Цветовосприятие в древности. Что с ним не так? Часть вторая.
Ilya Patricha
Предположение Гладстона о том, что гомеровские «первоначальные понятия цвета восходят к природным явлениям и объектам», было настолько тонким и дальновидным, что многое из сказанного им полторы сотни лет назад лучше не скажешь и сегодня – и это справедливо не только в отношении его анализа греческого языка Гомера, но и в описании ситуации во многих современных обществах: «Цвета для Гомера были не фактами, но образами: его слова, описывающие их, – сравнение с природными объектами. Тогда не было фиксированной терминологии цвета; и гению каждого поэта надо было создавать свой словарь».
Например, антрополог Гарольд Конклин в одном часто цитируемом пассаже объясняет, почему на Филиппинах называют блестящий коричневый кусок свежесрезанного бамбука «зеленым» – именно потому, что он «свежий», так как это и есть главное значение слова «зеленый». Конклин, возможно, знать не знал, как объяснял Гладстон, почему Гомер использует слово chlôros для коричневатых свежих прутьев. Но если читатель, сравнивший их анализ, подумает, что Конклин просто перенес свой пассаж целиком из «Гомера и его времени» – его стоит простить.
Более того, фундаментальная догадка Гладстона, что в основе цветовой системы Гомера лежало противопоставление яркого и темного, тоже может практически без изменений обнаружиться в самых современных рассуждениях о развитии цветового словаря. В современных докладах идея того, что языки переходят от восприятия по шкале яркости к обозначениям красок, преподносится как блещущая новизной ультрасовременная теория. Эта современная теория, конечно, намного превосходит старую по сложности терминологии, но на самом деле в ней мало такого, чего нет в исходном исследовании Гладстона.
Но, возможно, самая большая ирония всей этой истории заключается в том, что даже, казалось бы, детская эволюционная модель, приводимая Гладстоном в самом начале споров о цвете, на самом деле попала в точку. Механизм «эволюции через упражнение» Ламарка, где умение, выработанное одним поколением, переходит к следующему – отличный способ объяснить отличия времени Гомера от нашего. Если не обращать внимания на одну мелочь, а именно на то, что Гладстон думал, будто он описывает биологическое развитие. Модель Ламарка, в которой приобретенные в одном поколении способности могут в другом стать наследственными и врожденными, смехотворна как объяснение анатомических изменений, но вполне разумна для понимания культурной эволюции. В биологии особенности, приобретенные за время жизни индивида, не передаются потомству, так что даже если и возможно улучшить чувствительность к цвету, упражняя глаза, это улучшение не перейдет с генами в следующее поколение. Но модель Ламарка отлично подходит к реалиям развития культуры. Если одно поколение, упражняя язык, «дотянется» им до появления нового, понятного всем названия цвета, его дети действительно «унаследуют» этот признак, изучая язык своих родителей.
Итак, утверждение Гладстона, что развитие цветового словаря включает «прогрессивное обучение» человечества, на самом деле совершенно справедливо, как и его уверенность в том, что «органы Гомера» еще нуждались в упражнении по различению цветов. Дело лишь в том, что Гладстон не понял, какая из человеческих способностей подвергается этому прогрессивному обучению и какой именно орган следует упражнять. И именно в прояснении этого мучительного вопроса – в различении глаза и языка, обучения и анатомии, культуры и природы – состояло главное продвижение вперед в ходе полуторавековых дебатов.
Область цвета делает совершенно очевидным, что непривычное – не всегда неестественное. Язык, в котором желтый, светло-зеленый и голубой рассматриваются как оттенки одного цвета, например, может казаться нам почти непостижимо чуждым, но это деление вполне закономерно в системе, где самое главное – яркость, а не тон, и где в качестве основного спектрального цвета выделяется красный, а все яркие краски, имеющие малейший красноватый оттенок, естественно укладываются в одно понятие. Вот и вся разгадка.
По книге Гайа Дойчера, "Сквозь зеркало языка"
Как же вся эта история связана с писательством? Представьте 3126 год, литература все ещё воспринимается в формате чтения книг, и Василий #47362 читает строку из романа тысячилетней давности, где говорится о синеве неба. Василий #47362 перечитывает ее несколько раз и не может понять, почему так неточно, обобщенно указан цвет. Ведь есть гозеный #42, гожелый #89, зелубой #4, синелтый #36 и конечно же самый распространенный силубой #1. Какой же именно описывает автор? "Древние люди, и язык у них неразвитый", - думает Василий #47362 и продолжает читать.
Наш язык ограничивается культурным и в какой-то степени биологическим развитием, и то, что сейчас понятно и очевидно, через какое-то время может стать загадкой для наших далёких потомков. Наш письменный язык, каким бы красивым и богатым сейчас нам не казался, когда-то будет бедным и слишком размытым, авторский стиль письма Бальзака, Набокова и Донцовой через 5-7 веков покажется более-менее схожим, а важно будет лишь то, что будет стоять за этим языком. Раскрытие культуры быта, мысли, мировоззрения, мироощущения, философии - все это кажется мне более важным в художественном произведении, чем красота языка и даже его поэтичность (Немного в продолжение предыдущего поста о надобности писать намеренно красиво)
Наши берега омывают те же воды, что и воды времен Гомера, как их не назови, виноцветные, голубые, или синелтые. Важно то, что по этим водам на родину плывет Одиссей и впереди у него много приключений, о которых нам интересно узнать. Разве не так?