Дед с батей сцепились по пьяни и испортили всем концерт

Мингус утверждал, что главным его вдохновением была церковь и Дюк Эллингтон. 

Эллингтон, если говорить коротко, — центральная фигура джаза первой половины XX века, оказавшая влияние на целые поколения музыкантов. Биг-бэнд — это, во-первых, очень сложно, а во-вторых — крайне затратно. Эллингтону удавалось содержать свой оркестр на протяжении 41 года, в тяжелые времена оплачивая работу музыкантов из своего кармана.

Через оркестр Дюка Эллингтона за эти почти что полвека прошла целая плеяда музыкантов, включая и Чарльза Мингуса. Правда, пробыл он там недолго и был удостоен редкой чести был уволенным самим Эллингтоном, что случалось крайне редко. Есть несколько версий случившегося, но все сходятся на фабуле: Мингус сцепился с Хуаном Тизолом (вы можете его знать по сверх-знаменитому ‘Caravan’ — это его композиция), ближайшим соратником Эллингтона. Тизол дал Мингусу партитуру и попросил сыграть басовую линию.

Дальше все рассказывают историю по-разному.

Мингус в своей лютой автобиографии “Beneath the Underdog” пишет, что, взглянув на ноты, посчитал, что они прописаны слишком низко и сыграл партию на октаву выше.  Хуан Тизол сказал, что Мингус, “как и остальные ниггеры в группе”, не умеет читать нотную грамоту. Тот такое не стерпел и стал на него орать: разгорелся спор, в ходе которого Тизол достал нож. По версии Мингуса, Тизол достал нож боло; по версии Боба Ньеске — мачете. Кларк Терри тоже говорил, что у Хуана был нож, но пружинный. Сам Хуан Тизол вообще потом говорил, что никакого ножа у него не было, и всем показалось (???).

Тизол описывает ситуацию так: он сделал Мингусу замечание, что тот играет слишком высоко, и что “если бы он хотел написать партию для виолончели, то написал бы партию для виолончели”. Чарльз разорался (тут сомнений нет), стал преследовать Тизола и оскорблять его, конфликт разгорелся, и Мингус, подумав, что Хуан достал нож, вооружился железной гардиной. Когда раздвинулись шторы, Мингус бросил гардину на сцену и они как ни в чем не бывало доиграли сет. А после концерта Тизол был так расстроен, что сидел и плакал в своей гримерке.

Третья версия принадлежит тромбонисту Эллингтона, Кларку Терри. Тот утверждает, что был непосредственным очевидцем событий, и что Мингус действительно достал топор, а Тизол — нож. Но тогда он, в прошлом будучи боксером, вмешался и расцепил соперников, после чего они сыграли замечательный концерт. 

Четвертая версия (хватит уже) — Ната Хэнтоффа, джазового критика тех лет. Нат утверждает, что Мингус преследовал Тизола с железной трубой в руках, так как последний усомнился в возможностях Чарльза правильно истолковать ритмический паттерн в композиции Эллингтона.

Вообще складывается впечатление, что все либо сговорились толкать лютейшую дичь, либо были на жесткой наркоте и ничего не помнят.

Мингус описывал свое расставание с оркестром Эллингтона в довольно поэтичной  манере. Так как на русский язык его автобиография никогда не переводилась, я скромно попробую перевести этот кусок сам:

Хуан Тизол хочет, чтобы ты сыграл сочиненное им соло, которое нужно исполнять смычком. Ты поднимаешь это соло октавой выше, где бас звучит не так грязно. Ему это не нравится, и он приходит в комнату под сценой, где ты репетируешь во время перерыва, и комментирует твою игру, что ты, как и все ниггеры в оркестре, не умеешь читать нотную грамоту. Ты спрашиваешь Хуана, чем он принципиально отличается от “остальных ниггеров”, и он утверждает, что одно из некоторых отличий заключается в том, что он — Тизол — белый. Ты выпинываешь его задницу вверх по лестнице и идешь следом на сцену. В момент, когда Дюк объявляет “A-Train” [Take The A-Train — джазовый стандарт, визитная карточка оркестра Эллингтона] и штора театра Апполо взлетает ввысь, вопящий, орущий что есть мощи Тизол бросается на тебя с ножом боло наперевес. Что происходило далее, ты вспоминаешь только со слов Дюка, переодевающегося в своей гримерке после концерта.

“Ну, Чарльз, — говорит он, довольно выглядящий, вставляя запонки Cartier в рукава своей прекрасной рубашки ручной работы, — тебе следовало бы меня предупредить: ты оставил меня полностью вне игры! Ты бы мог, по крайней мере, дать мне вставить пару аккордов, пока ты исполнял танцевальный репертуар Нижинского [Вацлав Нижинский — гениальный танцор и балетмейстер]. Я поздравляю тебя с успешным выступлением, но почему вы с Хуаном меня не предупредили о готовящемся адажио, чтобы мы могли его объявить? Должен сказать, что я не думал, что настолько большой человек может быть так прыток — никогда не видел, чтобы кто-то совершал такие  огромные прыжки! Тот пируэт через фортепиано, который ты сделал, не выпуская контрабаса — это было просто колоссально. Когда ты покинул сцену, я подумал: “Этот человек и правда испугался Хуана с его ножом; с такой скоростью он должен быть уже в постели у себя дома”. Но нет, ты вернулся через ту же дверь, что и вышел, все еще с басом в руках. На секунду я понадеялся, что ты наконец-то решил сесть и доиграть, но вместо этого ты просто разрубил напополам стул Хуана пожарным топором! Чарльз, правда — это уже деструктивно. Все знают, что у Хуана есть нож, но никто никогда не воспринимал его всерьез — он просто любит показывать его людям вокруг, понимаешь? Боюсь, Чарльз, — я никогда не увольнял никого — ты должен покинуть мой коллектив. Мне не нужны новые проблемы. Хуан — проблема старая, с ней я могу справиться, но ты, кажется, припас целый арсенал таких выходок. Я должен просить тебя оказать мне любезность, Мингус, и уйти самому.”

Он выдаёт это в настолько чарующей манере, что у тебя складывается впечатление, будто бы тебе отвесили комплимент. Чувствуя оказанную тебе честь, ты жмешь ему руку и увольняешься.

Комментируя этот инцидент из своей книги, Мингус упоминал, что впоследствии наставлял молодых музыкантов следующими словами: “Первое, что вы должны сделать [во время концерта] — проверить акустику зала. Потом — узнать, где находится пожарный топор.”