Дар

Каменное возвышение около боковой стены отлично сошло за стол, когда его накрыли скатертью и разложили вокруг подушки. Слуги нашли неподалёку от «храма» неумело сложенный грубый очаг и – недаром выучка тех, кто прислуживает королю и его семье, вошла в легенды – сумели приготовить на нём вполне сносный ужин. Огоньку на «алтаре» не хватило бы сил хорошо осветить даже чулан, и Амир велел зажечь факелы. Снаружи стемнело, и рыжие отблески живого пламени уютно плясали на боках серебряных чаш и кувшинов.

Амир привычно занял место во главе стола; слугам позволялось сидеть тут же, на том его конце, что потемнее. Так положено в пути: все едят вместе, но не снимая с пояса мечей. Недостатка не было ни в еде, ни в винах – Им’Суур позаботился о том, чтобы его родная провинция как следует снарядила принца в путь. Манящие ароматы на время заставили дневную усталость отступить, и скоро своды неприютной развалины, давшей им кров на ночь, огласили оживлённые разговоры и смех. Не хватало разве что музыкантов – Амир в который раз мельком пожалел, что не взял с собой ни одного…

– Государь не желает пригласить к столу… хозяина дома? – вполголоса спросил Им’Суур, наполняя протянутый Амиром кубок.

Амир поискал глазами Элиэла. Ему уж точно не пришло бы в голову пожалеть для мальчишки вина и мяса, но тот забился в угол, которого толком не достигал свет огня, как загнанный в нору зверёк: попробуй достань – ещё, чего доброго, цапнет… Боится? Места здесь не людные; бедняга, наверное, давно не видел столько народу сразу. И как его вообще сюда занесло?..

– Не будем его тревожить, – Амир пожал плечами и сделал глоток. – Может быть, он как раз читает свои… вечерние молитвы.

∗ ∗ ∗

Элиэл тысячу лет не ел человеческой пищи. Змеи приносили ему дичь, но не соль; вода в роднике не иссякала, но отдавала на языке железом. Иди эта ночь как-то иначе, запахи мяса, сластей и специй заставили бы его захлебнуться слюной, но сейчас его слишком тошнило от страха.

Огонь факелов освещал устроенный слугами принца стол, но сгущал вокруг него тени.

Тени были полны змей.

Они все были здесь. Все до единой, ещё способные думать и говорить. Они оставили охоту и гнёзда, полные кожистых яиц, проснулись от сытого сна, в котором проводили дни подряд. И они все смотрели. С пола, из глубоких борозд резьбы со стен, из провалов в потолке и из груд камней, и Элиэл видел их глазами – бо́льшим числом глаз, чем когда-либо прежде. Складки вышитой золотом скатерти. Затылки пьющих и смеющихся людей. Рука принца, сильная и тонкая, сжимает ножку кубка. На чьей-то шее блестят капли пота. Пятна света пляшут с пятнами тени. Красные отблески пламени на светлых волосах, волосы струятся на плечи; в вышивку на открытом вороте лёгкой рубашки вплетён королевский знак. Смех и голоса и звон блюд и кувшинов и снова смех – как шумные всплески от камней, брошенных в гладкую воду ночи. Мир – узор холода и тепла: сине-серый, оранжевый – контуры человеческих тел, и в самом горячем – самом ярком – самом – пылающим алым пятном бьётся живое, раскалённое сердце.

«Сскоро».

«Сскоро».

«Сскоро!..»

Шёпот змей у него в голове был громче горного обвала. Элиэл сжался в комок в своём углу, тщетно закрывая руками уши.

«Что вы с ним сделаете?!»

Плевать на остальных. Плевать на слуг, охрану, на толстяка с его монеткой, пусть забирают всех, всех, кроме-

«Он осскорбил Ххрам!»

«Он осскорбил Тссаря!..»

«Он не знал! Откуда ему было знать?! Вы сами запретили мне рассказать правду! Простите его!»

«Ни в один ххрам не вхходят с пусстыми руками. Он не принёсс нам досстойного дара».

«Я тоже пришёл без дара!»

«Ты ссам – дар».

Да. Дар. Сделанный по доброй воле.

Бесконечными одинокими ночами напролёт Элиэл думал о том, что́ змеи сказали его семье. Какую пообещали кару. Убить всех коз в стаде? Ночью забраться в постели его сестёр? Опустошить целую деревню? Его мать была упрямой и смелой, отец – мудрым и сильным; они не отдали бы его просто так. Они его любили. Он был уверен.

Был. Когда-то.

«Я ему объясню! Позвольте ему исправить ошибку!»

«Мы ссами иссправим».

«Не трогайте его!»

«Он тошше сстанет даром».

«Пожалуйста, не надо!»

«Ссын людсского тссаря для Тссаря Змей».

Элиэл зажмурился, чувствуя на незрячих глазах слёзы – и всё равно видя. Сколько бы он отдал за минуту, всего минуту милосердия истинной слепоты. Умереть хотя бы затем, чтобы вокруг наконец стало темно.

Его сердце билось так, что отдавалось дрожью во всём теле, до кончиков пальцев.

«Я опрокину светильник».

Они яростно зашипели на сотни голосов.

«Ты не поссмеешшь! Не поссмеешшь!..»

Не посмеет? Почему? Потому, что если их хвалёный Царь Змей – не сказка, он утопит мир людей в крови и слезах? Потому, что Элиэл боится боли?

Плевать.

«Ссейчасс,» – первым прошелестел кто-то, и остальные оглушительным эхом отозвались:

«Ссейчасс!..»

∗ ∗ ∗

– Нет!!..

Амир чуть не поперхнулся только что откушенным куском; Им’Суур выплеснул вино из кувшина себе на колени. Разговоры за столом оборвались на полуслове, и все глаза повернулись к Элиэлу, который вскочил на ноги и теперь, дрожа, как в лихорадке, стоял, вцепившись побелевшими пальцами в выступ стены.

Тогда-то всё и началось.

Старший из слуг захрипел и рухнул лицом в свою тарелку. Второй рядом с ним ещё успел завопить, отдирая вцепившуюся в кисть его правой руки змею.

Змеи.

Амир увидел опасность затылком, услышал каким-то звериным чутьём. Не успевая подумать, он в мгновение оказался на столе, с обнажённым мечом в руках. Загремели поваленные кувшины, золотой волной пролилось на скатерть вино; ещё секунду спустя – кто бы ожидал от толстяка такой ловкости? – рядом оказался готовый к бою Им’Суур. Расшвыривая ногами посуду, его примеру последовали остальные – те, кто мог: ещё двое из охраны уже бились в судорогах, исходя пеной.

Амир огляделся вокруг, и волосы у него на голове зашевелились.

Змей было столько, что под ними не было видно пола. Они кишели внизу, будто грязная пена в кипящем котле, перехлёстывающая через край. Низкому столу не под силу было их задержать: они ползли вперёд, перетекая через трупы, свиваясь клубками, обгоняя друг друга за право первой забраться наверх.

Ловушка.

Амир отбросил змею, поднявшую голову у самых его ног, ударом сапога, каблуком размозжил череп второй и почувствовал, как страх вытесняют отвращение с гневом. Поганые твари! По правую руку от него Им’Суур уже вовсю рубил гадов мечом, и Амир вспомнил про свой. За двадцать три года жизни он так привык, что никто не смеет поднять руку на принца – что ж, значит, лучшие бойцы страны всё-таки учили его драться не только затем, что мужчине до́лжно это уметь…

Где-то за границей света коротко и пронзительно, как кричат только от боли, вскрикнул Элиэл. Что, и его – уже?..

Амир оскалился и рассёк толстое змеиное тело, переваливающее через край стола, напополам. Что ж, убить его будет не так легко, как слепого мальчишку.

Пусть попробуют.

∗ ∗ ∗

Боги. Боги, как же больно.

Каждая убитая змея была как мучительно яркая вспышка темноты, пронзающая мозг раскалённой мукой. Когда мёртвая пара глаз переставала видеть, на краткую и бесконечную долю секунды Элиэл слеп взаправду; потом на освободившееся место, как вода в пустой сосуд, устремлялось зрение ещё живых. Обрывки сошедшего с ума мира – перевёрнутые кубки, пустые лица мертвецов, открытые, будто для крика, рты, блик на клинке – прямо в глаза, огонь, огонь, сводящая с ума пляска света среди вечного полумрака, кроме которого ничего нет – судорожно сплетались, перемешивались и сплавлялись в один сплошной кошмар; в голове белой, шершавой, сдирающей кожу стеной стояло шипение десятков голосов без слов и мысли. Элиэл хотел закричать, но не смог – приступ мучительной тошноты сжал горло, как когда-то тогда, в начале, когда земля не хотела оставаться у него под ногами. Он стиснул руками голову – его повело, он попытался было снова ухватиться за стену, но пальцы нащупали не знакомый до боли сырой старый камень.

Гладкий, тёплый металл. Бок светильника на алтаре.

Ты не посмеешь, говорили они. Ты не посмеешь. Ты не посмеешь.

Элиэл ухватился за край чаши обеими руками.

Ты не посмеешь.

Царь Змей спит под землёй, и когда он ворочается во сне, земля дрожит.

Элиэл толкнул чашу, но она не поддалась.

Он вспомнил что-то давно забытое, из старой жизни, что-то, что объяснял ему отец, и, откинувшись назад всем своим весом, потянул медную громаду к себе. Казалось, она стала тяжелее гор, вросла корнями в камень, но вечность спустя ему удалось наклонить её на себя, совсем чуть-чуть – толкнуть вперёд – потянуть снова – и каждый раз это получалось капельку легче.

Вперёд, назад, как колокол в храме, где стоят статуи с безмятежными, равнодушными лицами – а каким ещё лицам быть у богов? Элиэл каждую секунду ждал агонии боли, ждал, что последним, что он почувствует, будет укус – почему его не кусали? Неужели их так опьянила мысль о том, чтобы принести в жертву своему придуманному Царю того, кто стал бы Царём людей? Сколько времени есть у него до того, как они наконец заметят? Сколько ещё ударов колокола? Сколько ударов сердца?

Вперёд. Назад. Вперёд.

Чаша светильника опрокинулась, давя змей под собой, ошпаривая их потоком густого, горячего масла. Темнота, взорвавшаяся у Элиэла перед глазами, чуть не бросила его на пол, но он устоял, на мгновение – на одно только мгновение – чувствуя себя свободным и сильным. Теперь кусайте! Ну же, что же вы!..

Змеи вокруг – он видел себя самого через их глаза – шарахнулись от него, как от прокажённого, оставляя вокруг босых ног остров пустоты. Они боялись. Боялись его так, как благочестивый люд боится богоотступника, совершившего самое страшное кощунство на свете: никто не захочет быть рядом, когда его поглотит бездна или поразит огонь с небес, да и кто знает, на что ещё этому безумцу хватит духу?..

Элиэл сделал глубокий вдох, сжал зубы и с силой опустил ногу на голову одной из тварей. Ломкий череп хрустнул под босой пяткой. Остальные не сделали ему ни-че-го.

Элиэл закрыл бесполезные глаза и сжал кулаки.

Они ответят. За всё.

Наконец-то они ответят.

∗ ∗ ∗

Думать было некогда.

Они рубили змей, как хворост, и тех не становилось меньше. Люди не успевали перевести дыхание, не успевали даже толком вдохнуть; пот струился у Амира по лицу, мешая смотреть, ноги скользили по лужам змеиной крови, рука словно приросла к рукояти меча. Где-то на улице панически заржали и смолкли лошади. Их-то за что?!..

Чувствуя, что устаёт, теряет ясность, Амир чуть было не подставился под ядовитые зубы, но успел отсечь змее голову. В следующее мгновение место убитой твари заняли двое её сородичей. Амир убил и их. Это было как в сказке, когда ты сносишь дракону голову только затем, чтобы на её месте выросли две, четыре, восемь новых. Сколько это длилось? Поначалу он и его соратники справлялись хоть как-то, но постепенно, по одному, люди падали, преданные измождением, сражённые ядом, а змеи не убывали. Свет факелов играл на чёрной, алой, жёлтой, коричневой, изумрудной чешуе – будто кто-то занёс фонарь в сокровищницу, только заколдованные самоцветы оказались готовы впиться в протянутую руку зубами. Который нынче час? Ещё ночь? Или уже утро? Идёт ли вообще ещё время?

Им’Суур споткнулся об одного из слуг, распростёртого у них под ногами, и тяжело, как огромный бурдюк, упал прямо на змеиный клубок. Амир хотел помочь ему подняться, но широкое бородатое лицо спутника, соратника – да после этого проклятого побоища уже почти друга – уже стало иссиня-багровым, как слива, а вместо дыхания из груди вырывался тяжёлый свист. Ну и быстрый же у них яд!.. Силясь проглотить сжавший грудь спазм, не позволяя слезам ярости и бессилия застить глаза, Амир наотмашь рубанул по переплетению змеиных тел – кажется, он когда-то слышал легенду о том, что узлы, которые не развязать, просто рубят…

Их оставалось четверо. Трое. Потом Амир и ещё кто-то последний – он не знал, кто, не было времени заглянуть в лицо – отбивали от змей свой крошечный кусочек мира, стоя спиной к спине, пока и тот второй, кто ещё стоял, не упал тоже.

И тогда всё кончилось. Кончилось вдруг, внезапно, как, говорят, бывает на городской стене во время штурма – когда атака иссякает, и, с головой захваченный тем, чтобы просто пережить следующий миг, ты не сразу понимаешь, что можно остановиться.

Пальцы Амира разжались, и упавший меч не звякнул о камень, потому что пола под ногами больше не было.

Голубая, медная, полосатая, серая, как сталь. Амир никогда в жизни не видел столько чешуи сразу. Змеиные тела грудами лежали среди чаш и серебряных блюд на разорённом столе, траурными саванами покрывали почерневшие, словно обугленные людские трупы.

Факелы догорали, но между двух гор прямо за дверями храма занимался рассвет.

Неужели в этом мире правда до сих пор может вставать солнце?

Непонятный звук – то ли вздох, то ли всхлип – показался в мёртвой тишине мёртвого храма ужасно громким. Амир рывком развернулся – и увидел Элиэла, который, живой и целый, шатаясь, стоял в озере масла и чёрной змеиной крови.

∗ ∗ ∗

Своих последних змей он добивал вслепую. Ломал черепа и позвоночники, давил сердца в клетках хрупких бесчисленных рёбер, и чужие глаза гасли, пара за парой, пока наконец не стало совсем темно.

Элиэл попытался вдохнуть и сумел только со второй попытки. Сотрясаемый дрожью, медленно выдохнул и осел на пол.

Где-то рядом с ним зачавкала плоть и захрустели змеиные кости. Шаги.

Элиэл сидел на полу, просто стараясь дышать, и темнота у него перед глазами светлела, как туманное зимнее утро, когда ночь кончается, хотя ты уже не верил, что у неё вообще есть конец.

Он различил очертания его фигуры. Потом – сапоги из мягкой коричневой кожи. Вышивку на полах рубашки, забрызганной тёмным.

Каждый стежок. Каждую отдельную цветную ниточку на белой ткани.

Элиэл моргнул и поднял на принца свои глаза.

Это был момент абсолютной ясности и полной тишины. Храм медленно наполнял рассвет; принц стоял над Элиэлом, высокий и прямой – грядущий Царь людей, ради которого Элиэл, не думая, предал тех, кого уже много лет считал своими господами. Элиэл сидел на полу, скользком от крови, и просто смотрел на него, как на чудо. Он хотел оставить этот миг себе навсегда – с жаждой заблудившегося в пустыне и наконец-то нашедшего колодец вобрать в себя каждую линию, каждую тень, каждую черту этого лица – самого прекрасного лица на свете. И глаза. Яркие даже в полумраке раннего утра, золотисто-зелёные, как солнце, пробивающееся сквозь молодую, не успевшую запылиться листву. За один взгляд таких Элиэл пошёл бы на край света – как был, босиком.

Потом принц захрипел и с пеной на губах упал к его ногам.

Элиэл не успел понять, что случилось. Просто мир, только что казавшийся кристально прозрачным, надломился и рухнул. Как будто всё, что принесла эта ночь, было сном, и тот вдруг вспомнил, что он – кошмар.

На четвереньках подскочив к принцу, лежащему вниз лицом, Элиэл увидел, что в его сапог, прокусив мягкую кожу, впилась отрубленная змеиная голова.

Её жёлтые глаза были мертвы, но Элиэл готов был поклясться, что она улыбалась.

∗ ∗ ∗

Принц умирал у него на руках.

Умирал долго – когда всё наконец закончилось, уже совсем рассвело. Баюкая его голову на коленях, Элиэл смотрел, как его глаза гаснут – так гаснет, высыхая, выловленный из моря янтарь. Как пена запекается коркой у перекошенного страданием рта. Как, пропитываясь утром, бледнеет небо, и как пятно света ползёт от двери храма к ним двоим и не может достать.

Ему было всё равно, что где-то под землёй, быть может, ворочается, просыпаясь, Царь Змей.

Ему было всё равно, что у короля был только один сын, а теперь не стало ни одного, и всё равно, что он не знает, в какую сторону идти к людям.

Ему было всё равно, что целую вечность спустя он снова может видеть солнце и смотреть, куда хочет.

Он никуда не хотел смотреть.

Он вообще ничего уже не хотел.