. Но чаще, вечерами, когда все были заняты делами (как будто всё что-то перешивали из старья или клеили игрушки или стряпали,...) Надеев рассказывал. Я не отрываясь смотрела ему в лицо. По щекам его глубокие морщины были кулисами, а актером был рот. Надеев - театр. Он мог сделаться любым зверем, каждым человеком, и лучше всего Бабой Ягой. Еще делали кукольный театр бумажный. Надеев рисовал волка в разных действиях. Ленка и девочки - Надеевы вырезали фигурки и приклеивали их к картонным подставкам. Это, конечно, был тоже замечательный театр, но мне скоро становилось скучно видеть, как бежит и бежит волк, неподвижно оглядываясь, а рядом валяется волк в очках с небабушкиными большими ушами и зубами, и он же с распоротым животом... Зато на стене из-под каждого цветочка мог в любой момент вылететь заяц, или вдруг проползти змея, и тигр тоже мог пройти, оставляя на траве полосатые следы...; и всякие черточки и пятнышки складывались в смешных человечков, похожих (или потом не похожих) на Надеева. Еще у
Чикуля любит сосать и трахаться с утречка
Большая попа сочной телки
Пришли к парням в гости а попали на групповуху