День филолога

Подруга-модистка нанесла мне визит и поздравила с Днём филолога. Впервые меня поздравил человек не из нашей славной корпорации. Осязая за щекой нежнейшую шоколадно-мятную пастилку из подаренной коробочки, я предалась любимому филологическому занятию – самоедству.

Ибо филолог из МГУ, не ищущий себя осмыслить в манере критической и болезненной, – никакой не филолог, а какой-нибудь смузиед из высшей школы мерчендайзинга, а то и (спаси господь!) журналист, хотя их тоже вроде бы учат литературоведению и правописанию.

К самоедству средний филолог приступает ещё в абитуриентский период, ибо сам факт твоего филологического абитуриентства говорит чаще всего о том, что ты девочка-гуманитарий. Девочка-гуманитарий же – существо малоценное и малополезное в мире гудящих машин и дымящих строек. В этом мире утро встречает прохладой только тех, кто творит осязаемые и полезные станки, мосты и туннели. И даже со смещением осязаемости в сторону ларьков с ширпотребом и малиновых пиджаков большей ценности в этих существах мир видеть не расположен.

Стать девочкой-гуманитарием довольно просто. Для начала надо именно что родиться девочкой. После рождения желательно научиться бойко читать стихи Деду-морозу и полюбить сначала сказки на ночь (теперь это называется сторителлинг), а потом вообще любые книжки, которые тебе согласны прочесть зажатые в угол и обезоруженные взрослые.

Дальше надо научиться читать самостоятельно, чем поселить в родителях уверенность в том, что ты уже образованная барышня и дальше всё покатится само. Девочка сама закончит школу, сама поступит куда-нибудь во что-то девичье. А девичье – это гуманитарное, лёгкое, воздушное и изящное. Но при этом легко усвояемое и при минимальном усилии постигаемое за вечер инженером, буде снизойдёт. Но не снизойдёт: зачем ему девичья глупость.

Постигнув эту глупость, девочка вскоре волшебным образом сама образует себе из воздуха благосостояние, какое обычно обеспечивает среднего размера бизнес или зарплата востребованного специалиста. Но про такие приземлённые варианты как бизнес и профессиональная востребованность родители, начинавшие самостоятельную жизнь при СССР в коммуналке с алюминиевой вилки и пружинного матраца (или при РФ с мелкого челночного бизнеса и бабушкиной хрущёвки), обычно не думают. Они рассчитывают в глубине души, что дочь выйдет замуж не ниже чем за принца, который гуманитарную девичью глупость примет как изящное дополнение к уюту, борщам и детишкам.

Здесь родительская интуиция бывает, как ни странно, верна. Ибо в более культурные времена именно гуманитарное образование было едва ли не обязательным приданым королевских особ женского пола.

 Возможно легендарной Анне Ярославне и пришлось учить французский методом погружения без учителей сразу на брачном ложе (и то сказать, именно так предпочитали учить французский миллионы людей). Но обычно обучение царственных барышень новым и древним языкам, философии и литературе начиналось задолго до вступления в брак или хотя бы с небольшим опережением.

Последняя русская императрица Александра Фёдоровна, по отзывам современников, талантами не блистала. Однако и она могла дать известную фору китайским студентам, грызущим гранит науки на русских кафедрах столичных вузов. Ведь невесту наследника престола наставляли в православной вере (спецкурс по религиоведению), русских обычаях и этикете двора (культурология и страноведение) и русском языке (русский как иностранный). Порочная практика использования переводчиков в делах дипломатических возникла в глубокой древности, но дела семейные между монархами решаются иначе. Не умеешь разыграть правильную мигрень на нужном языке – муж уйдёт к девке-немке/фрейлине леди Анне/чудотворцу Грише, нужное подчеркнуть. Положим, Аликс русский был не особенно нужен в силу англоманско-германофильского воспитания последних Романовых, но говорила по-русски она не в пример лучше нынешних дикторов ТВ.

Но мне хочется поговорить о царственных дамах, которых обучали куда основательней.

Мне в спину смотрит ясным недобрым взглядом юная девочка из семьи Медичи. (Ты повесила мой портрет, Сперанца, но ты повесила его без уважения, убери отсюда велосипед немедленно). Мария Медичи, дочь герцога Козимо Первого и Элеоноры Толедской, была образцом так сказать политического женского образования, принятого в Европе эпохи Возрождения и раннего Нового времени.

Репутация Медичи не так испорчена историей, написанной их соперниками, как репутация Борджиа. Но смертей при странных обстоятельствах, интриг и яростных конфликтов в этом семействе известно немало.

Одной из мелких семейных драм был конфликт между Лоренцо Медичи Великолепным и его супругой Клариче Орсини, прадедом и прабабкой красавицы с портрета.  Наставником их сыновей был учёный муж Анжело Амброджини да Монтепульчано, известный нам под поэтическим псевдонимом Полициано. Выбрал его Лоренцо, однако по занятости не мог надзирать за обучением сыновей. Клариче же так невзлюбила учителя, что прогнала со двора. Озабоченность Лоренцо (он писал буквально, что этак сын Пьетро позабудет всё книжное ученье, которое далось ему не дарованиями, а задницей) Полициано не спасла.  Мстительная синьора Клариче даже не вернула учителю его книг, а книги представляли в те времена немалую материальную ценность.

Что же это были за книги? Отнюдь не «итальянская литература эпохи Возрождения», которую зубрят сейчас филологи во всех университетах Европы. ЭТА литература проходила во времена Лоренцо по разряду нынешних комиксов. Учителю пришлось оставить в поживу нанимателям сочинения Гомера, Платона и Демосфена.

Разумеется, в оригинале, то есть на древнегреческом языке. Именно указанные авторы были ядром обязательной программы образования будущих герцогов Тосканских, их братьев и сестёр из поколения в поколение. Было ли суждено сыну правление или поле брани, а дочери монастырь или родильное ложе – «общее основное образование» по методу Медичи было основано на изучении классических источников. Разумеется, объём образования мальчиков и девочек различался, но далеко не столь радикально, как мы привыкли наблюдать на примере европейских династий позапрошлого века.

Несколько поколений спустя, во времена Козимо Первого, когда влиятельные Медичи стали сиятельными и поднялись до герцогского достоинства, образование их детей стало гораздо более сложным и разносторонним. От детей великого дома требовались не только знания, навыки и манеры, но и умение создать особое впечатление царственности и превосходства.

Что же было обязательным минимумом для дочери великого герцога?

Речь. Грамотная, ясная, величественная, благочестивая. Умение произносить публичные торжественные речи во время государственных и религиозных церемоний.

И отнюдь не на итальянском, который тогда именовался volgare, то есть «просторечие», а на какой ни на есть латыни, а порой и на греческом. В тетрадках девочек Медичи сохранились длинные переводы из Цицерона, сделанные в качестве учебных упражнений.

 Нужно понимать, что почти стёртая в наше время граница между разговорным и литературным языком и границы между функциональными стилями внутри литературного языка ещё сто-двести лет назад были нерушимы. Система же, существовавшая в голове среднеобразованного итальянского/испанского/французского аристократа XV-XVI веков, отличалась от нынешней ещё больше.

Если перевести её в современные термины, картина выйдет примерно такая:

 Языки древние, они же литературные: латынь, греческий, древнееврейский, мы на них пишем и немного говорим в приличном обществе.

 Языки новые, разговорные: разные наречия на основе латыни (тосканский вольгаре, кастильское наречие, провансальское наречие). Сами говорим, что делать, одичали, но уже можно писать письма, документы и стишки там и детское и комиксы и вот Данте, Данте да, раскрутили этого рэпера, что делать (вместо Данте подставьте любого романского классика).

Барышень из дворянских семей и даже дочерей российского императора начаткам грамоты учили, как правило, женщины. Далее за работу брались учителя, среди которых в случае императорской семьи могли быть и блестящие учёные и литераторы. Но странно было бы видеть личного секретаря императора или государственного канцлера в роли наставника не наследника даже, а дочери, от которой ожидались прежде всего хорошие способности к деторождению.

 Наставником нашей героини был Пьерфранческо Риччио. Личность его заслуживает отдельного отступления.

На службу к Медичи он поступил скромным священнослужителем. Роду был незнатного, достатка самого небольшого и взят был в домашние учители юному Козимо в тяжёлые для семьи времена: более знаменитого и знатного наставника для сына кондотьер Джованни делле Банде Нере Медичи себе позволить не мог.

 Мария Сальвиати, жена Джованни, после гибели мужа (умер от ран 28 лет от роду) доверила Риччио воспитание сына и свои дела. Юного Козимо Риччио знакомил с выдающимися людьми (разумно) и интересными местами (познавательно), прививал художественный вкус и savoir vivre. Фактически Риччио был опекуном и руководителем будущего великого герцога Тосканского и помог ему взойти на вершину власти. После повторного воцарения Медичи во Флоренции Риччио распоряжался в семействе буквально всем: от выдачи припасов до тайных государственных договоров, умев всё устроить ловко и рачительно.

К моменту рождения Марии, внучки кондотьера Джованни и правнучки Лоренцо Великолепного, Пьерфранческо Риччио был практически вторым человеком в государстве.

Он руководил и образованием старших детей герцога (а самой старшей была как раз Мария), назначал учителей и давал уроки лично.

Это не значит, что девочку не учили дамским рукоделиям и не давали ей кукол, а сразу примучивали к трудам древних авторов. Игры и рукоделие входили в курс воспитания будущих владычиц Европы, но и здесь сказывались культурное своеобразие эпохи и возможности семьи.

 Вдобавок к кукольным домикам у детей Козимо были миниатюрные интерьеры церквей с алтарями и покровами, с которыми бережно играли мальчики, а девочки наряжали не безымянных пупсов, а фигурку младенца Иисуса, миниатюрную Мадонну и святых дев. А к младенцу Иисусу, коли уж держишь его на руках, полагается обращаться на языке церкви, на латыни.

К восьми годам Мария помимо итальянского volgare свободно говорила на кастильском наречии матери, читала на латыни и с латыни переводила. К двенадцати – страницами наизусть цитировала речи Цицерона и Вергилия. Видя способности старшей сестры, учёный муж Пьетро Веттори, который занимался греческим с её братом Франческо, наследником герцога, не преминул переложить на неё часть своих педагогических обязанностей. Чтобы заставить нерадивого ученика затвердить нужный материал, оказалось проще познакомить с Гомером и Аристотелем старшую девочку, которая как-нибудь по-женски неслуху да объяснит.

Безвременная смерть Марии в семнадцать лет лишила семью Медичи выдающегося таланта в области словесности, а нас – того, что сейчас называют empowerment, то бишь примера женщины, которая могла читать и писать не только романы, а и серьёзную литературу на древних языках.

То же тонкое обучение прошла сестра Марии, Изабелла, жизнь которой продлилась чуть дольше.

С самого рассвета (о ледяной московский ноябрь, как ты жесток, встать в семь, чтобы к первой паре доехать в университет) девочки приступали к учёным занятиям, а после полудня проводили время с матерью и её придворными дамами, упражняясь уже в светских искусствах.

Можно долго и со вкусом описывать, так сказать, предметную роль этих женщин в политике семьи: украшение, средство заключения альянсов, витрина наследственных добродетелей, но главное для нас соображение заключается в том, что Медичи не растили "кошек, которые не ловят мышей". На маловероятный, но возможный случай девочек с портретов Бронзино готовили к роли самостоятельных политических фигур в игре европейских престолов. Предполагалось, что самое малое образование детей (не только дочерей но и сыновей-наследников) мать из семьи Медичи в состоянии будет взять в собственные руки и направить должным образом, как сделала это Мария Сальвиати для Козимо Первого.

Заметка наша не имеет характера широкого обзора, поэтому я буду фрагментарна и не стану рассказывать о великих и многознающих дамах кастильского и германских дворов, не стану поминать учёности Елизаветы Первой Английской, помашу издали коллективной Просвещённой даме Версаля Короля-Солнца, отмету как несущественный (на самом деле нет) период становления республиканских правительств в Европе и вступлю на топкую почву, заросшую родными осинами.

Как мы уже могли заключить из предыдущего рассказа, основой образования аристократов в эпоху Ренессанса и раннего Нового времени были древние языки и классическая литература. Основательные и обширные филологические знания были именно привилегией мужчин, а степень образованности женщины измерялась степенью её прикосновенности к классической древности. Выучить же два-три современных языка, постоянно общаясь в быту с носителями, для людей с такой подготовкой затруднения не составляло.

Но как же сформировалась нынешняя модель восприятия "издревле дамской филологии" у нас, современных русских людей? Куда исчезло представление о гуманитарном образовании как о мужской привилегии, а главное, почему так радикально изменилось представление о его первоначальном содержании?

Любой выпускник советской средней школы без особой натуги вспомнит, что в старину дворяне "знали иностранные языки", сходу назовёт французский, но латынь и греческий кроме как в контексте пушкинской цитаты про эпиграфы вряд ли многие вспомнят навскидку.

Словосочетание "аристократическое образование" в нашем обычном представлении можно проиллюстрировать картинкой юной барышни и барича, болтающих по-французски и обобщённого героя войны 1812 года с саблей наголо. То есть женщины "знали по-французски", а мужчины так, чтобы женщинам не было скучно, тоже знали про такси и зоопарк и умели махать саблями (и подсознательное советское "и наверное фортификация").

Продвинутые пользователи вспомнят набоковскую англоманию и пушкинскую англофилию и что Пётр Великий знал голландский язык (о бледная и вечно недосыпающая от зубрёжки нидерландская группа филфака 1999 года, позвольте вас обнять).

Так давайте же откроем хотя бы Толстого и предадимся модному ныне пристальному чтению.

Нет-нет, салон Шерер пропускаем. Никакого французского не будет, бояться не надо. Перенесёмся в Лысые Горы и посетим уединённую комнату княжны Марьи, которой вот-вот нужно будет отправляться на заклание: на урок к отцу.

"Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc...   Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были".

Читательница из числа коллег радостно всплеснёт руками: "Ну да, геометрия, у меня вон тоже геометрия в школе не шла, ну точные науки не для барышень, вот же и Толстой подтверждает".

Так зачем же старый князь учит свою барышню именно геометрии? Неужели за геометрией вслед пойдёт та самая мужская фортификация с саблею наголо? Быть не может, роль женщины в обществе князь трактует вполне традиционно. Для общего развития? Так она французский уже знает, учил бы английскому или немецкому. Почему сразу не алгебре или физике (алгебра это же почти то же самое)? Опыты ставить или точить что-нибудь: станок-то есть же у него.

Ответ на поверхности: честолюбие князя выше так называемых гендерных предрассудков. Ему не нужна дочь-барышня, умеющая болтать с офицерами про таксопарки и зоотакси. Он метит куда выше, старательно вбивает наследнице науку, составляющую ключевой компонент средневекового квадривия. Без Пифагоровой теоремы сапёром не станешь, это полбеды. Но без неё и без "Начал" Евклида невозможно приступить к изучению классической греческой философии, не стать истинно умудрённым политиком.

По приёмам и родовитости старый Болконский практически Медичи, а во Флоренции "красота украшает добродетель", а отнюдь не наоборот. Дочь Медичи может иметь любую внешность и походку. Но образование она должна иметь политическое, дающее ключ к тайнам власти. И по привычке, унаследованной от екатерининских времён, не вдаваясь в секреты и смысл методики, князь терзает дочь подобными треугольниками.

Конечно, Толстой рисует картину несколько карикатурную: девка созрела для брака, мучится своей женской мукой, а отец пыльную науку ей преподаёт, лучше бы выдал замуж. Но за этой карикатурой и современники князя и многие современники Толстого увидели бы прагматизм высшего порядка: он воспитывает жену государственного ума и ждёт на поклон не ниже чем цесаревича. Князь отстал от жизни: женский политический ум в александровские времена уже изгнан с российского Олимпа, а вслед за ним будет изгнан и мужской.

Мне лично ещё более любопытен вопрос, на каком языке написана им рабочая тетрадь для княжны: на русском, латыни или даже греческом.

Главное, что нужно понимать: старый князь Болконский руководствуется в образовании дочери принципами, которые и в екатерининские времена уже подвергались сомнению, отголосками традиции, которую и сам он понимает не вполне.

Традиция эта, как мы помним, располагала в фундаменте образования, приличествующего благородному человеку, знакомство с классическими языками, которые изучались через тексты и классическими текстами, которые были доступны преимущественно на латыни и греческом. Понимание прецедентов и структуры событий, жизненно необходимое человеку политическому, сильному мира, давалось изучением истории и философии. История начиналась с Геродота, философия -- с Платона и Аристотеля.

Сам же Платон, по преданию, в Академию не допускал тех, кто не осилил хотя бы основ геометрии, которая была дисциплиной метафизического порядка.

Подобные треугольники почти две тысячи лет существовали в контексте, о котором советские школьники не имели возможности даже заподозрить (если не становились студентами философского факультета).

Так что же век Екатерины?

Забегая вперёд замечу, что именно век Екатерины и стал началом конца этого контекста. И не только в России. Классическое образование для политического класса как must have в итоге сохранилось только там, где имеют хождение оба употреблённых глагола.

Но давайте сместимся по шкале времени чуть глубже и вспомним об ещё одной незаслуженно забытой весьма просвещённой даме. Поговорим об ученице Симеона Полоцкого (человека, который для истории русской литературы значит куда больше, чем Полициано и Риччио для Италии), царевне Софье Алексеевне.

Канонический образ дикой барыни, созданный историками, писателями и живописцами на месте исторической Софьи, никакому серьёзному разбору, кажется, так и не подвергся. А если и подвергся в научных статьях и монографиях, до массового сознания этот разбор отнюдь не дошёл. Учителя же и наставники русской Морганы, сестры и соперницы величайшего из Романовых, и вовсе пребывают в тени. Как учителя.

Полоцкий известен как «древнерусский литератор» над которым второе столетье льются слёзы филфаковских царевен и как инициатор основания знаменитой Славяно-греко-латинской академии в Москве (1687). Именно к её крылечку скрипучие сани рыбного обоза приведут десятилетия спустя Михайлу Ломоносова.

Но слово «инициатор», позаимствованное мною из Википедии, достойно отдельного рассмотрения. Инициировать, как показывает практика, в любезном отечестве можно лишь то, что одобрено самодержцем.

«Ты убо, о пресветлый царю, подражай Феодосием, Юстинианом, и созижди зде училища ради остроумных младенец, ко учению трёх язык коренных, наипаче: греческого, латинского и славенскаго».

Так увещевал Алексея Михайловича отнюдь не сам Полоцкий, а константинопольский посланец Паисий Лигарид (Полоцкий лишь переводил). Того же направления неявные просьбы содержались в собственных сочинениях Полоцкого, Сильвестра Медведева (будущего наставника Петра Первого) и секретаря патриарха Иоакима Кариона Истомина, преподносимых августейщим особам. Но политической воли на то, чтобы создать учебное заведение, которое не только снабжало бы церковь переводчиками, но и служило целям государственного просвещения, не достало ни Тишайшему царю, ни его преемнику царю Феодору Алексеевичу, чьё правление было недолгим, но небесславным.

Длительные интриги разных партий кончились компромиссом, где недовольными остались все: Славяно-греко-латинская академия открыла двери не в том виде и духе, о каком мечталось Медведеву и Полоцкому, не в том масштабе, который был необходим для нужд страны. Не вполне доволен остался и патриарх Иоаким, ярый почвенник, которому хлопотное дело просвещения масс было чуждо и довольно было и одного учителя греческого. Достаточно сказать, что солдат войска канцлера Василия Голицына патриарх наставлял в том смысле, чтобы они не только не имели дружбы с иностранными военными советниками, но и не хоронили тел павших иностранных соратников.

Но открытие Академии (под крылом патриарха) произошло именно в правление Софьи. У неё достало сил смирить и бунт староверов, и восстание стрельцов (чем спасти государство и церковь), и добиться множества других политических компромиссов.

Ибо фактическая самодержица, царевна-регент, получила ту самую религиозно-философскую подготовку, которая была основой политических достижений ромеев и Медичи. Можно говорить даже о некотором еретическом уклоне этой подготовки, ибо сомнителен был для православной Москвы южанин Полоцкий с цитатами из блаженного Августина.

Вполне киевский хитроумный чернец, почти константинопольский ромей, некоторым образом папский римлянин, «западник» Полоцкий был ещё и вполне галантным придворным поэтом. «Валентинка» ниже – стихотворение Полоцкого на рождение царевича Феодора. Название стихотворения просится в «Жизнеописания трубадуров»: «От избытка сердца уста глаголят».

Дама трубадура Полоцкого (одна из дам, он писал стихи на случай для всей царствующей семьи) Софья была самое малое способна понять витиеватые барочные стихи, адресованные ей Полоцким и другими придворными и иностранными поэтами. Она знала греческих и латинских авторов, а польский язык при её дворе был тем, чем стал двести лет спустя французский при дворе её внучатых племянников. Её проигрыш в династической битве не был следствием какой-то особой женской слабости или глупости, она играла на равных с враждебной партией. Проигрывали и более сильные.

Падение Софьи стало первым в цепи событий, одним из косвенных итогов которых стало перерождение династии Романовых в династию Гольштейн-Готторпов, Октябрьская революция и обретение русскими женщинами политических прав и права на образование.

Но если бы всё обернулось иначе, возможно вместо Петра Великого мы обрели бы Софию Великую, царевну-императрицу, русскую королеву-девственницу.

Привычный ассоциативный механизм уже готов перенести Софью из кунсткамеры с квашнями и медведями в зал парадных портретов, где красуется Екатерина (она что-то там писала Вольтеру) и Елизавета (она "основала МГУ", "была эмансипированная и рядилась в мужское"), но механизм этот настроен неверно. Кризис престолонаследия после смерти Петра Великого был управленческим кризисом и кризисом идейным, который с неизбежностью затронул традиции образования, установившиеся в стране в целом, в царской семье и в аристократических домах. Проще говоря, система подготовки высших управленческих кадров была пущена на самотёк, преемственности между образом мысли правителей допетровской России и России эпохи дворцовых переворотов нет. А русские теремные царевны, став украшением ассамблей и желанными в Европе невестами, вопреки видимости, никаких новых прав и знаний не обрели.

Государственным умом Елизаветы Петровны были её фавориты. Екатерину Вторую скудная германская семья также не готовила к сколько-нибудь заметной роли в обществе. Её государственным умом были лучшие умы Европы.

Которые в её правление отвернулись от древности и избрали основным поприщем Realpolitik, основанную на гуманистических принципах. И только мы, советские школьники, привыкли думать, что "гуманизм" это что-то хорошее. Европейский гуманизм осьмнадцатого века как и гуманизм века двадцать первого видел в русских досадный этнографический курьёз, подлежащий исправлению.

Нужные Европе исправления русских девиаций от блистательной Екатерины Второй к тусклому Николаю Второму шли своим чередом: на протяжении царствования дома Романовых книжная учёность и придворная ловкость расходились всё дальше и дальше, пока в наследство детям Александра Третьего не остался лишь "английский разговорный" и стрельба по воронам.

Именно поэтому потуги старого князя на развитие в дочери политического ума выставлены в "Войне и мире" столь неуместными. Не вполне уместными они казались бы и сподвижникам его юных лет: фортификация и беглый французский уже были высшей ценностью и для мужеского пола, не говоря о женском. Так же смешны подобные треугольники и в глазах гипотетических современников князя в 1812 году, и в глазах Толстого, писавшего на полвека позже (сам граф к древним языкам и сколько-нибудь основательной философии обратился лишь в преклонные года).

Пытливый читатель может обвинить меня в том, что я несколько сгущаю краски с "английским разговорным" в случае с Николаем Вторым и его братьями. Чтобы не быть голословной, приведу ниже расписание уроков, гордо выставленное в экспозиции Гатчинского дворца весною 2021 года.

В 1878 году Великому князю Георгию семь лет. Упитанный, здоровый и смышлёный мальчик. Не такой как рахитичные низкорослые крестьянские дети его времени, а примерно средний советский школьник восьмидесятых. Однако школьник восьмидесятых начинал свою карьеру минимум с четырёх уроков в день при переменах в 15-20 минут. Набор предметов, которые изучали мы, также был шире: это азы географии и биологии в курсе природоведения, в добавок к рисованию шло пение и "труды" с аппликациями и человечками из желудей (выравнивавшими развитие мелкой моторики у тех, кто имел отставание). После уроков предполагалось самостоятельное приготовление домашнего задания. Немаловажно и то, что ранец в школу советский ребёнок должен был собрать он сам: неумение это делать всячески порицалось, а сакраментальное "оставил рисунок в старом альбоме" учителями, как правило, прощалось. Сборы в школу учебных материалов (бутерброды и сменка факультативно) были на совести самих детей с первого класса. Так развивались базовые навыки планирования и волевые качества.

Заметим в скобках, что ученики простонародных американских школ получают все рабочие материалы непосредственно на уроке и собраться в школу сами не в состоянии до старшего подросткового возраста.

Маленький но великий князь учится, не выходя из родного дворца, перерывы между занятиями имеет огромные, тетради и ручки хранятся в классной. Зачем, в конце концов, складывать чешки в мешочек, тренируя понимание причинно-следственных связей? Почему бы брату владыки империи не начать сразу с планирования военных кампаний, раз нет ни латыни, ни греческого, ни даже Закона Божия как отдельного урока (может и был в виде бесед с духовником семьи).

Но мы видим, что уроки царственного мальчика не только на порядок проще того, чем терзали малюток Медичи, но уступают и программе массовой советской школы. Более того: вряд ли неподготовленный зритель видит, насколько в действительности облегчена программа.

Дело в том, что английский язык маленькому Жоржику был фактически родным. Датская принцесса Дагмар, ставшая русской императрицей Марией Фёдоровной, до замужества русского языка не знала. При этом помимо родного датского отлично владела английским и прозвище имела англизированное: "Минни". Языком переписки и светской болтовни толпы двоюродных и троюродных братьев, правивших Европой, были французский и английский. Маленькие царевичи знали с детства знали оба языка, указанные в расписании, и фактически эти предметы были лишь совершенствованием в известном, просто обучением грамоте. И напротив, русский на этом фоне -- скорее "русский как иностранный".

Ибо даже отец мальчиков, "самый русский из русских царей", почвенник и консерватор Александр Третий, по-русски говорил довольно своеобразно. Свидетельствует о том фонографическая запись его голоса и голоса Дагмары, обнаруженная в датской университетской библиотеке.

Если быть точными, восковой валик сохранил запись голосов некой "смешанной русско-датской пары", сделанную совершенно случайно в королевском дворце, куда новомодную диковинку, фонограф, привезли для развлечения знатных особ. Датский профессор, обнаруживший записи, видимо испугался ажиотажа в русском Интернете и заявил, что личности говоривших определённо установить невозможно. Но если принять ту версию, что запись сделана с августейшего голоса, открывается любопытная картина.

Со всеми скидками на смену норм произношения у Александра Третьего обнаруживается сильнейший интонационный акцент. Не чисто английский и не немецкий, а какой-то общий, североевропейский, какой мог бы быть у очень грамотного иностранца, долго жившего в России, но не билингва. Не носителя русского с рождения. Или билингва, у которого русский язык долго был пассивным: понимаю, что говорят нянюшка и лакей, прошу пряничка и велю подать пони, но с маман, папа и воспитателями по-русски не говорю.

Выбор слов для вечности у православного владыки тот самый, шутейный, кукуйский, всепьянейший: кабацкая песня о Бисмарке. Но то, что мы прощаем величайшему из Романовых, в исполнении Александра Третьего выглядит куда хуже, ибо послезнание наше вмещает и осьмнадцатый век и век двадцатый -- будущие проделки Ники и Аликс, реки русской крови, пролитые в угоду европейской родне.

Если царь простодушно-вульгарен, Дагмара (у неё сладостнейший скандинавский акцент, похожий на наши северные говоры) полностью комильфо: о погоде и природе, как принято у англичан, и частное высказывание преданной жены, пусто, обтекаемо. Она если и не осознаёт, то чувствует, что новый гаджет может быть не просто гаджетом, а средством пропаганды, а "Интернет помнит всё".

Вот и вспомнил.

Замечу в скобках, что совсем не проста была Дагмара, пережившая всех своих сыновей, ибо сладкозвучие новообретённого русского сравнивала в частном письме как раз с латынью и греческим. Совсем не проста была родная сестра английской королевы Александры, приложившая в своё время все усилия для укрепления русско-британского союза и разрыва России с Германией. И в итоге именно её британский корабль спас из революционной мясорубки. Любопытно было бы заглянуть в архивы (буде сохранились) богоугодных ведомств императрицы Марии, ибо теперь-то мы знаем, что благотворительность как ширма хороша для чего угодно.

Итак, мы видим, что образование детей умницы Минни (таков её статус в родительской семье, ибо титул красавицы достался старшей, Александре, а добрячки -- младшей, Тире) и весёлого царя-германофила было вполне девичьим: филологическим по современным стандартам. Два европейских студента русского отделения филфака. Однако небольшой налёт фортификации всё же присутствовал, она прибавилась в расписании маленького Жоржика и старшего Ники в подростковый период.

Ниже уже расписание Ники, цесаревича: история, артиллерия, верховая езда. Великолепный набор, то самое аристократическое образование, которое мы привыкли себе представлять. Для приятной жизни и военной службы отечеству.

Но не для удержания власти. Не для политической субъектности. Не для компетентного правления.