Цикл ФОТУРО

Черный шар

Я только успел налить себе суп, как Маша сказала:

— Видишь черную точку возле люстры?

Я поднял глаза. Действительно, в нескольких сантиметрах от лампочки неподвижно висела крохотная черная точка.

— Муха, наверное, — сказал я.

— Нет, — ответила Маша. — Не похоже. Посмотри, она, кажется, становится больше.

Я подавил раздражение — вечно этой дуре что-нибудь мерещится — и сказал:

— Да какая разница! Ешь давай, остынет.

— Саш, мне она не нравится.

О, Боже мой, подумал я. Опять…

— Маш, — сказал я. — Это просто черная точка. Что в ней плохого? Она же ничего не делает.

— Не знаю, — сказала Маша. — Мне просто неуютно. Я никогда таких штук не видела.

— Ты вообще в своей жизни мало что видела, — сказал я. — Забудь о точке и ешь суп.

Некоторое время мы ели молча. Наконец, Маша отложила ложку:

— Все-таки я лучше позвоню папе, — сказала она. — Может быть, он знает, что это такое.

— Не смей, — сказал я. — Я не хочу его видеть.

— Но он, наверное, все объяснит…

— Я сказал — нет!

Маша замолчала. Я посмотрел на точку — действительно, она увеличивалась. Если сначала она была с булавочную головку, то теперь она сравнялась размером с мячиком для пинг-понга. Почему-то мне казалось это нормальным — растет и растет, хуже от этого никому не будет.

— Запомни, Маша, — сказал я. — Если ты хочешь оставаться со мной в хороших отношениях, никогда — ты слышишь? — никогда не приглашай сюда своего отца! Хватит с меня, понятно?

— Хорошо, — кивнула Маша. Однако я знал, что она врет. Стоит мне уйти, и она позвонит отцу. Тот приедет, и все начнется по-старому.

— Хорошо, — повторила Маша. — Я потерплю эту штуку. В конце концов, она же ничего не делает, так ведь?

— Да, — сказал я. — Абсолютно ничего.

— Только растет потихоньку…

— Да, — сказал я. — Просто потихоньку растет. Ты против?

— Я? — переспросила Маша. — Нет, что ты! Просто, знаешь, такое не каждый день случается…

— Верно, — согласился я. — Но это не значит, что мы должны звонить твоему отцу всякий раз, как что-то происходит.

— Не должны, — согласилась Маша. — Но знаешь… Давай, я ему все-таки позвоню — ну, так, на всякий случай?

— Нет, — сказал я.

— Но, Саша, — сказала она, — это же поможет…

— Нет, — сказал я.

— Саша… Посмотри!

Я взглянул наверх и увидел, что шар достиг размеров футбольного мяча. Это немного настораживало, однако дальше он пока что не рос.

— И? — сказал я. Но Маши уже не было в комнате. Из коридора доносился торопливый писк набираемого номера. Я различил пятерку, девятку, тройку… Номер ее отца!

Дальнейшее я помню плохо. Под рукой у меня оказался молоток, и она даже не успела вскрикнуть — так быстро все получилось.

С молотком в руке я стоял над трупом своей жены. Кровь уже остановилась, а та, что вытекла, впиталась в ковер. Надо было куда-то спрятать тело. Я посмотрел на шар, и почему-то мне показалось, что это наилучшее место. Он небольшой, но тело наверняка в нем поместится, решил я.

Я поднял труп жены и приблизился к шару. Он неподвижно висел в центре комнаты — абсолютно черный и словно невесомый. Тем не менее, когда я для пробы погрузил в него ноги трупа, он оказался вполне материальным — было такое чувство, словно я пытаюсь запихнуть жену в колодец, доверху заполненный илом. Вещество, из которого состоял шар, несомненно обладало массой. Почему же он тогда не отбрасывал тени? Почему?

Не думай об этом, сказал я себе. Твоя задача сейчас — избавиться от тела. Вот и занимайся ею. Видишь, этот шар — вполне удобная штука. Вот так, еще немного… Есть!

Тела больше не было. Вернее, оно по-прежнему оставалось, но уже заключенное в черный шар. Зародыш в яйце, вот на что это похоже — подумал я. Непроницаемо черная скорлупа, и только я знаю, что из него может вылупиться.

С этой мыслью я прилег отдохнуть. Совесть меня не мучила-то, что я сделал, следовало сделать давным-давно. Раскроить сучке голову! Отправить ее на корм червям! Я всегда ее ненавидел — с первого же дня свадьбы. Она шантажировала меня ребенком, а потом оказалось, что ее беременность — вранье, как и все остальное. Правда была лишь в том, что ее отец был крупной шишкой в местной администрации; он пригрозил мне, что если я брошу его дочь, то схлопочу десятку, не меньше. За что — найдется, у него хорошие связи в полиции.

Старику нравилось меня мучить. Он выбил для нас квартиру, подарил машину, периодически подбрасывал денег. Все это — с издевкой; сам я, мол, не способен обеспечивать семью. Частенько он заходил к нам, пил водку и спрашивал Машу: ну, на кой черт тебе он сдался? Посмотри на него: это же нуль. Но я понимаю — любовь, да. Любишь его?

Люблю, отвечала Маша и смотрела на меня так, словно я был ее любимой вещицей. Она владела мной — уж это ее отец понимал прекрасно. И я никогда не вырвался бы из ее власти, если бы не этот черный шар.

Странное дело: чем глубже я погружался в сон, тем меньше боялся этого шара. Он ведь помог мне, скрыл следы моего преступления. Какая разница, понимаю ли я, что это, или нет? Если он — зло, я и зло готов благодарить от всего сердца. Пусть он висит посреди гостиной, если ему так нравится — главное, чтобы о нем никто не узнал.

Но утром мои надежды рухнули. Я вышел во двор покурить, и Савельич, вахтер, спросил:

— Ну, как шарик-то? На месте? А то из домоуправления приходили, спрашивали…

— Что? — не понял я. — Какой еще шарик?

— Да обычный. Черный такой.

Меня прошиб холодный пот. Откуда он знает?

— Да вы не волнуйтесь, — сказал Савельич. — Об этом уже все знают. В газете же написали.

Он протянул мне газету, и на первой полосе я прочел:

СЕНСАЦИЯ! В КВАРТИРЕ ГРАЖДАНИНА КИСЛОВСКОГО, ПРОЖИВАЮЩЕГО ПО АДРЕСУ УЛ. КЛЮКВЕННАЯ, Д. 12, КВ. 47, ПОЯВИЛСЯ ЧЕРНЫЙ ШАР! ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ШАРА НЕИЗВЕСТНО, ВЕДЕТСЯ РАССЛЕДОВАНИЕ.

— Опять на глупости деньги тратят, — проворчал Савельич. — Нет, чтоб трубы починить — шары изучают! Мешает он вам, что ли?

— Да нет, — сказал я растерянно. — Просто немного непонятно, вот и все.

— Ха! — сказал Савельич. — Непонятно! А что — все должно быть понятно? Вам что — легче будет, если вы все понимать станете? Раньше как было: вообще ничего не знали. Молния на небе — значит, Бог гневается. Помер кто — значит, судьба у него такая — помереть. А теперь напридумывали — фу ты, ну ты!

— Савельич, — взяв себя в руки, сказал я ему, — ну неужели тебе не интересно, что это за шар такой? Не каждый же день такое случается, чтобы бац — и шар посреди комнаты?

— Ну, шаров не было, — согласился Савельич. — Но мне, помню, дед рассказывал, что у них в селе покойник воскрес однажды.

— Как это?

— А вот так. Встал и пошел. Пришел на собственные поминки и стал поросенка есть. Ест, аж за ушами трещит. Ему говорят: ты, дядя, не больно-то налегай, тут помимо тебя люди есть. А мертвец возьми и зарычи — глухо так, страшно. Ну, оставили его в покое, а он поросенка съел и на капусту приналег. Тут уж всполошились. Кто такой, стали кричать, с какой стороны родственник? А он молчит и только капусту жрет. Ну, умял он, значит, ведро капусты, и тут его в пляс потянуло. Ночь на дворе, только свечей пара горит, все у стен притаились, а посреди избы мертвец пляшет — вот такая картина.

— И дальше что? — спросил я.

— Лопнул он, — сообщил Савельич. — И всех забрызгал.

— Чушь какая-то…

— И вовсе не чушь! Может, у вас так же будет? Повисит немного — и лопнет. Вы уж не стойте поблизости, а то мало ли что может приключиться…

— Хватит! — сказал я. — Не знаю, Савельич, что ты там напридумывал, но висит он смирно и лопаться не собирается. Я уже жалею, что вообще тебе ответил. Надо было промолчать.

Я отвернулся от Савельича и пошел прочь.

— Да зачем молчать, когда все знают-то! — сказал мне вслед вахтер.

На работе, как выяснилось, уже были в курсе моей проблемы:

— Саш, — сказал мне шеф, когда мы остались наедине. — Если тебе нужен отпуск, только скажи. А пока возьми вот, — и протянул мне конверт. — Тридцать тысяч. Извини, старик, но больше не могу.

— Ничего не понимаю, — сказал я. — Виктор Валентинович, но ведь до зарплаты еще две недели.

— Это не зарплата, это материальная помощь. У тебя сейчас, Саш, тяжелое положение.

— У меня все в порядке.

— Не придумывай. Тебе сейчас отдохнуть надо: переживания, то да се. Стресс, опять же. Да и потом, ты им только мешать будешь…

— Кому — мешать?

— Да ученым же. Сегодня звонили. Сказали: дайте Кисловскому выходной, мы к нему поедем шар изучать.

— И вы тоже знаете про шар?!

— Ну да, — пожал плечами. — В газете же напечатали, вот, посмотри…

— Да видел я уже! — сказал я. — В газете-то откуда узнали? Он же только вчера, пока мы обедали…

— Ну, этого я не знаю, — пожал плечами шеф. — Это ты у них спроси. Можешь прямо сейчас: отпуск мы тебе уже оформили.

— Как оформили? — растерялся я. — А проект? Мы же готовились…

— Закончим без тебя, не беспокойся. Все, Саш, у меня дела.

Я вышел из кабинета шефа, забрал у Светочки отпускные и решил заглянуть в газету. Надо же выяснить, откуда они узнали о шаре.

Наша городская газета называлась «Проводник». Располагалась она в небольшой пристройке у горсовета. Я нажал на пуговку звонка, и неприязненный женский голос ответил мне:

— О шаре сведений больше не принимаем.

— Я не о шаре, — сказал я. — Вернее, о шаре, но ничего рассказать не могу. Я сам хотел бы что-нибудь понять.

На другом конце провода замолчали. Молчание длилось около минуты, наконец, голос сказал:

— Проходите. Налево, вторая комната справа.

На двери кабинета редактора красовалась табличка — «Кверол Анатольевич Липунов». Кверол, подумал я, какое странное имя…

Сам редактор был маленький, толстый и очень суетливый.

— Здравствуйте! — протянул он мне руку. — Какими судьбами? Чайку, кофейку, может быть, отвар из шиповника?

— Спасибо, — ответил я. — Мне ничего не надо. Я только…

— Минуточку! — сказал редактор и схватил телефонную трубку. — Да, да, слушаю! Что? Нет, Каркасова мы печатать не будем, и не просите! Как это — обязательно? Да вы видели его материал? Это же ра-зо-бла-че-ние, понимаете вы или нет? Не надо меня просить — нет, нет и еще раз нет! Хоть что делайте! Что? Он стреляться хочет? Пусть стреляется! Обновить его — это не проблема! Да? — обратился он ко мне. — Чем могу помочь? Кто вы такой, собственно?

— Я — Александр Кисловский… — начал было я.

— Не продолжайте! — перебил меня редактор. — Шар, да? Ну, я так и подумал — шар! Вы, голубчик, не туда пришли, — похлопал он меня по плечу. — Мы вам ничем помочь не можем!

— Как это — не можете? — удивился я. — А как же…

— Без как же! Сказано — не можем, значит — не можем. Ну, не прессы это дело, понимаете, не пре-ссы!

— А чье же?

— Ученых из Института! Это пусть они с шарами разбираются, а нам своих забот хватает! Вы не поверите, но от меня требуют, чтобы я напечатал материал Каркасова! Каркасова, вы только подумайте! А вы его читали?! — он почти визжал. — Читали вы его?!

— Нет, — смутился я. — не читал.

— А почитайте! — редактор сунул мне в руки ворох скомканных листов. — Почитайте и подумайте, можно ли такое печатать? Это же черт знает что!

— Хорошо, — я взял бумаги. — Я обязательно прочитаю. Но скажите мне, пожалуйста, как вы узнали о шаре? Я, собственно, не в претензии, событие это и вправду замечательное и интересное для науки, но как? Я просто хочу сказать, что единственными свидетелями его появления были я и моя жена…

— Все вопросы к Цатурову! — отмахнулся от меня редактор. — Это его материал. Адрес спросите в приемной. Все, мне некогда, до свидания.

Я вышел из кабинета редактора несколько ошарашенный. Какой еще Цатуров? Воистину, это происшествие приобретает все более странный оборот. Я попытался обдумать события, что уже произошли. Итак, сперва была крохотная черная точка, которая за ночь превратилась в шар размером с футбольный мяч. Затем была моя ссора с Машей, которая кончилась тем, что я ударил ее молотком по голове. Странно, но даже теперь я об этом не жалел. Поступок казался мне правильным. Что еще? Я спрятал тело в шар — это был первый раз, как я с ним взаимодействовал.

В приемной я взял у секретарши адрес Цатурова. Делать мне все равно было нечего, и я отправился прямо к нему.

Цатуров жил в старом квартале, который после войны строили пленные немцы. Дома здесь были ветхие, двухэтажные, а обитали в них преимущественно старики. Возле подъезда, где была квартира Цатурова, я увидел разбросанные по земле еловые ветки.

— Кто-то умер? — спросил я мужика, сидящего на лавке.

— Ну да, — кивнул тот. — Журналист, молодой еще. Только вчера еще живой был, а сегодня — все! Эх, вот оно как бывает.

— А отчего он умер? — спросил я.

— Сердце, — сказал мужик.

Я вошел в подъезд, поднялся на второй этаж. Дверь в квартиру Цатурова была открыта, и туда-сюда сновали люди.

— Вы к кому? — спросила меня пожилая женщина. — Неужели к Гришеньке? — и залилась слезами. — Нету Гришеньки, умер мой сокол ясный!

— Антонина Григорьевна, успокойтесь, — попыталась утешить ее девушка в кожаной куртке. — Вы знакомый Гришин, да? — спросила она меня.

— Очень жаль, но Гриша только что скончался.

— Мои соболезнования, — сказал я. — Могу я взглянуть на тело?

Девушка посмотрела на меня настороженно.

— Поймите меня, — сказал я. — Мы с Гришей были близкими друзьями.

— Хорошо, — сказала девушка. — Только недолго, а то сейчас «Скорая» приедет.

Я вошел в квартиру и прошел в комнату. Труп лежал на диване, укрытый одеялом. Цатуров был молодой человек лет двадцати пяти, с редкими волосами и заячьей губой. В смерти лицо его побелело, нос заострился. Ниточка оборвалась — я ничего не мог от него добиться. Я попрощался с Антониной Григорьевной и вышел на улицу.

Пошел дождь. Я укрылся под навесом автобусной остановки. Мне было тоскливо, домой я возвращаться не хотел. Я не боялся шара, но мне было не по себе оттого, что я не понимал его. Рядом со мной присел человек. Я повернулся — и оторопел.

Это был Цатуров — то же лицо, но розовое, живое.

— Сигаретой не угостите? — спросил он.

Я пожал плечами — давно уже не курю.

— Хорошо, — сказал он. — Видели этот спектакль? Ну, молодцы, а?

— Кто молодцы? — спросил я. — Что это все значит?

— Хотел бы я знать, — ответил Цатуров. — Но хорошо стараются — и Варенька, и Антонина Григорьевна! Знали бы они, что это Борька Рябов у них там мертвый валяется!

— Какой еще Борька Рябов?

— Борька Рябов — мой сосед, — пояснил Цатуров. — Я его вместо себя оставил, ну, чтоб самому не помереть. Борька все равно алкаш, с его-то циррозом два месяца всего осталось. Вот он и помер, понимаете?

— Нет, — сказал я. — Ничего не понимаю. Объясните.

— Я бы рад, да не знаю как. Верите, голова кружится от радости! Жив остался, жив! Нет, для них-то я умер, но для остальных, для целого мира — жив! Тут в чем дело: теперь им понадобится какое-то время, чтобы разобраться.

— В чем?

— В том, кто есть кто, — сказал Цатуров. — Видите, Борька Рябов — это, в принципе, тот же я, только неудавшийся. Сбой в процессе обновления, все такое…

— Очень хорошо, — перебил я. — В любом случае, рад за вас. Но объясните, пожалуйста, как вы узнали о черном шаре?

— Что? — переспросил он. — Шар? Так вы Кисловский, да? Очень приятно. Ардлак Цатуров, — протянул он мне руку, — корреспондент «Проводника». Ардлак — это после обновления, а раньше был Григорий. Знаете что, Кисловский? Давайте не будем говорить на остановке. У вас есть деньги? Пойдемте в пивную, она тут поблизости. Там и поговорим.

Мы пошли в пивную. В этот час там никого не было, и мы сели за столик в углу.

— Шар, Кисловский, это, в сущности, ерунда, — начал Цатуров. — Он повисит и исчезнет, такое уж у него занятие. Куда хуже другое — оказалась запущена весьма неприятная цепь событий, очень неприятная, да.

— Стоп, — прервал я его. — Сперва скажите, как вы узнали о шаре.

— Как узнал? — сказал Цатуров. — Да очень просто. Мне позвонил профессор Каркасов — это мой бывший преподаватель из Института. Он сообщил мне о том, что в вашей квартире появился шар и предупредил, чтобы я в тот день не ночевал у себя дома. Кстати, — спохватился он, — надеюсь, вы ничего в этот шар не засовывали?

— Боюсь, что засовывал, — сказал я. Почему-то Цатурову я ничуть не боялся сказать о совершенном мной убийстве. — Вчера вечером мы повздорили с женой — в последнее время мы были не в ладах — и я не рассчитал сил…

— Понимаю, — сказал он неожиданно спокойно. — Я не осуждаю вас за ваш поступок — я и сам подставил вместо себя другого человека. Ваша жена — вы поместили ее внутрь шара, так ведь?

— Да, — сказал я.

— Что ж, если верить Каркасову, надо ждать всего, чего угодно. Видите ли, вы нарушили определенное правило. Я не могу сформулировать его точно, но в шар ничего засовывать нельзя. Это недопустимое действие. Рано или поздно вам это аукнется. Или не только вам — здесь ничего нельзя знать наверняка. Вы совершили вторжение, понимаете?

— Какое еще вторжение? — спросил я. — Вторжение куда?

— Неизвестно, — пожал плечами Цатуров. — Никто ведь не знает, что такое этот шар. Каркасов тоже не знал, хотя у него имелись некоторые предположения. Во всяком случае, он рассчитал время и место появления шара, а это уже кое-что. Плюс: вас не насторожила собственная реакция на шар? А реакция других людей? Не насторожила, нет?

— Нет, — сказал я и в тот же миг понял: а ведь это действительно странно. Почему и я, и Маша, и Савельич, и шеф, и редактор, да и весь город , похоже, воспринимают шар, как нечто само собой разумеющееся? Конечно, его собираются изучать, и даже статья в газете появилась с заголовком «СЕНСАЦИЯ!», но подлинной-то сенсации нет. Всем как-то все равно — есть шар, нет его. А ведь черный шар, висящий в воздухе — это не шутка, сказал я себе и похолодел: выходит, целую ночь я провел наедине с тем, чему в человеческом языке и названия нет?

Нет, решил я, теперь в свою квартиру я точно не вернусь. Буду ночевать в отеле, пока не кончатся деньги, потом пойду к знакомым. Пусть эти ученые исследуют шар, если хотят.

— Кстати, — спросил я. — Вы сказали Каркасов, да? У меня есть его заметка, материал, который не хотел опубликовывать ваш редактор…

— Что? — удивился Цатуров. — Можно посмотреть?

— Пожалуйста, — я протянул ему бумаги.

Цатуров схватил их и стал читать.

— Да, — сказал он. — Все, как я и думал. Это разоблачение. Допекли старика.

— Кто? — спросил я.

— Да коллеги из Института. Институт — слышали, наверное? Я его заканчивал. Паршивое местечко в плане людей — сплошь карьеристы и стукачи. Каркасова они травили дай Боже, вот он и рассердился. А кто бы на его месте иначе поступил? Хотя неосторожно, да, это факт. Ну, теперь за него возьмутся.

— В смысле — возьмутся? — спросил я. — Неужели его убьют?

— Нет, — сказал Цатуров. — Зачем такие ужасы? Просто засунут в черный шар — по договоренности понимаете. Ну, и будет он снова, как раньше.

— Ничего не понимаю, — сказал я. — Я уже совсем запутался. Вы можете мне ясно объяснить, что происходит?

— Нет, — сказал Цатуров. — Я, видите ли, сам ничего не понимаю. Можно я оставлю у себя заметку? — попросил он.

-Лучше верните, — сказал я. — Мне бы хотелось ее прочитать. В конце концов, ее дали мне, а не вам.

— Кому ее дали — это не имеет никакого значения! — неожиданно резко сказал Цатуров. — Заметка останется у меня. Мне она нужнее.

— Я бы попросил вас отдать ее мне, — сказал я, вставая.

Взглянув мне в глаза, Цатуров съежился. Что он там увидел?

— А вы пойдете дальше других, — сказал он. — Другие и жену не убивали, и в редакцию не ходили. Сидели и ждали, пока вырастет.

— Какие другие? — спросил я, тяжело дыша. — Что вырастет?

Цатуров обмяк.

— Опять все провалил, — сказал он. — Что за невезение такое… Ладно, держите, — он протянул мне заметку. — Все равно у меня дома таких уже штук пятьдесят валяется. Ну, что вы стоите — берите, вы же хотели? Читайте, вам никто не запрещает. Только там ничего интересного нет — обычный донос. Воруют, мол, спирт казенный пьют. Чушь! Вот что, Кисловский, — сказал он вдруг. — Хотите знать, что к чему — езжайте в Институт. — Там все ответы.

Я вышел на улицу. Институт был на другом конце города, мне пришлось взять такси. Снаружи институт выглядел совсем обычно: панельное серое здание. Я вошел внутрь, предъявил паспорт и получил разовый пропуск.

— Только не задерживайтесь, — предупредил меня охранник. — В восемь закрываемся, а сейчас уже полвосьмого.

У меня было всего полчаса, и я почувствовал, что схожу с ума. Кого я должен искать в этом здании? Зачем? Не лучше ли уйти?

— Кисловский, это вы? — окликнули меня сзади. Это был высокий тощий мужчина — лысый, с седой бородкой. — Так и знал, что вы придете. Пойдемте, мы вам сейчас все объясним. Следуйте за мной.

Что мне оставалось делать? Я пошел. Мы углубились в коридоры университета, пришли к лифту, спустились на три этажа вниз, вновь миновали череду коридоров и, наконец, остановились перед большой белой дверью.

— Это здесь, — сказал мой провожатый. — Вы первый, вам положено по возрасту.

— Что ж, подумал я, положено так положено. Я вошел внутрь и застыл на месте. В центре ярко освещенной комнаты висел черный шар. Он был огромный — в десять раз больше того, в который я упрятал свою жену.

— Это ваш и есть, — сказал провожатый. — Пойдемте, я научу вас пользоваться аппаратурой. Он выкатил из угла странного вида установку и принялся мне ее показывать.

— Смотрите, — говорил он. — Это фокусирует луч, а это позволяет управлять его движением.

— И что я должен сделать?

— Вы должны ни много, ни мало разрезать шар.

— Разрезать?

— Именно.

— Но…

— Нет, — мягко сказал мой провожатый. — Ваша супруга не пострадает. Напротив, вы увидите — о, совсем напротив…

Я подчинился. Я встал у аппарата и направил его на шар. Вспышка, и он лопнул, как перезрелый плод. Черная жидкость хлынула из него, а еще… Нет, я не мог в это поверить. Еще там была моя жена, и она была жива!

— Я оставлю вас наедине, — сказал мой провожатый. — Приятного общения.

Она стояла напротив меня — Маша, которую я убил. Абсолютно голая, с потеками черной жижи на теле — стояла и ничего не говорила. Молчал и я, чувствуя, что вот-вот сойду с ума. Все события этого дня сошлись в одно, и я понял все.

Вдруг Маша закашлялась. Изо рта у нее потекла черная струйка. Та самая жижа — она еще оставалась в ней. Взгляд Маши выразил муку, она протянула ко мне руки, и тут случилось страшное — потеряв равновесие, она упала и буквально рассыпалась на куски. Кожа ее во многих местах лопнула, хлынула жижа, и меня начало рвать.

...

Из-за толстого стекла на блюющего Кисловского смотрели двое — оба старики.

— В этот раз определенно неудача, — сказал Первый. — Цатуров опять все провалил. Если он не может должным образом подготовить реципиента, может быть, не обновлять его больше, а, Федор Геннадьевич?

— А вы бы лучше программировали матрицу, — сказал Второй. — Тогда бы он и вел себя поприличнее.

— Поприличнее! — фыркнул Первый. — А вы дайте мне материал поприличнее, тогда и сделаю. Цатурова же убрать из ДАНКЛИГа надо, он давно уже все только портит! А что в данном случае? Почему при обновлении случился коллапс?

— Неизвестно. Показатели вроде бы в норме…

— Коэффициенты сравнивали?

— Да. И Ревского, и Палинского. Все строго пропорционально. Черт его знает…

— Ладно, — Первый хлопнул коллегу по плечу. — Пойдемте лучше чай пить. Зиночка мне чай цейлонский привезла — аромат дивный!

Он повернул ручку двери, и перед Вторым распахнулась сплошная чернота.

— Прошу, — сказал Первый. — Порядок требует, чтобы младшие шли первыми.

— Но, Павел Георгиевич, — запротестовал Второй, — всего полгода разницы!

— Идите, идите, — покачал головой Первый. — Так надо.

И когда Второй с чавкающим звуком исчез в черноте, он повторил:

— Так надо.

Продолжение>

Читать историю на нашем портале.