Девушка скаут трахается по домам собирая деньги

🛑 ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Девушка скаут трахается по домам собирая деньги
Ситуации и персонажи, изображенные в этом романе, являются исключительно вымышленными и не представляют каких-либо реальных людей. Школы Св. Варнавы не существует. Как всем известно, у хоровых школ отличные репутации, и о любом руководителе хора, действующего описанными здесь методами, немедленно было бы сообщено школьным властям, муниципальным властям, государственным органам власти, федеральным властям (а также и небесным властям) и у него всё сложилось бы весьма печально, если не хуже. И, конечно же, ни один мальчик, посещающий настоящие хоровые школы, никогда не свяжется со своими учителями или даже друг с другом подобным образом. То, что они могли бы пережить такой опыт, сохранив при этом свои золотые голоса и сияющую невинность нетронутыми - немыслимо, как можно легко убедиться, прочитав любой недавний профессиональный журнал, созданный американской индустрией сознания [Индустрия сознания - термин, придуманный автором и теоретиком Гансом Магнусом Энценсбергером (Hans Magnus Enzensberger), который определяет механизмы, посредством которых человеческий разум воспроизводится как общественный продукт] .
Могу сказать вам это прямо сейчас, так как вы все равно скоро поймете: у меня слабость к хористам. Нет, это все-таки отговорка. У меня имеется слабость к мальчикам. Особенно к певчим. Это объясняет, почему я, работоспособный мужчина тридцати одного года, оказался в хоровой школе Св. Варнавы - учреждении для мальчиков в возрасте от девяти до четырнадцати лет, расположенном примерно в пятидесяти милях от Бостона, и почему именно этим осенним днем мне случилось дремать на хорах, сидя на скамье с высокой спинкой. Была вечерня, я находился на дежурстве, а это означало, что я должен был наблюдать за маленькими херувимчиками, следя за тем, чтобы они не жевали жевательную резинку, не плевались и не дрочили друг другу под своими длинными белыми стихарями.
Я как раз сладко дремал, и всяческие очень мирские образы сменялись в моём сне, когда какое-то шестое чувство вернуло мне сознание. Такое чувство довольно быстро развивается в школе-интернате для мальчиков - это вопрос выживания. И именно тогда я понял, что должен был что-то заметить, а может просто что-то упустил. Мои глаза пробежали по рядам мальчиков на противоположной стороне, а затем с помощью зеркала, расположенного над их головами, по моей стороне хора. Словно остановленные магнитом, мои глаза притянулись к малышу Джорджи Кенди, очень симпатичному шестикласснику, чья душа, как я давно подозревал, была испорчена донельзя. Его большие круглые глаза встретились с моими, и он опустил на них свои длинные ресницы, но быстрый румянец выдал его. Он определенно что-то замышлял. Я не сводил с него глаз, пока он снова невольно не поднял веки, и тогда я вперил в него свой самый грозный взгляд, выражавший, как я надеялся, примерно следующее: «Смотри, как бы не пострадал твой зад, мой мальчик», или что-то в этом роде.
О да, мы применяем телесные наказания в Св. Варнаве, хотя и в более мягкой форме. Видите ли, директор школы - англичанин, а англичанин и помыслить не может о том, чтобы воспитывать мальчика, не прибегая время от времени к трости. Осмелюсь предположить, что у них это что-то вроде традиции. Трость очень редко используется в нашей школе, и только её директором, отцом Сэйерсом; но она всегда под рукой в качестве предельного средства устрашения, и знание того, что ею могут воспользоваться, большую часть времени помогает ребятам держать себя в руках.
Кенди, понимая, что я смотрю на него своим «грозным взглядом», снова позволил упасть своим длинным ресницам и надул красивые алые губы. Мое сердце заколотилось от вожделения при виде этого хорошенького хориста, но разум говорил: «Берегись! Если ты захочешь покувыркаться с ним, то он будет шантажировать тебя до конца твоей жизни».
Гудение отца Сэйерса, директора школы Св. Варнавы, наконец-то подошло к концу, и по сигналу мистера Уинтерса, нашего тучного хормейстера, мальчики снова заголосили своими птичьими голосами «Овцы могут спокойно пастись».
Я позволил своим глазам пройтись по примерно сорока мальчикам хора. Хотя в школе шестьдесят мальчиков, учащихся в четвертых - восьмых классах, четвероклассники или сквоги как их называют по какой-то причине, которую никто уже и не помнит - считаются слишком маленькими, чтобы им можно было доверять в церкви, и поэтому они проводят свой первый год обучения в качестве согревателей скамеек (о, счастливые скамейки!); в то время как каждый год около половины восьмиклассников становятся жертвами величайшего врага хористов - полового созревания. Таким образом, в тринадцать или около того они отмытые, обработанные и отставленные, пригодны только быть послушниками или выполнять черновую работу за кулисами, в то время как их все еще дискантоголосые приятели продолжают купаться в свете рампы и наслаждаются долгими взглядами и случайными подмигиваниями прихожан, когда те подходят принимать Святое Причастие.
Ожидается, что английский певчий доживает до четырнадцати или пятнадцати лет, и я читал о мальчиках, которые в семнадцать или даже восемнадцать лет все еще пели сопрано некастрированными. Но сегодняшние американские хористы, напичканные витаминами, постоянно разочаровывают своих хормейстеров, начиная хрипеть и давать петуха по достижении ими стадии хорошо-обученных. Наш школьный врач на медосмотре при поступлении учеников пытается предсказать - при помощи методов, о которые я люблю поразмышлять – как рано или как поздно созреет мальчик, но, несмотря на все его усилия, мы теряем, как я уже упомянул, около половины восьмиклассников, а иногда и парочку семиклассников ещё до того, как закончится год. Остаются около сорока поющих мальчиков.
Именно этих мальчиков разглядывал я сейчас, пока их высокие сладкие голоса наполняли готическую церковь, эхом отдаваясь под её сводами и смешиваясь с пылинками, пляшущими в лучах послеполуденного солнца, падавших из витражных окон. Их голоса, чистые и неземные, становились все выше и выше, до тех пор, пока у меня от их звука не начала кружиться голова, и мне пришлось приложить усилие, чтобы остаться на terra firma [твёрдой земле] . В конце концов, моей обязанностью являлось присматривать за певчими.
Конечно, половина из них находились спиной ко мне (хотя я мог видеть их лица в зеркале), но меня весьма восхищают затылки мальчиков, и мой взгляд остановился, чтобы я мог полюбоваться формой головы маленького Эверетта Харрисона, которая выпирала далеко назад, прежде спуститься к шее. Я был неравнодушен к малышу Эверетту, а он без ума от учителя истории, и что мне делать? Рядом с ним стоял Аллен Бернс. Он был большим приятелем Джорджи Кенди, поэтому они располагались напротив друг друга. У него было очень привлекательное тело, с тугой маленькой попкой, которой я очень восхищался; но мне не нравилось смотреть на его затылок. У него топорщились уши, и волосы торчали довольно беспорядочно, вместо того чтобы сходиться в одной точке на затылке, как это было у Кенди и Ронни Райли. Ронни был действительно моим любимым мальчиком. Возможно, не такой симпатичный, как Кенди, он был намного милее. Кроме того, он, казалось, скрывал чувственность таким образом, что это меня зацепило с первого момента, как я его увидел. Он был очень симпатичным и имел аппетитную попку.
Как вы уже поняли, мальчишеские попки очень важны для меня. И я думаю, мало кто кинется оспаривать, что в детских задах имеется что-то весьма привлекательное. Родители любят поглаживать своих детишек по заднице, и часто можно услышать, как матери распространяются о попках своих отпрысков в самых милых выражениях. Ради справедливости к другому полу должен заметить, что я видел несколько весьма симпатичных девчачьих попок - но печальный факт заключается в том, что если девочка не является полным сорванцом, то к двенадцати годам, или даже раньше ее зад начинает провисать и расширяться, избавляясь от того дерзкого очарования, которое присуще задам мальчиков по крайней мере до поры половой зрелости, а зачастую и намного дольше. Оптимистичным фактом является то, что большинство мальчиков в возрасте двенадцати - тринадцати лет обладают весьма привлекательными маленькими попками, и я был бы обвинён в ложной скромности, если бы начал отрицать, что являюсь знатоком мальчишеских ягодиц. Конечно, с сегодняшней модой на обтягивающие штаны, большинство мальчиков демонстрируют свои прелести всему миру; но даже если мальчик закутан в толстое пальто, мой глаз остер и опытен в обнаружении того, что находится под ним, так что я с первого взгляда могу сказать, та ли это задница, за которой стоит гоняться.
Определённо, приятны не только их попки. Тела мальчиков в целом - вещь редкой красоты. С их худощавыми туловищами и точёными прямыми конечностями мальчики сочетают в себе красоту мужского телосложения с мягкостью женского. И хотя я восхищаюсь их изящными бочкообразными торсами, плоскими животами и точеными ногами, именно их зады венчают работу природы, работу столь прекрасную, что она не позволяет ей долго существовать.
Но хватит об этом. С последними нотами «Аминь», все еще парящими в воздухе, хор разразился молитвенным гимном. Я откинулся на спинку скамьи и наблюдал, как они проходят мимо меня парами, ведомые близнецами Джонсонами, Тимми и Томми, которых все постоянно путают, хотя это и не имеет ни малейшего значения, поскольку они очень взаимозаменяемы. Близнецы очень милы, но весьма скучны.
Джорджи Кенди, с длинными ресницами и гнилой душонкй, проходя мимо, уставился (по-видимому) на Бога. У него был кровоточащий комариный укус на одной икре, и развязавшийся шнурок на ботинке. Я должен объяснить, как мне удалось увидеть укус комара: одно из правил отца Сэйерса, привезённое им из Веселой Англии , заключалось в том, что все мальчики до своего двенадцатилетия должны носить короткие штаны. Это означало, что мальчики младше двенадцати лет демонстрировали очаровательную часть голой мальчишеской плоти под краями своих стихарей. Я всегда находил это зрелище весьма захватывающим, представляя себе мальчиков совершенно голыми под их тонкими белыми накидками.
Я смотрел, как проходят мальчики. Аллен Бернс одарил меня взглядом, который можно было интерпретировать как подмигивание. «Свеженький!» малыш Эверетт Харрисон, голоногий как Кенди и Бернс, широко улыбался. О, счастливый учитель истории! Ронни Райли бросил на меня свой особенный взгляд, одновременно лукавый и застенчивый, а Эриксон... Но я не упоминал об Эриксоне, не так ли? Что ж. Я расскажу о нем немного позже. Пока же достаточно проинформировать, что ему тринадцать, но выглядит он моложе, очень, очень хорош, знает это и является школьной потаскушкой.
Полагаю, вы думаете, что я вас разыгрываю, рассказывая о школьных шлюхах и тому подобном - такого в сегодняшней Америке происходить не может, даже в изолированных школах-интернатах под управлением духовенства. Могу вас заверить, что на самом деле всё это присутствует.
И тут нет ничего удивительного. В школах попросту не было бы учителей, усердно работающих за низкую плату, если бы они не любили мальчиков не только платонически. Да и сами мальчики славятся своей склонностью к авантюрам; они готовы попробовать всё, что угодно раз, даже два, особенно если имеется хоть какой-то элемент риска, но нет реальной опасности. Элемент опасности, конечно, весьма реален для нас, преподавателей, и нам следует быть очень осмотрительными, следя за каждым нашим шагом, и принимая разочарование как естественный ход событий, будучи вечно благодарными за те маленькие удовольствия, которые попадаются на нашем пути. В этой истории вы найдете несколько таких маленьких удовольствий, и, возможно, по достоинству оцените их за то, что они действительно попались на моём пути. Однако, если ваше представление о хорошей книге - это оргии, следующие одна за другой, в которой каждый мальчик по имени Джок или Рэнди становится лёгкой добычей, то вы можете тут же бросить эту книгу в камин. В этой книги только факты, некоторые плохие, но большинство из них хорошие; и если в этом повествовании имеется некое искажение, то оно проистекает из того, что было опущено: бесконечные вечера, в которые каждый учитель, проверив работы своих учеников и подготовившись к утренним занятиям, ложится спать, выключает свет, вызывая в своём воображении Реджи Раундбатта или Бобби Браунвелла, или ещё кого-то, кто нынче вызывает у него сердцебиение, и делает то единственное, что может сделать.
Затем, уже на следующий день, как мазохист, он находится в поиске тех самых будоражащих впечатлений, что привели его в такое состояние накануне вечером, происходящих, например, в душевой.
Будучи одним из трех надзирателей общежитий, моя работа, конечно же, состоит в том, чтобы контролировать буквально все происходящее в моем общежитии.
Одна из обременительных задач - наблюдение за душем. И не говорите, что я не исполняю своих обязанностей!
За мной числиться среднее общежитие - шестиклассники и семиклассники, двадцать четыре мальчика одиннадцати и двенадцати лет, а также несколько тринадцатилетних. Я преподаю английский для всех классов, кроме четвертого, в котором полностью властвует Перси Плимптон, прыщавый студент-богослов. Он также отвечает за младшее общежитие и читает сказки на ночь своим маленьким подопечным, целуя каждого на ночь. Маленькие мальчики чувствуют себя очень комфортно с Перси, а он с ними.
Восьмиклассники живут отдельно, в большой комнате, которая раньше, перед перестройкой школы, была столовой. Ответственный за них - Клайв Ламберт, преподающий французский и латынь и, как я подозреваю, бесплатно отсасывающий старшим мальчикам. Помимо нас, трех надзирателей общежитий, есть ещё Макс Сайлер, учитель истории, возлюбленный Эверетта Харрисона, который живёт дальше по коридору от моего общежития.
Рон Рэндалл - спорт и наука - проживает рядом с ним; а у огорода, в отремонтированном сарае для инструментов, со своим верным псом Сэмом обретается Джозеф («Лимон Джо») Кардвелл - наш старый мрачный учитель математики. Религию преподает сам отец Сэйерс, а уроки музыки, теории и практики дает помощник хормейстера и органиста, несколько садистичный молодой человек по имени Рудольф Ван Деннис.
Ещё имеется домохозяйка - старая, слепая, глухая, подагричная миссис Фокс, которая никогда не может правильно назвать имена мальчиков. И, наконец, что не менее важно, есть школьная медсестра - мисс Эммондс - более известная как «Мисс Клизма» из-за ее склонности применять подобное старомодное лекарство. Она искренне верит, что может вылечить любую хворь, которая может случиться с мальчиком из церковного хора, облив его нежные внутренности горячей мыльной водой. Мальчики, опробовавшие на себе это медицинское чудо, принимают более желчный взгляд и часто задаются вопросом, что хуже - болезнь или само лекарство. Хотя у этого способа лечения имеется преимущество - он отпугивает симулянтов!
Что касается самой школы, то она была основана в середине девятнадцатого века богатым и (само собой разумеется) эксцентричным бостонским купцом как школа певчих церкви Св. Варнавы (Епископальной), и смоделирована по образцу английских соборных хоровых школ. Она сохранилась в своем анахронизме вплоть до настоящего времени, сделав лишь несколько уступок двадцатому веку.
После того, как все мальчики вышли из нефа в недра церкви, я последовал за ними вниз, в хоровую комнату, где они переоделись в школьную одежду, выстроились в шеренгу и потопали обратно в школу, находящуюся в нескольких сотнях ярдов от церкви. На обратном пути Дон Бринкли, один из префектов, очень правильный мальчик, которого часто ставят в пример другим, но который, по-моему мнению, являлся жуликом, вышел из строя и очень доверительно сообщил мне:
- Сэр, Кенди стрелял горохом в церкви.
Так вот оно что! Я знал, что Джорджи что-то замышлял.
- А ты уверен? - переспросил я.
- Да, сэр. Я забрал у него в хоровой комнате.
Бринкли протянул мне трубку для стрельбы горохом, заляпанную грязными руками. Я забрал её.
- Спасибо, - произнёс я. - Я займусь этим вопросом.
Бринкли снова занял свое место во главе шеренги, а я шел рядом с мальчиками с непроницаемой маской на лице - по крайней мере, мне так нравилось думать.
За маской я размышлял о том, как поступить с Кенди. Стрельба горохом в церкви была довольно серьезным, по сути, тяжким преступлением. Вопрос в том, хочу ли я, чтобы Кэнди выпороли, или есть какой-нибудь способ обратить эту информацию в свою пользу? С одной стороны, мне очень нравилась мысль о том, что Кенди достанется тростью. Его никогда не пороли, потому что он был очень умен, и, как ни один из мальчиков, заслуживал порки. Ловили и наказывали же всегда неуклюжих простаков. Ныне же Джорджи реально грозила трость.
Я не садист; я не испытываю желания пороть мальчишек. Но Кенди был своего рода кокеткой, он действовал мне на нервы, потому что оставался красивым и недосягаемым. Маленькому негодяю было бы полезно оказаться опрокинутым на диван отца Сэйерса с дрыгающими ногами и извивающейся попой, когда гибкая трость доброго Отца прочертит шесть очень аккуратных красных полосок на его хорошеньком заду, чтобы потом их с жадным вниманием осматривало всё общежитие. Картина в воображении возбудила меня. С другой стороны, порка не облегчит мне попадание в его штаны, а я все еще надеялся, что однажды мне удастся подобное. Во всяком случае, сегодня вечером я поговорю с Кэнди.
Когда мы добрались до школы, мальчики помчались наверх в свои общежития, чтобы расстаться с одеждой для церкви. Перед ужином они должны были принять душ.
Как уже сказал, я очень добросовестно отношусь к выполнению своих обязанностей в душевой, и поэтому, как обычно, расположился на низком стуле в раздевалке, откуда мне хорошо были видны душевые кабины. Ребята привыкли к моему присутствию, и, без сомнения, считают это вполне нормальным. Я иногда задаюсь вопросом: когда они возвращаются домой, то не просят ли своих мам и пап посидеть на низком стульчике в ванной, чтобы те проследили, как они принимают душ? Мальчики, в конце концов, поддаются дрессуре также легко, как и собаки Павлова.
Это одна из самых приятных вещей в мальчиках.
Итак, сидя на своём стуле, я наблюдал, как они входят, обнажаются, оставляя только полотенце, накинутое, как правило, на их талию. Оказавшись в душевой, они стряхивают полотенца и вешают их на крючки, открывая мне прекрасный вид на их обнаженные тела. Эти крючки размещены слишком высоко для некоторых маленьких мальчиков, и подобный факт доставляет мне огромное удовольствие. Возьмем, к примеру, маленького Эверетта Харрисона. Вот он входит в душевую, стряхивает с себя свое маленькое полотенце, чтобы продемонстрировать очаровательное тело - теснота маленьких орешков заставляет его огрызок карандашика торчать горизонтально. Задумчиво выбирая крючок невдалеке от меня, он должен привстать на носочки, чтобы повесить свое полотенце на крючок. И когда он вытягивает правую руку, его тело слегка выгибается, а его маленькая попка, напряжённая и дергающаяся, оказывается всего в нескольких дюймах от моего лица. Я наблюдаю, как сокращаются его маленькие ягодичные мышцы, когда он с последним усилием кряхтя вешает полотенце на крючок; затем, сверкнув мне своей знаменитой улыбкой, он бросается к душевым кабинкам, где розовые тела, блестящие и намыленные, еще более восхитительны из-за того, что видны лишь частично.
Вскоре выходит первый мальчик. Он тщательно вытирается, как я учил, а затем предоставляет мне свое тело для осмотра.
«Но, сэр, - однажды возразил мне логически мыслящий паренёк, - почему вы не осматриваете нас до того, как мы вытремся, вдруг нам придется вернуться, чтобы снова помыться?»
- Потому что я отказываюсь проверять мокрых мальчиков! - последовал мой ответ. И конечно, нет никакого смысла подвергать сомнению такого рода логику школьных учителей.
Четыре семейные пары свингеров устраивают оргию
Забила на мужиков и стала интересоваться женщинами
Алексис Ти перед сном ест попкорн и трахается с братом