ДРАМТЕАТР. Часть 3
ASTRAЕВГЕНИЯ ЗАБОГОНСКАЯ ПРОРАБОТАЛА В МАРИУПОЛЬСКОМ ДРАМТЕАТРЕ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ. ИМЕННО ОНА СТАЛА «КОМЕНДАНТОМ» ТЕАТРА ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ
Евгения с семьей пришла в театр еще в первый день российского вторжения, 24 февраля. Первые несколько дней там был лишь актер Дамир Сухов, пожарная служба и охрана. С усилением обстрела города в театр стали стекаться все больше людей — сначала на время, чтобы переждать бомбежки, а затем и вовсе начали оставаться там на ночь. «Некоторые наши сотрудники приезжали в театр, видели, что в театре старики, женщины, дети — нас тогда было человек 60 — привозили детям супы горячие, я бегала домой кипяток носила. Прямо в чайниках. Потом в большом термосе, когда его принесли. Когда отключили воду, мы собирали на улице дождевую. Снег шел, мы топили снег — чтоб смывать унитазы, чтобы поддерживать чистоту».
«Старшей» по драмтеатру Евгения стала поневоле: «Однажды я побежала кипятить воду, и когда пришла обратно, люди мне говорят: «Ты у нас комендант». Я говорю: «В смысле? Кто сказал?». «Полиция приехала, записала тебя как коменданта. Ну, они нас спросили, кто тут старший, мы сказали, что ты». Евгения хорошо знала здание драмтеатра — она проработала там 15 лет осветителем, а последние 5 лет была художником по свету.
Когда по городу стала разноситься новость о том, что у драмтеатра будут собирать людей на эвакуацию, в здание стали стекаться сотни людей. «Со всего города, с разных краев съехались люди к театру, было огромное количество машин. Огромное количество людей, которые просто пришли. И вот люди ждут-ждут, а потом объявляют: «Эвакуации не будет». Те люди, которые были на машинах — разъехались, которые на машинах были. А те, кто пришли своим ходом, куда им деваться? Они остались в театре».
«Люди начали занимать места, кто где. Начали ломать стулья в зрительном зале, чтобы себе как-то подстелить что-то, куда-то сесть. Мы начали уговаривать: «Не делайте этого, не ломайте зал, мы сейчас все вынесем, всем все дадим, всем устроим, только дайте время». Мы вытащили все кресла, все диваны, стулья, все, что только можно было, что использовалось как декорации в спектаклях. Мы начали снимать кулисы, чтобы как-то что-то подстелить. Вытащили все матрацы, маты. Мы дали инструменты, чтобы кресла в зале не ломали, а снимали их аккуратно. Но мало кто аккуратничал… В основном начали просто ломать. Дубовые кресла… Почти 700 кресел в зале — это почти все было разломано в пух и прах. Вот так у нас поселились первые 500 человек».
Евгения предупреждала людей, в каких местах категорически нельзя располагаться — такими местами были сцена, зрительный зал и паркетный зал на втором этаже. Там были гигантские деревянные витражные окна, высотой на весь второй и третий этаж. Но не все прислушивались к совету «коменданта».
Чем больше людей приходило в театр, тем больше возникало проблем с водой и едой. Рядом с драмтеатром было 2 пожарных водохранилища. Евгения рассказывает, что после того, как в городе пропала вода, пожарные брали воду именно из этих люков, чтобы тушить горящие здания. «Вот мы так поделили: один резервуар нам, второй — пожарникам. В общей сложности, двести тонн воды было в этих резервуаров».
Мужчины нашли пластиковые баки, в которые ежедневно набирали воду, чтобы люди могли хотя бы минимально умыться и помыть посуду.
«С каждым днем прибывали люди, потому что ежедневно объявлялись эвакуации. По нашим подсчетам, максимально там было человек 1200. Мы считали по количеству порций еды», — говорит Евгения.
«Постепенно у нас организовалась целая коммуна в театре. Когда люди поняли, что тут нет волонтеров, что здесь все такие же люди, как и они — пришедшие, чтобы спастись и пересидеть взрывы — люди начали предлагать свою помощь. Так у нас появилась «охрана», люди, которые готовили дрова, следили за кострами, носили воду, готовили — у нас были настоящие повара. Были девчонки, которые помогали заготавливать еду — чистка, нарезка, чтобы повара только брали и готовили. Были женщины, которые помогали мне с мытьем санузлов. Полиция нам очень сильно помогала: когда они увидели, какое количество людей у нас в театре, они буквально через несколько часов дали нам полевую кухню. Это нам очень сильно помогло. Потом полиция привезла нам поддоны деревянные, мы из них также сделали забор вокруг полевой кухни, чтобы никто не обжегся и не поранился.
Мы друг другу помогали, как могли. Полиция и волонтеры привозили нам еду, зубные щетки, пасты, какие-то вещи. В последние дни они привезли нам даже подушки, матрацы. После того, как разбомбили ж/д вокзал, из уцелевших вагонов полиция позабирала все одеяла, подушки и матрацы, и развозила по бомбоубежищам города — которые были в кинотеатрах, в ДК. К нам когда приезжали, мы говорили, какие у нас проблемы. Если они могли помочь, они там привозили. Они помогли нам организовать медпункт, привозили нам медикаменты. Очень сильно помогли с инсулином для диабетиков. Большая проблема была с лекарствами для деток — жаропонижающее или медикаменты против кишечных инфекций. У детей были расстройства, потому что была проблема с водой, с мытьем рук».
Мамочкам с маленькими детьми Евгения раздавала сухие смеси — они тоже были в дефиците: «Мало было очень кашек, смесей, я насыпала в чистые одноразовые стаканчики и раздавала мамам. По целой пачке я никак не могла раздавать. Так же раздавала понемногу влажные салфетки, а когда привезли целую коробку — каждая мамочка получила свою пачку».
Забогонская рассказывает и про страшные моменты, которые переживал драмтеатр. Например, про минометный обстрел, когда людей спасла лишь елка, стоящая рядом со зданием. «Наших мальчиков, которые работали на полевой кухне, немного посекло. Они незначительно пострадали, медики обработали раны, и они через 15 минут уже варили нам обед. И еще пострадали две женщины, которые варили себе еду на маленьких кострах, по ним прилетели стекла. У одной женщины была травма ноги, кровоточила сильно, но наша «охрана» нашла быстро мужчину, который согласился ее отвезти в больницу на 17-й микрорайон. И еще одну женщину с посеченными ягодицами отвозили дважды: первый раз в больнице ей не оказали должной помощи, они просто обработали раны, затомпонировали и одели на нее подгузник.
И затем случился еще один «неприятный» момент.
«И когда эту женщину второй раз решили везти в больницу, ее сопровождать вызвалась девочка Настя. Ей 15 лет, она пришла в театр вместе с братом и друзьями. И она такая очень бойкая девчонка, всем помогала, со всеми общалась, с детишками играла. Очень хороший, светлый человек. Как мне рассказывали очевидцы, она говорила: «Я поеду с ней, чтобы точно ей оказали помощь». Они попали под автоматный обстрел. Настю сильно ранило. Пуля вошла в бедро и вышла через брюшину. Настю оставили там же в больнице, прооперировали, но сказали, что Настю вернут к нам. Мы в шоке: как после такого ранения человека можно вернуть в холодное помещение, которое осталось без окон? На улице было минус 10, в здании с заколоченными окнами было +10, это очень холодно. По прошествии нескольких дней Настю привозят к нам в театр — с дренажами, которые торчат из живота. Наши медики никакого сопроводительного листа — чем ее лечить, что ей нужно — не получили. Наши врачи ее осмотрели, посовещались, решили, какие нужны медикаменты. Выдали мне этот список. Я когда пришла — я в шоке была, огроменный список. Мне медик говорит: «Женя, это очень нужно».
Муж Евгении общался с волонтерскими организациями — он в итоге и достал нужные лекарства для Насти.
«Также у нас в театре была организована «перепись населения». У нас были по каждому району города свои журналы, в них в алфавитном порядке записывались люди, которые прибывали к нам. Эти журналы должны были даже остаться целыми, потому что все видео, которые я видела, в интернете, в этой части театра — в гардеробе — там пожара не было. Возможно, эти журналы до сих пор лежат там», — рассказывает женщина. Тем не менее, по ее словам, задачи именно посчитать людей не было. Списки вели, потому что «так сказала полиция».
В один из дней на импровизированной планерке, где собирались представители от «охраны», кухни и других «театральных служб», как называет их сама Евгения, один из ее помощников предложил начертить буквы «ДЕТИ» спереди и сзади здания. На 4-м этаже, где был художественный цех, нашлось ведро с белой краской и валик: «И ребята, кто был свободен, это сделали. Буквально через несколько часов были эти буквы. Они были очень большие — представьте, если это со спутника все видно».
С 15 на 16 марта, когда центр города сильно обстреливали, в театре, по словам Евгении, почти никто не спал: «Я не спала всю ночь. Я не представляю, как спали наши дети. Это было что-то страшное, земля дрожала, не переставая. Я ходила по театру ночью, из людей никто не спал, все очень боялись. Утром все затихло. Когда мы вышли и начали разжигать костры — горел центральный рынок. Такой черный дым шел… И мы посмотрели, что универмаг разбит… Посмотрели, что разбомбили вокруг нас. Люди были очень напуганы, и очень многие решили, что именно сегодня надо уехать.
У меня тоже был безумный страх именно после этой ночи. Я первый раз за 3 недели стала бояться.
Мы ни от кого не скрывались, все видели, что у нас готовят. Постоянно над нами летали беспилотники… Все было на виду. Часто к нам приходили люди, чтобы узнать новости, потому что полиция раздавала листовки о том, что происходит, какие позиции взяты, сколько раненых, что происходит в других районах. Слушали радио у нас на проходной. Ну, вот так. И надеялись. Мальчишки наши шутили: «Закончится война, будем отстраивать город, а общежитие драмтеатра будет существовать, пока город не восстановят».
16 марта
В момент авиаудара Евгения вместе с мужем находились в электроцехе на сцене — там она хранила самый дефицитный товар — бутилированную воду для маленьких детей, салфетки и памперсы. «Мы туда зашли, чтобы спокойно поговорить. Потому что в театре у нас все что-то постоянно спрашивали, мы постоянно кому-то помогали, что-то носили. Буквально 1-2 минуты — и произошло вот это.
Я даже… Меня сразу контузило: звон в ушах, темнота, искры. И нас с мужем засыпает. Пока засыпáло, я даже не двигалась. Когда почувствовала, что перестало на меня падать, с мужем начали перекрикиваться. Выяснили, что оба живы. Муж откопался, откопал меня. Раскрыли глаза — и в шоке были, что происходит вокруг, и как в одну секунду все изменилось. Откопались и поняли, что надо бежать к ребенку и смотреть, что там с бомбоубежищем.
Бомбоубежище было абсолютно целым, там не было ни пыли, ничего. Все там были живы, но были очень напуганы. В фойе люди паниковали, искали друг друга, дети родителей, мужчины — женщин, женщины — мужчин. И тоже не знали, что делать, бежать в подвал или убегать из театра. Дочка наша была очень сильно напугана. Муж сказал: «Уводи ребенка». А сам говорит: «Я останусь, буду помогать людям, сколько смогу». Мы узнали, что засыпало полевую кухню. А на ней работали как раз ребята, мы поставили хлеб печься. Там уже варили супы. Я побежала уводить ребенка, у меня неподалеку жил отец, мы пошли к нему. А муж остался помогать, пока не начался сильный пожар. Вот когда уже начался сильный пожар, муж сказал, что он уже не мог никуда лезть, сильно рисковать…».
Евгения рассказывает, что когда она вышла в фойе первого этажа и заглянула в зал — крыша еще была. Скорее всего, она провалилась позже, когда пожар разрушил перекрытия.
«Я знаю, что многие очевидцы, друзья мои, которые живут напротив драмтеатра, сказали, что это точно был авиаудар».
Евгения утверждает, что ни одного военного за все время в театре не было. «Очень много слухов ходит, что у нас якобы селились военные в театре. У нас ни разу не было военных в театре, никто. Были только семьи полицейских, которые нам помогали. Но военных не было никого. Никто у нас не ночевал и штабов у нас не было. Очень много искаженной информации ходит, такого напридумывали, чего не было».
Списки из драмтеатра, скорее всего, исчезли навсегда. «Я думаю, на эти журналы никто внимания не обратит. Их выбросят точно так, как пытались выбросить всю документацию драмтеатра, когда вскрыли помещение, куда спустили весь отдел кадров. Просто выбросили наши трудовые книжки на улицу, как мусор, когда начали разбирать драмтеатр. Никто этой документацией не интересовался. Наши работники — те, кто не смог выехать из Мариуполя — тогда приехали, они пришли и увидели, как выносят и выкидывают, как мусор, наш отдел кадров. Мне писали, что мою книжку забрали».
Евгения говорит, что к официальной позиции РФ о том, что случилось в драмтеатре, относится так же, как и «к любой лжи»: «Я к любой лжи отвратительно отношусь, как к этому можно относиться? Я интервью соглашаюсь давать только потому, что хочу рассказать, как там действительно было. То, что знаю сама. Война — это всегда ужасно, страдают обычные люди. Хорошо к этому никто не может относиться. Кроме тех людей, которые ко всему этому причастны».
Сергей Забогонский, артист Мариупольского драмтеатра, показывал, что происходило в здании за несколько дней до бомбежки
Муж Евгении, Сергей, проработавший 19 лет артистом в Мариупольском драмтеатре, во время войны ходил в волонтерскую службу «Halabuda», занимался поиском продуктов и медикаментов — «ходил по городу во время бомбардировок». Когда за несколько дней до авиаудара он вернулся с очередного такого похода в театр, к нему подошли люди и сказали, что пришли военные. Сергей вместе с еще одним артистом театра, Дамиром Суховым, провел им экскурсию, показав, что в здании укрываются сотни женщин и детей: «Я побежал, там оказались «азовцы», мы снимали видео полчаса. Я провел их по всем трем этажам театра, сводил их в «Ван Гоги» — это ресторан возле драмтеатра, там 80 человек тоже было. Дамир Сухов — у него нервы тогда сдали, видать».
Дамир Сухов в конце ролика говорит:
Сергей говорит, что к ним периодически приезжали военные и полицейские, привозили продукты, подушки и одеяла: «Раз в два-три дня приезжали, полицейские были гораздо чаще. Сотрудник нашего театра, Игорь Матюшин (его жена была врачом в театре) работал у нас администратором. И когда началась война, он пошел в полицию. Он взял кураторство драмтеатра на себя, потому что у нас не осталось ни директора, ни его зама, ни главбуха, никого. Поэтому мы создали такую коммуну. Жена взялась за это, я ее поддержал. Я ходил по городу во время бомбардировок, искал продукты, а жена в это время расселяла людей, которые приходили…»
16 марта Сергей утром совершил обход драмтеатра, пройдя по всем трем этажам — он совершал этот ритуал ежедневно, интересуясь, все ли хорошо себя чувствуют. Затем зашел в «Ван-Гоги», проверил, все ли в порядке там. После этого Сергей заглянул на полевую кухню: «Это было начало 8, ребята мне говорят: «Напротив нас в здании, в 100-150 м, въехали военные, техника». И мы в этот день решили забаррикадировать все двери, потому что если бы их начали выбивать, чтоб они не побежали в драмтеатр. Мы забаррикадировали двери, у каждой двери поставили «охранника». Оставили открытой только одну дверь — где была полевая кухня».
За несколько минут до авиаудара Сергей собирался пойти в 19 кабинет, который находился за Малой сценой на 3-м этаже. Но его остановила жена и попросила его пойти в цех. «Если б меня жена не встретила, то меня, наверное, не было сейчас в живых». Ключ от 19 кабинета Сергей до сих пор хранит у себя.
Во время авиаудара Сергей с Евгенией находились в ее цеху возле сцены: «У нас обе двери были закрыты — они находились друг напротив друга. Одна дверь со сцены, а другая — со служебной части. И в момент взрыва я услышал просто хлопок, потом вижу: на мою жену летит эта металлическая дверь, я успеваю перевести взгляд на противоположную сторону — в меня летит дверь.
Крыша, по его словам, была разрушена сразу же после авиаудара: «Бомба, получается, прилетела в сцену. Когда мы вылезли из-под завалов с женой, мы собирались выйти через сцену, но там не получилось, потому что там просто яма, все перекорежено, металл, бетон — там все смешано было. Поэтому мы выходили через улицу. В основном, пострадали те, кто находился на сцене, под сценой, на полевой кухне. Под сценой там есть еще трюм, где мы хранили декорации, там круг сцены вращающийся можно было видеть. Вот те, кто там сидели — они, в основном, могли пострадать. И те, кто случайно мог находиться на сцене и в зале. Те, кто находились в фойе, они почти не пострадали».
После того, как Сергей выбрался из здания, он обошел вокруг театра: «После взрыва я помог вытащить людей возле полевой кухни — троих только вытащили. Остальные, скорее всего, естественно, мертвы». Затем он пошел к тестю, который жил неподалеку — на ул. Пушкина — куда Евгения отвела дочь. «Потом пришел мой сын, говорит: «Там начинает дымиться». Мы вернулись обратно, там уже были полицейские, помогали людям, перевязывали раненых. Когда я пришел, там уже было пламя — в служебной части, в гримерках. Я хотел зайти и найти очки свои, но сын сказал: «Куда ты пойдешь? Стой уже».
Авиаудар, по словам Сергея, произошел в районе 10.40 утра. В 11.21 театр уже горел.
Спасать людей было некому — пожарная часть в городе к тому моменту была уже разбомблена: «Можно было рассчитывать только на военных и полицейских, но их было мало».
Сергей утверждает, что в драмтеатре в тот день оставалось 600-700 человек, поскольку многие выехали накануне. «Я не могу судить, но на мой взгляд по тем, кого я видел, где-то 60-100 погибло».
«То, что там не было военных — это однозначно. Нас никто не держал в заложниках. Как говорится, зуб даю», — говорит Забогонский.
Сейчас в драмтеатре Мариуполя пропагандисты «ДНР» проводят экскурсии «высоким гостям» и журналистам из России, рассказывая о том, что еще якобы 22 февраля «Азов» оборудовал там свой штаб и удерживал людей в заложниках, в конце-концов взорвав театр вместе с людьми. По данным советника мэра Мариуполя Петра Андрющенко, женщина на видео — некая журналистка Алена Морозова.
«Я видел это видео. Я не знаю, что это за барышня, какое вообще она имеет отношение к театру. Я не знаю, и какие нафиг экскурсии, твою мать — на костях людей она делает экскурсии? Получается так? Я просто ее не знаю, что это за женщина. К бомбоубежищу она никакого отношения не имеет, она не жила там. Она ничего не может сказать. Она может сказать либо только то, что ей скажут, либо то, что она придумала, что родилось в ее больной голове», — говорит Сергей.
Нынешнего ВРИО гендиректора театра Илью Солонина, который объявил о том, что театральный сезон в Мариуполе откроется уже 10 сентября, тоже никто из сотрудников Драмтеатра не знает — его назначили власти «ДНР». «Наши артисты, те, кому некуда выехать, звонили, говорили: «Давай, приезжай». Я сказал, что очень хочу вернуться в Мариуполь, но когда он будет украинским. А когда он им будет — это неизвестно. Солонина я не знаю. Я видел видео с первой репетиции. К 10 сентября хотят сделать открытие театрального сезона. По моим ощущениям, репетиции — это такая дикая, жуткая показуха, типа вот, «все у нас отлично». А я у ребят спрашиваю: там свет, вода есть? Вообще жить возможно? Они говорят: да, где-то есть. Свет и воду в каких-то небольших райончиках дали, а так по городу нигде нет. Люди живут сейчас, как и жили во время обстрелов».
Сергей считает, что театр нужно обязательно восстановить, и сделать там мемориал: «Восстановить и обязательно указать, что на этом месте 16 марта погибли люди. Мемориал надо делать обязательно. Потому что взрыв в Мариупольском драмтеатре — показательный и знаковый. Надпись «ДЕТИ» — она была видна свысока. Поэтому любой летчик мог все это рассмотреть. Мы рассчитывали на то, что надпись спасет драмтеатр. Мне еще говорили: «А нас могут разбомбить?». «Да кто нас разбомбит?» Надпись «ДЕТИ» с двух сторон, все видно — что люди на полевой кухне, что люди жгут мусор».