Девушке написали слово сучка на животе и публично наказали

Девушке написали слово сучка на животе и публично наказали




⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

































Девушке написали слово сучка на животе и публично наказали
Доступ к информационному ресурсу ограничен на основании Федерального закона от 27 июля 2006 г. № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации».

      Татьяна Янушевич      Мое время      Сон:"Я иду по дорожке, стоит пустой часовой домик,      я в него вошла, дверцу притворила,      маятник качнула,      и тихонько пошла,      а спешить нам некуда..."      Я - Время.      ?...      Я присутствую в разных развертках ситуаций, густо населенных героями, разбойниками, индейцами,..., и просто людьми, ситуаций экзотических и обычных, вычитанных и действительных...      Но что-то не то.      Не кукушкой же сидеть в часах, отмечать чужие события,      не соглядатай же.      Быть Временем? Как это?      Что такое Время?      Есть тьма-масса определений:      есть время физическое и собственное, биохимическое,      психическое, художественное, время по Августину и по Бергсону, есть время Козырева, etc.      Сколько людей, столько может быть и определений,      правильнее - восприятий.      Я хочу говорить о своем ощущении Времени,      и только,      ибо ищу со-ощущения.      Мне кажется, Время и Пространство имеют различную природу. Пространство - свободно, это мир вещей и предметов, явлений и стихий, это весь Мир.      И Свобода - раскованное пространство, но об этом позже.      Пространство - одно для всех людей, общее. Мы многие, или хотя бы двое людей, можем вместе видеть восход солнца, радугу в измороси дождя, или чувствовать на горячих щеках снежинки, они сплетают ресницы, о! падение снега - это общественное явление! И солнцеворот. И зеленые вспышки почек однажды утром, и ...      Посмотри вокруг! Посмотри сейчас!      Но мы разобщены разным временем, разномоментны, бьемся в сетке размеченной длительности, заняты суетой, ну и делами, конечно.      Время несет организацию (и информацию), оно ограничивает, связывает пространство, убивает Свободу.      Полная Свобода - Хаос, у древних греков - неорганизованная стихия в мировом пространстве.      Кронос убил своего отца Хаоса.      Совпадение во времени - это возможное место духовной встречи людей, со-ощущения, со-прикосновения.      А что? - может быть, Троица - это двое людей и их      совместное причастие Миру.      Совпадение со своим Временем - это возможность      Откровения или "Мгновенной Истины"      на самом острие касания Хаоса и Организации,      точной фиксации (что есть искусство).      Что же это - быть Временем?      Не снять Время, не "утратить" его, не "остановить      Мгновение", но активно слиться с ним.      Мы носим Время внутри себя, и подчиняемся его      внешней размерности.      Мы являем собой Чудо одномоментного Рождения и Смерти, - этого единого и нераздельного мгновения,      каждое - единственно, как единственен человек.      И жизнь наша - красочный веер бытия, текуче      множественное становление, - безграничное,      в каждом неуловимом миге которого      - самоприсутствие Вечности.      Как сделаться Временем?      Совпасть с его каждым мгновением?      Мгновение - точка Времени.      В неопределенности точки - бесконечная полнота:      в пространственной - полнота и цельность пространства, Мира; в мгновении - полнота и целостность жизни.      Точка же - крайнее обострение точности.      Подлинность ощущения.      Мгновение имеет длительность переживания.      И встречно: переживание - сиюминутно. Полнота переживания одаряет мгновение необычайной емкостью.      Подлинно, человек эмоционально сливается со временем,      глубина переживания - Вечность.      И мгновение дарит человеку Истину      (в следующее - иную, и всегда одну)      и Свободу.      Если вдруг войти в миг блаженства мыслью,      можно ли представить, что это состояние блаженства      когда-либо кончится?      Да, мыслью согласиться можно. Но все, что было до      этого состояния есть странность, качели маятника,      но все - здесь, вся жизнь твоя с тобой,      "твой Праздник",      она растворена в мгновении и в нем же сфокусирована,      и протяженность жизни - только миг,      вот этот миг блаженства,      или отчаяния,      или каждый между отчаянием и блаженством,      и глубина мгновения - жизнь,      и бездонность его - вся жизнь до тебя и после.      Чтобы измерить (?) эту бездну, стать Временем?      Время - становление.      В нашем теле (и в любом другом) Время - движение,      или покой.      Есть возможность сделаться точкой, если мчаться со скоростью света. При бесконечной скорости можно в один миг охватить Вселенную.      Движение:      со скоростью дыхания,      со скоростью мысли, взгляда, интуиции,      со скоростью бега собственного времени,      вечное движение, музыка движения, узор,      игра скоростей,      рождение, смерть и рождение в каждый миг,      со скоростью собственного горения мчаться,      это - стать Временем.      Чтобы раскрыть в освобожденном пространстве границы      собственного существования, до самого начала и до      самого конца; чтобы повторить собой множество превращений,      прожить все жизни как одну      (о, если бы в ней единой все прочие обрели Вечность!)      (ну да, восстание против энтропии);      ...      чтобы понять игру этого Чуда - равновесия:      ты часть Мира и Мир - часть тебя;      найти эту бесконечную точку      ?...      ну искать, искать приближения,      совпадая со своим Временем.      Как это возможно?      Мне кажется, форма выражения альянса "Я - Время" есть Исповедь.      Исповедь же - не перечень фактов биографии, не сообщение интимных событий с (умеренной?) откровенностью: как же, - из кожи лезем, чтобы отразить "подлин-ные события"!      но Исповедь - творчество.      Да, подлинное, искреннее самовыражение      отношения своего      к Миру, к людям      и к событиям.      Впрочем, такое творчество всегда исповедь.      И тогда осуществляется преображение      "Время - я".      Я вижу у человека три возможных к тому ипостаси,      общечеловеческих, данных каждому в переживание,      то есть, следовательно, возможность Хорала.      Будет три части.      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ      МИФОЛОГИЯ ДЕТСТВА      В детстве мы не знаем времени. Его размерность      условна, внутренне не необходима. Время само совпадает с нами своей иррациональной природой:      - прошлого уже нет, и мы не отмечаем его,      не жалеем, не осознаем памяти;      - будущего еще нет, мы ничего о нем не знаем,      не томимся и не ждем;      - а настоящее - растет в нас бытием, как судьба,      но это мы потом оглянемся.      Мгновения детства имеют длительность состояния,      действия, когда мы вдруг замечаем их:      бегу...; смеюсь...; плачу...; смотрю...; ...      И эти куски времени конечны, разрывны,      неоднородны, обратимы.      Как в Мифе.      Наши действия мы единожды переживаем впервые,      словно прадействия,      потом многократно изменяясь, обогащаясь оттенками, они все же неизменны (мы всегда плачем и смеемся, удивляемся и страшимся, ..., как это было в первый раз),      и они таковы, как у всех людей,      сейчас, и во все времена,      и повторность действий - это истина Чуда,      которая лежит в основе Мифа.      Да, мир ребенка - "произносимый обряд", то есть      Миф.      Мы повторяем собой события прошлого,      и у тайны этой форма вневременности      Вот Сейчас и Вот Здесь      (как прекрасно у Томаса Манна).      Мир ребенка одухотворен, - свою душу он      вкладывает в вещи и вслушивается в сокровенную      душу вещей:      его мироощущение - эмоциональное вживание      в явления и вещи;      его дни - несменяемая смена,      круг, без причин и следствий,      в каждой точке которого вспыхивает      ослепительное Вдруг!      И главные законы там:      сопереживание, сопричастность событиям,      волшебная игра сходств и тождеств,      и Вера.      И конечно, "произносимый", - первое детское      творчество - слово, много-образное, метафорическое, пусть это всего лишь обозначение вещи, но оно имеет смысл Имени, то есть Вещи в целом, Мира в целом.      Потом взрослые, мы ищем новые имена,      анализируем, уточняем, используем, и вновь      приходим к точности первого Имени - знака.      Детство наше - открытие Мира,      Откровение, как первопричина Всего,      как совпадение личного Мифа с действительностью - осуществленное Чудо.      Владею только памятью.      Говорят, мне не было года, когда я болела воспалением легких. Помню, - меня заворачивают в горчицу: едко, горячо, реву, бессильна. В комнате две двери, всегда помню стеклянную, как Она за нею сначала появляется, входит, приходит,      кто Она? приход спасителен.      Всегда в мягко коричневом. С тех пор этот цвет мне      покоен. Перестаю плакать.      Коричневый - мамин цвет,      - прогоревший красный, цвет глубинного тела;      сокровенный;      коричневое золото маминых глаз;      самый живой и покойный цвет:      шершавость нагретого дерева под ладонями,      собачья шерсть, взъерошенная пальцами,      коричневая изрезанность стариковского лица,      коричневая нежность тела под солнцем,      сухой жар загорелых камешков на берегу;      коричневый запах кофейных зерен;      самое коричневое слово - шоколад;      и самый коричневый вкус - у хлеба, горячего,      с поджаренной горбушкой;      "интеллектуальный" коричневый      кожа старинных книг;      и коричневая горечь - глазные впадины,      обитые горячей кожей.      * * *      Тепло ладошкам трогать дерево: деревянные перила, крыльцо, кольчатые срезы бревен,      не знаю как, знаю, - весна начинается теплом дерева.      Меня поставили в перевернутую табуретку на крыльце, тянусь к прохожим. Солнце заливает глаза.      Можно ли назвать это памятью в обычном смысле?      Ведь мне тогда не были открыты еще названия вещей, да кажется, и не интересовали. Я словно пришла в знакомое, что всегда знала, потом вдруг забыла      и медленно послеобморочно вспоминаю, узнаю,      да, все верно, все на местах.      Потом забуду опять,      это появится соотношение вещей со мною.      Помню: деревянная стена, завалинка с песком, песка много, красные ягоды рябины высоко, жду, когда сорвут,      и праздник - красные ягоды растут снова в песке.      * * *      На полу лежит горкой картошка.      Перебирают, - очень порченную есть сразу, не очень      растянуть. Приятно, весело катать картофелину из угла в угол, взрослый предмет катать, как камешек, как мячик.      Мячики нам делали из тряпок.      Картошкины неровности делают движение очень живым и забавным,      словно серый уморительный зверок неуклюже бежит по полу.      Вдруг палец провалился в гниль. Кричу (и сейчас кричу) от ужаса неожиданности, скрытой в вещах.      * * *      Он играет со мной: бегу мимо, как будто не замечаю, и Он стоит, как будто не видит меня, когда я уже миную его, Он выкрикивает: Гав! - и будто бросается на меня, и я пугаюсь будто.      Он хватает меня на руки, и мы хохочем.      Помню этот смех рассыпчатый, разливчатый,      так только дети смеются, проливаются всей душой в смех, рассыпаются всеми камешками своих зубов, - полным ртом смеха смеются, без единой мыслишки, без единой хитринки,      - смеющийся ручеек по камешкам.      В первый раз Он и правда меня испугал неожиданностью. И как же полон и легок был смех, когда сообразила, что это игра, что это подарок внимания, мне, от Взрослого человека.      И Он смеялся радостно и подарочно.      Потом хотелось повторять впечатление, игру, и мы повторяли эпизод без конца, от самого начала до смеха.      И без конца длилось мгновение счастья.      Детская инерция не пускала меня прервать игру, и почему-то Он взрослый - не прерывал. Смех становился усердным, деланным и скучным изнутри.      Я избегала потом этого человека, почти не любила его, - он стал соучастником моей неискренности, нарушил безмерностью очарование мига.      Как-то потом все разрешилось, конечно, но я до сих пор      давлюсь этим переродившимся смехом.      * * *      Тру кирпич в лужу. Вода туманится красным, заливаются краской облака, плывущие в луже, поднимаю глаза, - небо красное - Солнце садится. Тру кирпич в лужу. Делаю закат.      А Землю дети делают из себя      в кроватке: коленки - горы, на одеяле нарисованы леса,      складки оврагами пролегли, волосы в ворс травы      вплелись...      в песке: зарывшись всем телом, только вижу,      как дышит Земля...      животом на теплом камне большом, округлом лежу...      * * *      Упала в яму, уже не плачу, смотрю вверх. Я не понимаю, что со мной случилось. Горизонт стянулся узкой петлей над головой, резко разделил свет и мрак. Небо прихлопнуло стеклышком, как в "секрете", еще это называется "жертва": мы выкапываем ямку, укладываем в нее что-нибудь очень драгоценное: цветную тряпочку, серебряную бумажку, пуговку, ..., прикрываем стеклом, засыпаем землей, делаем заметку, - потом найти, протереть стекло пальцем осторожно и замереть:      какая Тайна в Земле Вдруг!      Смотрю вверх, не ужас, и не отчаяние, и вообще ничего.      Смиренной пуговкой на дне ямы лежу.      Меня нашли и вытащили:      - Мы тебя искали, ты почему молчала?      - Я думала, я умерла.      * * *      Дети в своей малости находятся на уровне вещей и явлений небольшого масштаба. Это детали, пустяки, они могут быть вовсе незначительны и разны для всех. Но детские пустяки, возникающие на каждом шагу, неожиданные и незагаданные, многообразные и мгновенные      - они сами тайна;      - они - тайна, в которой смыкаются переживания      любого, каждого ребенка, всех детей;      - они - рождение впечатления, которое не "потом вспоминается", но сразу из детства "стаёт на всю жизнь", вперед.      Например:      ... Я замечаю, - в луже лежит большая ягода, яркая, зеленая, мохнатая, почему-то я сразу знаю - это крыжовник. Хочу поднять ее, но проходит мимо какой-то взрослый, мне неудобно, опять кто-то идет, пережидаю, гонят пленных немцев, жду, жду, Господи, они топают прямо по луже, слежу, - неужели наступят! уже последние ноги в обмотках!...      Вдруг он наклонился, поднял и съел ее.      И наши глаза встретились.      И вот что было у него в глазах:      он сразу понял, что я очень хочу эту ягоду; если бы он заметил меня раньше, он, конечно, не стал бы есть эту ягоду; вот так мне и надо, - кто успел, тот и съел; ну что, промазала? то-то; ...      и что-то еще из того, что и у него там такая же...      В глазах у него было и плутовство, и грусть, и злорадство, и унижение, и усталость, и добродушие, и многое, чему я названий не знала.      Конечно, я запомню его глаза как крыжовниковые.      Ну что, казалось бы, можно взять отсюда "на всю жизнь"? Да вот это, глубину человеческого взгляда (как глубину всей души).      Или пример:      ... Сижу на асфальте (ушиблась?) реву. Вдруг! сначала в      радужности слез, а потом и так, - вижу, как серый асфальт становится разноцветным, когда на него падают капли, расцветает.      Потом, когда я узнаю все, или многие варианты серого, узнаю равнодушие, тупое, бессмысленное, серое как асфальт, и такое же безжалостное, панцирное, - не простучишься, только взломать,      у меня будет, откуда вспомнить:      серое таит в себе возможность всех цветов,      а асфальт, я знаю, весной проламывают одуванчики.      * * *      Сон:      "Река; пароход, какой-то грустный, утомленно коричневый (грузовой?); мне на нем тесно, грузно;      а в воде острые блики солнца, и блики птиц в небе;      бегу по палубе, легко, остро, легче блика, край палубы,      и я лечу...      Бабушка, за ней Мама, потом Папа      бегут за мной, и один за другим падают в воду...,      а я лечу..."      Кричу, плачу. Мама утешает, уговаривает:      - Тебе приснилось, это только сон.      Сон? Что это? Как мне туда вернуться? Ведь они там утонут! Сны мучили меня, я не могла разделить двойное звучание моей жизни. Та жизнь была часто ярче и реальнее в фантастичности возможностей, полнее в проявлениях чувств, действий, - там они были мгновенны, а здесь требовали длительности исполнения. Сны обволакивали меня, иногда как бы опережали жизнь (осознавала-то я их после, да и осознавала ли? скорее отмечала просто) или вскакивали в жизнь, путая, что было потом, что раньше, было ли то только что, или давно, или это сейчас, но уже без меня происходит.      Что происходит, я не сомневалась,      только вот не увязывались концы с концами.      Мне неясно казалось, что сон - это то, откуда я взялась.      А концы увязать я пыталась, размышляя сидя на горшке. Папа смеялся: "философия на горшке".      Мне самой тоже нужно посмеяться куда-нибудь вуголок, - у меня получается произведение "Тысяча, как одна ночь".      Кстати, сидение на горшке - это тоже своего рода мифологическое действо. Дети исполняют его, как священный обряд, сопровождая обязательным ритуалом (выбор места, игрушек, громкое оглашение и т.д.).      На пароходе мы действительно плыли.      Он был унылый, битком набитый всеми людьми.      Куда мы плыли? Непостижимый момент изменения, - вдруг! сразу за мной, за пароходом жизнь обрывалась, - я бегала смотреть, как вокруг вода, былого не было, все втеснилось в один этот пароход. А над водой летали белые острые птицы, Они со всего лету вонзались в блестящую чешую реки, стремительное слепящее горячее касание, мгновенный ожег глаз, и слово "чай-ка" с изломом полета внутри:      падение, как отчаяние: Чай-ай-й!...,      и вертикальный излет.      Непостижимый момент изменения.      Капитан подарил мне глиняную птичку.      Потом, находя ее в игрушках, я уже вспоминала, что мы плыли на пароходе.      А в небе навсегда остался резкий узор движения.      * * *      Ночью приехали в Новосибирск.      Идем по темным деревянным улицам. Мне кажется, я помню, куда идти. Папа уходит далеко вперед с двумя чемоданами, садится и ждет. Курит. Ленка, моя старшая сестра, отстает и куксится. Я бегу от нее вперед, в темноте ноги подпрыгивают особенно высоко, жутко-нестрашно, впереди огонек Папиной папиросы то разгорается ярко, то гаснет.      Вожак. Это слово для меня родилось позже из книжек и Папиных рассказов о животных, но упало оно на тот эпизод. Огонек папиросы таит в себе знак путеводной звезды (потом сама себе буду выкидывать его как приманку...)      * * *      Мы стали жить у Надеевых в старом деревянном доме.      Надеев - папин друг. Носатый, смешной, веселый.      Делали бумажный кукольный театр...      И был театр на стене.      Вечерами, когда все были заняты, мы с Надеевым садились перед стенкой, и представление начиналось: ушастый заяц прыгал по цветочкам на обоях, вдруг выскакивал Серый волк с ужасной пастью, он гнался за зайцем, клацал зубами, а заяц убегал туда, где цветов было погуще, прижимал ушки и становился как камешек, как кулачок, и волк пробегал мимо одураченный. Иногда мы все вместе устраивали целый заячий хоровод. То-то было весело. Но чаще, вечерами, когда все были заняты делами (как будто всё что-то перешивали из старья или клеили игрушки или стряпали,...)      Надеев рассказывал.      Я не отрываясь смотрела ему в лицо.      По щекам его глубокие морщины были кулисами, а актером был рот. Надеев - театр. Он мог сделаться любым зверем, каждым человеком, и лучше всего Бабой Ягой.      Еще делали кукольный театр бумажный. Надеев рисовал волка в разных действиях.      Ленка и девочки - Надеевы вырезали фигурки и приклеивали их к картонным подставкам. Это, конечно, был тоже замечательный театр, но мне скоро становилось скучно видеть, как бежит и бежит волк, неподвижно оглядываясь, а рядом валяется волк в очках с небабушкиными большими ушами и зубами, и он же с распоротым животом...      Зато на стене из-под каждого цветочка мог в любой момент вылететь заяц, или вдруг проползти змея, и тигр тоже мог пройти, оставляя на траве полосатые следы...;      и всякие черточки и пятнышки складывались в смешных      человечков, похожих (или потом не похожих) на Надеева.      Еще у
Чикуля любит сосать и трахаться с утречка
Большая попа сочной телки
Пришли к парням в гости а попали на групповуху

Report Page