Сахельский джихад вчера и сегодня
Сахель - во всех смыслах пограничная зона, вытянувшаяся на 3800 км с запада на восток между безжизненной Сахарой и плодородными саваннами приэкваториальных зон. Этот подвижный, неустойчивый и капризный фронтир грубо рассекают проведенные по линейке дырявые границы постколониальных государств - Мали, Нигера, Чада, Буркина-Фасо, Мавритании.
Подобно живому организму, Сахель циклически расширяется и сужается в зависимости от атмосферных осадков. В среднем раз в 30 лет здесь случаются катастрофические засухи, превращающие его равнины в смертоносные безжизненные пустыни. Но до начала 2000-х гг. Сахель был столь неприметен, что отсутствовал в большинстве учебников и аналитических докладов по геополитике. Вглядываясь в невыразительные лица пастухов, общинных старейшин и марабутов, сложно вообразить, что Сахель уже давно не сонное царство суфиев и мистиков, каким его видели в XIX в. французские путешественники и исследователи, а настоящая warzone, которую рассекают пикапы джихадистов и перегретая бронетехника французских коммандос.
Сахельский фронтир, как и любое пограничье, веками существовал как зона оживленной караванной торговли - интенсивного информационного и товарного обмена между Черной Африкой и миром Средиземноморья. Эти же дороги впоследствии питали жилы теневых экономик сахельских стран. По древним караванным маршрутам перевозят "живой товар" - пленников и рабов, контрабандное топливо, героин, кокаин, драгоценные металлы.
Государство в Сахель привнесли отнюдь не европейские колонизаторы. Однако опыт сахельской государственности настолько своеобразен, что его воссоздание требует интеллектуального эксперимента.
Чтобы наглядно представить себе устройство доколониальных государств Западной и Центральной Африки, а заодно понять, насколько традиционная государственность отличалась от привычных нам моделей, нужно нарисовать на бумаге три концентрические окружности.
Центральная - самая маленькая - будет соответствовать политическому центру, обычно совпадающему с крупным торговым городом. Здесь находится двор правителя - князя, эмира или султана, здесь постоянно проживает его семья и двор, конная гвардия, чиновники, богословы и летописцы. Поблизости располагались плантации правителя и вельмож, возделываемые рабами. Жители такого “центра” находились в безопасности и, как правило, лишь платили налоги в казну.
“Срединная” зона - это относительно безопасная территория, где жили автономные общины, платившие дань правителю. Третий же круг - это зона "набегов". Здесь не действуют законы, а конница правителей регулярно наведывается в эти края, захватывая в плен рабов и грабя имущество жителей. Продавая их в рабство на Ближний Восток, они получали предметы, без которых их военно-политическое и идеологическое господство было бы невозможным: коней, доспехи, перья, украшения и драгоценности.
Если же мы нарисуем несколько десятков концентрических окружностей с разными центрами и наложим их друг на друга, то получится сложная карта, где рейды за рабами и захватнические войны были основным содержанием геополитики.
Но был и еще один “фактор” геополитики, о котором забывали древние летописцы и которым пренебрегают современные “эксперты”. Это интересы жителей внешнего круга - "дикой периферии", интересовавшей правителей разве что в качестве "подножного корма", как пелось в придворных гимнах средневекового государства Борно. Чтобы избежать разлуки с семьей и продажи в рабство на Ближний Восток, можно было поступать по-разному. Во-первых, сопротивляться, что не очень разумно в борьбе с конными дружинами профессиональных воинов. Можно договориться и регулярно поставлять центру партии рабов, отобранных по жребию из числа своих соплеменников. С этической точки зрения это сомнительное решение, однако общины, влившиеся в это грязное ремесло, часто могли накопить богатства и основать собственные династии, став независимыми государствами.
Но был и третий путь: принять ислам и бежать из "языческой" зоны ("дар аль-харб") на территорию правоверных ("дар аль-ислам"). Таким образом, правильные очертания окружностей расплываются и искажаются в хаотическом, амебообразном движении.
На периферии местных хищных империй постоянно стекались “лишние люди” - диссиденты, маргиналы и преступники, беглые рабы, угнетенные общины и племена, еретики, вольнодумцы и тираноборцы. Накопление критической массы такого люда привело в XIX в. к грандиозным джихадистским восстаниям. Они начались в конце XVII в., а к 1835 г. стали главным содержанием сахельской политики.
Тогда плохо вооруженные фанатики, важную роль среди которых играли полукочевые фульбе, опрокинули эмираты хауса и создали огромные военно-теократические политии - Сокото (1804-1903), Масина (1820-1862) и Фута Джаллон (1848-1893). Вся прежняя политическая карта была стерта. Джихад открыл новую страницу истории Западной Африки, перевернутую лишь колонизаторами.
Однако приходившие к власти джихадисты, некогда сами являвшиеся угнетенными, довольно скоро перенимали повадки своих бывших угнетателей. Realpolitik - то есть торговля людьми - был несовместим с изначальным исламским прозелитизмом. Поэтому по “халифатам” в XIX-XX вв. вновь и вновь прокатывались джихадистские восстания под лозунгами “восстановления справедливости”.
Джихадистский реформизм XIX в. и “Войну с террором” в Сахеле в XXI в. отделяет целая эпоха. Между ними нет прямой генетической связи. Джихад - лишь инструмент политической борьбы, а идеология, в данном случае исламистская - лишь язык, с помощью которого люди артикулируют свои чаяния и требования и формулируют политические программы.
Однако в обществе, где Коран на протяжении столетий служил языком общественной и политической жизни, ухудшение положения и перспектив стремительно растущего и молодеющего населения заставляет искать ответы именно в его текстах и обращаться за вдохновением к героическому прошлому. Неудивительно, что в 2011 г. “Движение за единство и джихад в Западной Африке” впервые стало упоминать в своих проповедях Османа дан Фодио - легендарного руководителя джихадистского восстания 1804-1808 гг. и основателя халифата Сокото...
Наконец, прошло уже довольно много времени с тех пор, когда под подушками африканских революционеров Коран уживался вместе с томами Ленина. С банкротством и развалом африканского социалистического проекта в 1990-х гг. ислам остался единственной еще не дискредитированной в глазах населения политической идеологией.
***
С 1960 г. все многообразие местных народов оказалось стянуто границами лоскутных государств, оказавшихся в вязкой паутине “Франсафрик” - системе неоколониальной и военно-политической зависимости от бывшей метрополии Франции. Эти государства ни в коем случае нельзя назвать несостоявшимися проектами. Однако, приспособив под свои нужды скудную колониальную материально-техническую базу и сверхцентрализованный аппарат бывшей метрополии, они оказались неготовыми к колоссальному демографическому взрыву. С 1960-х гг. ежегодный прирост населения в зоне Сахеля составлял 3,5-4% в год. Он повлек хищнические захваты скудных участков суши с небогатой растительностью под выпас скота, и, вследствие этого, к эрозии рыхлых песчаных почв.
В последние десятилетия наступление пустыни обернулось кровавой войной за скудеющие ресурсы между скотоводческими и земледельческими общинами - между туарегами и фульбе, между фульбе и догонами… Что важнее - рухнули традиционные стабилизационные механизмы, способствующие поддержанию мира между общинами и народами в условиях фактического отсутствия государственной власти. В частности sanankounya - "шутливые альянсы", у членов которых принято подшучивать друг над другом для снятия социального напряжения. Такое фиктивное родство издавна объединяло людей разных кланов и этнических групп и предотвращало конфликты и споры между ними. Разумеется, в условиях всеобщей засухи, недоедания и наступления пустыни сосед, особенно если он прямой конкурент за скудеющий луг или пахоту, расчеловечивается быстрее всего.
Но не все готовы сражаться за привычный уклад жизни с наступающей засухой и друг с другом. Прирост населения спровоцировал накопление критической массы “лишних людей”, вытолкнутых из общинной жизни. С наступлением сухого сезона они стекались в неблагополучные пригороды в родных и соседних странах. Какое-то время политические и административные центры с их сносной социально-бытовой инфраструктурой и цветущей “теневой экономикой” еще справлялись с волнами “отходников”, однако и они мало-помалу подвергались ползучей эрозии. С 2005 г. их сотрясали протесты против роста стоимости жизни. Периферийные же провинции и районы оказались в положении доколониальных war zones, куда власть заглядывает изредка, и почти всегда в лице полицейского или жандарма. Неудивительно, что самыми “джихадистскими” районами считаются ныне наименее заметные для центральной власти, забытые и "остракистские" места.
Среди “лишних людей” оказалось и немало образованных молодых интеллектуалов. Это отнюдь не благополучные еврофилы, получившие престижное европейское и американское образование и замещавшие дефицитные государственные посты. Лишним оказалось целое поколение арабизированных знатоков Корана - молодых и амбициозных правоведов и богословов, одинаково принадлежащих как традиционному общинному миру с его особенной иерархией и космогонией, так и мировому исламу. Они остро ощущали собственную маргинальность в родных общинах, где уже не было достойного применения их талантам и где уже были замещены все статусные позиции - вождей, старейшин, духовных лидеров, марабутов. Они с презрением относились к излишней терпимости местных суфиев к языческой обрядности и стали открыто бросать вызов властной монополии старейшин.
Именно эти люди в Сахеле и в бассейне озера Чад в 1990-2000-е гг. образовали первые протосалафитские ячейки и движения, собирательно называемые “защитниками Сунны” (ансар ас-Сунна). Их возглавляли молодые, хорошо образованные и харизматичные проповедники, которые оспаривали авторитет традиционных мусульманских старейшин, а также бытовавшие в своих общинах синкретические традиции. В числе объектов их нападок был мавлид - праздник рождения Пророка, который в некоторых местах, например в городах и общинах народа котоко, сопровождался танцами и музыкой и восходил к доисламскому культурному пласту. Критикуя противоречащие ортодоксальному исламу традиции, они в сущности ставили под сомнение весь общественный строй, где их знания и амбиции не соответствовали уготованному им скромному месту в традиционной общественной модели и общинном микрокосме. Это был бунт против большесемейных общин, возрастных классов и косного традиционного уклада. Старейшин и глав общин обвиняли в нежелании собирать закят и раздавать его нуждающимся. Проповедники порицали коррупцию и повсеместное кумовство и требовали справедливого распределения национальных богатств.
Джихад в Нигерии и Мали, который развернули в 2010-е гг. "Боко харам" и малийские вооруженные движения, обернулся военно-политической катастрофой. К 2014 г. французские войска при поддержке Чада и ЭКОВАС выбили малийских джихадистов из крупнейших городов, включая Гао и Тимбукту, а в 2016 г. были разгромлены основные базы "Боко харам" на северо-востоке Нигерии. Эти движения не сумели установить прочный контроль над захваченными территориями и так и не обрели политическую квази-субъектность.
Однако джихадистское подполье сумело закрепиться и усилиться в качестве третьей политической силы, вклинившейся между распадающимся традиционным миром и дисфункциональным карательным государством. Эта сеть обнимает огромное разнообразие социальных ролей, идентичностей, мотивов и методов борьбы за утверждение исламистского политического проекта. Так что монументального, коллективного портрета борца джихадистского подполья, будь то боевика “Боко харам” или “Аль-Каиды в Мали”, просто не существует.
Конечно, к джихадистским проповедям особенно восприимчива молодежь. И дело не в ее внушаемости, а в отсутствии у нее внятных жизненных перспектив. С одной стороны, с повсеместным охватом начальным и средним образованием молодой человек получает базовые представления о мире, богатых и бедных странах, устройстве мировой экономики и организации политической власти. Те же юные мухаджиры, которым посчастливилось побывать в безжизненных пустынях Персидского Залива, где из ниоткуда, словно миражи, вырастают сверхсовременные мегаполисы, понимают, что суровым климатом оправдать сахельскую нищету нельзя. А когда цивилизация приходит в твои края лишь в форме старенького телевизора, мотоцикла, мобильного телефона и автомата Калашникова, в души молодых людей, чьи ожидания, надежды и запросы уже давно превосходят родительские, закрадывается темное и разрушительное чувство рессентимента - бессильной злобы и обиды на существующий общественный строй.
Есть и те, кто поддерживает радикалов вполне осознанно и нередко - с корыстным расчетом. Длительное существование в подполье, под постоянными ударами беспилотников и в страхе перед точечными рейдами французского спецназа, требует постоянных контактов с местным населением, среди которого можно раствориться и в домах которого можно укрыться во время опасности. Однако джихадисты - не пришельцы с Марса, не чужаки, завоеватели и интервенты, коими их постоянно рисует правительственная пропаганда Чада, Нигера, Мали и других стран. Это люди, связанные родственными, дружескими, семейными и любовными узами с местными кланами, общинами и деревнями. Паразитируя на коллизиях сложной общинной жизни, они сами не замечают, как становятся ее заложниками. Привлекать их на свою сторону и использовать их силу и авторитет в разрешении поземельных споров - выгодная стратегия для локальных сообществ. То же самое касается и контрабандистов, торговцев наркотиками и людьми. Однако излишняя вовлеченность в общинный мир порождает мириады ситуативных альянсов, расколов, предательств, блокирует коллективную субъектность и мобилизационный потенциал.
Идеи джихада находят отклик и у традиционно чужеродных, трансгрессивных и подвижных элементов, - людей, общин и целых народов, так в полной мере и не абсорбированных сахельскими политическими нациями. В частности, это полукочевой мусульманский народ фульбе, который на протяжении десятилетий обвиняется в нелояльности нации и симпатиям джихадистскому подполью. Действительно, фульбе дальше остальных обществ Западной Африки зашли в развитии политической и социальной иерархии и восприятии мусульманской культуры, фульбе охотнее сотрудничали с колонизаторами и продавали им рабов из числа соплеменников и завоеванных народов. В XVIII-XIX вв. именно фульбе создали здесь ряд хищнических военно-теократических халифатов, эмиратов и ламидатов. Неудивительно, что в политическом воображаемом современных малийцев такое гипертрофированное место заняло противостояние “джихадистов”-фульбе и догонов - традиционного охотничьего братства, воплощения безгосударственного мира и традиционной космогонии мандеязычных народов.