De histrionum et hypocritum, или о лицедеях и лицемерах разсуждение

Забавно наблюдать ужимки адептов «запретной истории». Господи, да кто же вам мешает? Потратьте время и силы на войну с бумажками – и пожалуйста, любые архивы Да-Арии и Гипербореи у вас перед глазами. Другое дело, что вам они, в принципе, не нужны, потому что вы сами лучше расскажете и сочините позабористее. Другое дело, если кто-то взялся бы написать историю любви и сексуальности в человеческой культуре. Нет, не все эти убогие политизированные gender studies, строчимые на потребу «разоблачения патернализма» и одной рукой настуканные содрогающимися первертами «истории сексуальности», а как оно было на самом деле. Нет, не в этой жизни. «Не советую, гражданин... мнэ-э... не советую. Съедят.»

Вот скажем.

Травести – это смешно. Это несоответствие формы содержанию – классика перевертыша, основа древнейшего комического эффекта.

Если вдуматься, весь юмор сформировался у человеческого общества из принципа иронии, которая и есть несоответствие формы содержанию. "Евгений Онегин" – это не смешно, это серьезное "культовое" содержание в серьезной стихотворной форме. А "Евгений Онегин" в детском матерном изложении простенькими стишками типа частушек – это зачастую для детей и дебилов смешно. В античных пьесах у самого Шекспира часты параллельно идущие сцены: герой и героиня ведут любовный диалог высокопарными стихами, а в метре от них их слуга и служанка признаются друг другу в любви прозой и неся похабень, и это смешно: это снова разные формы для одного содержания. И в мировой истории с самой древности в качестве ярчайшего примера этого явления встречаются картины и гравюры, где рыцари сражаются с улитками, кровожадные кролики убивают людей, ученые слушают лекции осла, в церкви читает проповедь свинья и т.п. Это юмор, это смешно. 

Боевой кролик-убийца со средневековых миниатюр – все равно что негр-президент в понимании американской публики до 2000 года. Негр, индеец или женщина – президент были излюбленной темой американской карикатуры с момента основания США и почти до самого избрания Обамы. Равно как и те же персонажи в облике министров – в остальном мире. Эти карикатуры воспринимались точно так же, как няшные постановочные фотографии, где за столами за картами и коньяком сидели одетые во фраки и цилиндры собаки, или где в банке или мэрии сидели за столами важные двухлетние дети в костюмах-тройках и с сигарами. Все эти образы были известны основной массе людей и воспринимались как комические. В 1915 году в веховом фильме «Рождение нации» в духе этих фотографий был показан пост-линкольновский «негритянский парламент». Еще в конце 1970-х Ричард Прайор и другие темнокожие актеры с огромным успехом выступали со скетчами, где негр-президент говорит на гарлемском жаргоне и способен рассуждать только о баскетболе и джазе.  

Точно так же смешными всегда были белые люди с выкрашенными ваксой лицами, не-ирландцы в зеленых шапках, не-немцы с моноклями и не-русские в ушанках, говорящие с карикатурными акцентами. Это классика. Это теперь называется культурной аппроприацией либо харассментом на расовой почве, и за это можно сесть.

С гендерами – чуть сложнее. Мужчина в облике женщины – это смешно. Нет даже смысла проводить экскурсы в историю, потому что этому уже посвящено множество толстенных трудов. Но ведь половину, если не больше, очерняющих описаний разных исторических персонажей, которых обычно обвиняют в вариативности полового поведения, следует отнести к области комической имперсонации. Взять хотя бы домашние театры и пресловутое переодевание в женщин Керенского и Юсупова. Так же точно переодевались в старух, неся шепелявую чушь, либо изображали роковых красавиц со всеми ужимками Нерон и Гелиогабал. В прагматических целях манипулировали гендерным обликом аббат Шуази, шевалье д’Эон, «боярышня Ирина» Ромодановский и т.д.

Конечно, правдивую историю любви в европейской культуре не напишет никто в здравом уме, потому что ему прилетит отовсюду и сразу, и он сядет навсегда в любой стране при любом режиме. Но отрицать неразрывную связь между театром, понятием перевертыша в художественной культуре и гендерной историей человечества было бы абсурдом.  

Женщина в облике мужчины – это, напротив, не смешно. Общий культурный тренд четко устанавливает ценностные ориентиры: из мужчины в женщину – это снижение статуса, комический перевертыш, из женщины в мужчину – повышение статуса, патетический перевертыш. Поэтому женщина переодевается мужчиной всегда ради какой-то цели, недостижимой в женском статусе, а не просто так. И ее цель накладывает отпечаток на весь образ, лишая его потенциала смешить просто так. Василиса Микулишна, кавалерист-девица Дурова, прочие женщины-воины, взявшие мужские псевдонимы писательницы, - всё это не смешно, это патетично. Сам термин «травести» прижился в мире за счет специфического театрального амплуа – женщина в роли ребенка. И это снова не смешно. Это мимило. За это, впрочем, тоже можно сейчас сесть, да еще со словом «дети» в приговоре, так себе перспектива вообще.

Поэтому абсолютно противоестественны и неразумны попытки на протяжении веков придать иной характер транс-визуализации в сфере культуры. Нельзя изменить человеческое бессознательное. Никогда не будет патетическим символом борьбы или победы над чем бы то ни было дрэг-квин, потому что это смешно на бессознательном уровне. И никогда не будет смешной женщина в брючном костюме на голое тело и с нарисованными усиками, потому что это секс-фетиш. Смешон артист Галустян в образе маленькой девочки. Но не смешна Рина Зеленая – голос Вовки в Тридевятом царстве. Смешны артисты Хоффман, Табаков и Калягин в ролях бальзаковских женщин, но не смешны, а жутки артистка Неелова – Акакий Акакиевич и Мэрил Стрип – старый раввин. При взгляде на них возникает «эффект зловещей долины» – когда организм «нутром чует» не-человека, скрывшегося под обличьем человека.  

Таков и был транс- и гомо-дискурс до последнего времени. Мужчина, подражающий женщине, - это смешно и чуть неприлично. Женщина, подражающая мужчине, - это не смешно и чуть неприлично. Мужчина, подражающий женщине, подражающей мужчине, - смешно всегда. Женщина, подражающая мужчине, подражающему женщине, - смешно всегда. И лишь когда борки (борец-борка, так ведь?) за права взяли ситуацию в свои руки, всё вышеперечисленное стало не смешно, а пафосно и трагично. Почему? Потому что вот в такие накачанные вековой инерцией восприятия руки это дело было взято.    

Так уж сложилось. Поэтому комических старух могут играть и женщины и мужчины, и последние, что закономерно, смешнее, потому что они – вдвое женщины, по закону гиперкомпенсации. А комических стариков могут с успехом играть только мужчины, потому что за каждым комическим стариком – женщиной стоит несовместимая с комедией арка образа и его высокая цель. А за не-комическим мужчиной, который на самом деле женщина, стоят либо такой же сложный персонаж, либо чисто сексуальная арт-игра, как у образов Тильды Суинтон или у сотен кинематографических «пажей», «монашков» и «оруженосцев» с отрезанными волосами и в выгодных колготках.

Никому и никогда не удастся поменять это бессознательное представление, сколько бы ни издавалось прекраснодушных либо мракобесных листовок. Любые попытки политизировать транс-тему идиотичны, будь они направлены на импауермент и прайд или на стигматизацию и подавление. Это не повод для принудительного почитания и не повод для гонений. Это, в сущности, как раньше, так и теперь, театр.

При этом никто не говорит, что вся эта театральная игра не была частью этологии сложных межгендерных ритуалов всех стран во все периоды истории человечества. А то прочие театральные маски – например, типы темперамента или национальности – не играли своей роли в истории и не формировали наши общества. Как же.

И еще при этом данный принцип «смешно – не смешно» работает не со всеми оппозициями. Всегда смешон, например, собирательный мещанин во дворянстве – из низкого статуса в высокий, но патетичен собирательный Гарун аль-Рашид – монарх, простолюдином выходящий в город, народник – идущий в народ, царь Эдип – одетый в рубище. Смешны молодящиеся старые, в то время как за старящимися молодыми всегда стоит какая-то история – не факт, что смешная: воспитанные бабушками восемнадцатилетние старички, дети из «Сказки о потерянном времени», накопленный для злой пародии семейный опыт и др.

По уму, следовало бы высчитать обобщенную таблицу соответствий между разными «статусами» применительно к социальным, экономическим и историческим реалиям – и к гендеру, конечно. Но мы помним, что всю эту историю не напишет никто и никогда.