Цикл о депрессии. Часть I. "Черное солнце" Юлии Кристевой

«Бесконечен список несчастий, гнетущих нас изо дня в день…Все это внезапно наделяет меня другой жизнью. Жизнью, жить которой нельзя, нагруженной ежедневными заботами, проглоченными или пролитыми слезами, неразделенным отчаянием — порой жгучим, но иногда бесцветным и пустым.»

Депрессия как будто очищается от своего наивного образа, которым ее пропитала научно-популярная литература, страдающие от грусти и скуки герои фильмов и сериалов. Но попрежнему слово «депрессия» остается чем-то обобщающим множество разных состояний и переживаний, сохраняя неоднозначность термина. Это диагноз? Это настроение, эмоциональное выгорание? Или депрессия — это часть меня, без которой я — никто? Что такое депрессивное состояние на самом деле и как оно характеризует себя? Возможно, и не стоит пытаться кристаллизировать то, что переживается индивидуально. И все же, депрессия оказывается сложным и непростым переживанием, в котором нужно разобраться. Я хочу предложить небольшие, спонтанные обзоры теорий депрессии, в ходе которых я постепенно буду вводить психоаналитический дискурс в нашу дискуссию. Я начинаю свои обзоры с непростого текста, и даже не с основ психоанализа, такая гуманная шоковая терапия. В общем, давайте начнем с работы Юлии Кристевой, семиолога, философа, психоаналитика, «Черное солнце: Депрессия и меланхолия». А дальше мы пойдем по следам других аналитиков. Посмотрим парочку фильмов, и через них определим механизмы, запускающие депрессию и то, как это переживание неявно репрезентируется в кино.

«Я живу живым мертвецом, оторванным, кровоточащим, обращенным в труп куском плоти, в замедленном ритме или в промежутке, стертом или раздутом времени, поглощенном болью…» Ю. Кристева "Черное солнце"

Границы депрессии размыты, поэтому и значение слова ускользает от четкого определения. Депрессия не универсальна, она подчиняется только своему человеку, отражая его психическое устройство. На психотика приходится психотическая депрессия, на невротика — невротическая, депрессия так же проявляет себя в разной динамике, обрастает дополнительными «диагнозами», и Кристева в своей работе пытается сконцентрироваться на тезисах классических психоаналитических теорий Зигмунда Фрейда, Мелани Кляйн, обращается к исследованиям Шандора Ференци и, по ходу развития своей теории, вспоминает психоаналитиков и второй половины 20 века.

Ясно одно: в основе депрессии аналитики видят остаточный эффект от потери объекта и трансформацию связей, заложенных в основу языка (означающее-означаемое). Но, для начала, давайте подумаем о переживании утраты объекта. 

Что вообще такое объект в психоаналитическом дискурсе? Это прежде всего человек, другой, который нас манит, которого мы любим, желаем, объект — это тот другой, с которым мы вступаем в контакт, тот другой, кому направляем свое влечение, запрос. Именно отношения с объектами внешнего мира конструируют наш внутренний мир, наше Я. Мелани Кляйн - психоаналитик, которая теоретизировала детский психоанализ, вводит такое понятие как «внутренние объекты». Внутренние объекты — это образы других людей, которые мы размещаем на поверхности нашего бессознательного. Внутренние объекты — это результат работы интроекции. Важнейший механизм, влияющий на конструирование психики. Интроекция — это замещение внешнего объекта внутренним воображаемым образом. Фрейд охарактеризовал интроекцию как защитный механизм ребенка от тревоги. Когда ребенок остается один, интроецированный образ матери позволяет ему снизить страх перед внешним одиноким миром.

Мелани Кляйн объясняет этот механизм на примере грудного вскармливания. Младенец долгое время воспринимает грудь матери как продолжение собственного тела, в этой ситуации внешний объект мира становится объектом внутренним... (На стадии зеркала, описанной Жаком Лаканом, ребенок проходит стадию сепарации, и становлению своего Я, до стадии зеркала тело и Я ребенка оказываются такими же воображаемыми объектами, как и весь остальной мир, об этом позднее)... Так, голодный младенец, получает удовлетворение от вскармливания, тем самым в этот момент времени данный объект (грудь) воспринимается как хороший, а если мать не чувствует голод ребенка, или кормит чрезмерно, то образ матери, интроецированный и закрепленный посредством груди оказывается плохим, причиняющим страдание. В случае встречи с «хорошей» или «плохой» грудью младенец проецирует на нее соответствующие чувства: любви, нежности или агрессии, злости, причиняет матери боль. (если кратко)

Интроекция позволяет разместить внешний мир во внутренний, что и определяет отношения и способ комумникации человека с окружающим его миром. Бессознательно я наделяю себя качествами других, я помещаю в себя частички личности людей, внешнего мира, тем самым нахожу и конструирую себя. Другой оказывается той инстанцией, которая меня формирует...

И вдруг, оказывается, что внутри меня огромный мир, содержащий образы других людей. Так, возникает странный парадокс, который Кристева описывает так:

«Я его люблю, но еще больше я его ненавижу, этот другой во мне оказывается плохим Я, то есть, я плохой, я ничтожен, и я себя убиваю.»

Влюбляясь мы помещаем в себя образ любимого объекта, и в случае утраты, в случае разочарования нас разрывает изнутри потому, что мы любим воображаемый образ другого внутри нас, который не отражает действительность. Разрыв с объектом может сказаться и на собственном восприятии, ведь частицу себя я отдаю другому. И вдруг оказывается, что наши претензии к другим — это проекция того, что мы ненавидим в самом себе, то, что мы в себе цензурируем, а в других терпеть не можем. И в то же время, жалобы на себя, на свою ничтожность могут сигнализировать о жалобе на других, ведь агрессию вовне направлять недопустимо, а вовнутрь себя вполне. Оттого порой кажется невозможным донести до другого свою мысль, свою просьбу, обиду, потому что каждый лелеет свои внутренние объекты и ждет от других возмещения нехватки и утраты, а не усиления зияющей пропасти внутри. Важно и то, что возникает вопрос: где те другие, на которых мы бессознательно обижены, возможно ли найти ту точку отсчета, с которой началась эта бездна? Это человек, событие из прошлого? Наша психика конструируется за счет образов, подобий, косвенно, а не напрямую, оттого бессознательное оказывается загадочным миром, в котором все не так однозначно...

Человек в депрессии ощущает потерю внутреннего объекта, одного из. К примеру, в понимании меланхолии мы держим в уме факт того, что меланхолик переживает утрату, которую невозможно конкретизировать. Он находится в трауре, но объект утраты ускользает от символизации, схватывания. Незнание становится причиной агрессии, которая закупоривается в самом себе, ведь именно во мне живет весь внешний мир. Вместе с тем, идентификация утраты остается проблематичным моментом: я испытываю грусть, пустоту, потому что я и есть пустой, неполный, видимо я не достоен, видимо я какой-то не такой, как нужно. Но ответ в том, что для депрессивного человека отсутствует возможность артикулировать объект потери,

«указать на что могло бы только заклинание, но ни одно слово не способно его обозначить.»

Нехватка оказывается проявленной на уровне вербальной артикуляции, в невозможности выразить свое состояние, внятно и быстро производить свои мысли, проявляется в нежелании идти на разговор, в отсутствии внятности, в страхе заговорить и многих других симптомах, выражающих себя посредством речи. Но нехватка сама по себе доступна к узнаванию, в то время как объект нехватки окутан пеленой тайны... 

Депрессивный человек находится в трудном положении, так как его связи конструируются не с внешним миром, а с миром внутренних объектов, в числе которых аффективные переживания, к примеру, грусть. Кристева объясняет этот механизм, разбирая концепции интеграции и дезинтеграции. Но, я постараюсь объяснить это простыми словами. Дело в том, что человек склонен к фрагментации, непоследовательности, разрушению, влечении к смерти (о котором я также с удовольствием напишу подробнее). «Архаическому Я в значительной мере недостает спаянности, а стремление к интеграции чередуется со стремлением к дезинтеграции, к развалу на куски». Я стремлюсь стать частью внешнего мира, но спотыкаюсь об ощущение нехватки (способностей, смысла в своих действиях, веры в себя и веры в божественное начало), это переживание фиксирует меня на одном месте, сковывает мои возможности, душит мои желания и я впадаю в стадию дезинтеграции, ухожу в себя и остаюсь наедине со своим аффектом, как бы разрушаясь. Из-за того, что я не могу собрать себя воедино, переживание печали словно воссоздает мое Я, так как утрата веры и сил замещается сильным эмоциональным переживанием, подтверждающим мое существование. То есть, если я чувствую утрату смысла, сил, веры, то столь сильный аффект тоски восполняет этот недостаток. В депрессии переживание грусти, тоски, печали эротизируется…