Chapter XII: What Is to Be Done? | An Open Letter to Open-Minded Progressives
НеореакцияВ случае, если формулировки Заломона не показались вам достаточно ясными, позвольте мне пересказать его теорию Гитлера и Государства. Заломон и его герой капитан Эрхардт были, по сути, милитаристами и монархистами. Когда в 1849-м году Фридрих Вильгельм IV отказался «принять корону из канавы» (иными словами, стать конституционным монархом Германии в рамках позаимствованной из Англии либеральной системы, порождённой Революциями 1848-го года), он выражал более-менее ту же самую философию.
Хотя — если сравнивать напрямую — в философии Заломона больше мистицизма, и любой человек, родившийся в демократическом обществе, инстинктивно покорёжится от его милитаристских формулировок, по сути эта философия — неокамерализм (неудивительно: в конце концов, именно Фридрих Великий дал нам камерализм). Позиции Заломона по общественному мнению совпадают с моими: у этого мнения нет просто-напросто ничего общего с непростым искусством управления государством, ровно так же, как позиции пассажиров по вопросам аэродинамики не имеют никакого значения в вопросе пилотирования Боинга 747. В частности, большинство современных американцев не знают почти ничего о реалиях Вашингтона, и, честно признаться, я не думаю, что эта информация им вообще нужна.
В тоталитарной системе — в том виде, в котором она существовала при Гитлере и большевиках — общественное мнение весьма важно. Это цемент, который объединяет режим. Большинство людей, например, не знают о регулярных плебисцитах, которые нацисты использовали для подтверждения своей власти. Однако они примерно понимают, что нацизм в целом был довольно популярен (по крайней мере до войны), и они правы. Более того: даже тоталитарный режим, который не может добиться настоящей популярности (как режим большевиков) может добиться видимости популярности, и на практике разницы немного.
Когда мы описываем любую политическую структуру, в целом хорошей эвристикой будет следующее правило: слабые никогда не управляют сильными. Если вам кажется, что в вашей структуре слабые управляют сильными, попробуйте перевернуть стрелку с ног на голову. С высокой вероятностью новый чертеж окажется более реалистичным. Народный суверенитет был одной из основных частей как нацистской, так и большевистской структур, и в обеих из них официально Партий выражала взгляды масс. В реальности, конечно, Партия контролировала эти взгляды. Так объясняется та наблюдаемая Заломоном связь между демократией и орвеллианским государством, моющим населению мозги: между двумя тропами, которые мы, дети прогресса, привыкли считать полными противоположностями.
Разумеется, Заломон не либертарианец (или, по крайней мере, не больше либертарианец, чем я), и я подозреваю, что его волнует не столько то, как немецкое государство портит общественное мнение, сколько то, как общественное мнение портит немецкое государство. Вне зависимости от направления, у этого феномена есть петля обратной связи, которая, в случае с нацизмом, привела государство прямиком к погибели.
Вот ещё одно описание демократии. Попробуйте угадать, кто и когда его написал:
Новая демократия
Что такое свобода, из-за которой так волнуются умы в наше время, столько совершается безумных дел, столько говорится безумных речей, и народ так бедствует? Свобода в смысле демократическом есть право власти политической, или, иначе сказать, право участвовать в правлении государством. Это стремление всех и каждого к участию в правлении не находит себе до сих пор верного исхода и твердых границ, но постоянно расширяется, и про него можно сказать что сказано древним поэтом про водяную болезнь: «Crescit indulgens sibi» [растет из-за потакания своим слабостям— пр. пер.]. Расширяя свое основание, новейшая демократия ставит ближайшею себе целью всеобщую подачу голосов — вот роковое заблуждение, одно из самых поразительных в истории человечества. Политическая власть, которой так страстно добивается демократия, раздробляется в этой форме на множество частиц, и достоянием каждого гражданина становится бесконечно малая доля этого права. Что он с нею сделает, куда употребит ее? В результате несомненно оказывается, что в достижении этой цели демократия оболживила свою священную формулу свободы, нераздельно соединенной с равенством. Оказывается, что с этим, по-видимому, уравновешенным распределением свободы между всеми и каждым соединяется полнейшее нарушение равенства, или сущее неравенство. Каждый голос, представляя собою ничтожный фрагмент силы, сам по себе ничего не значит: относительное значение может иметь только некоторое число, или группа голосов. Происходит явление, подобное тому, что бывает в собрании безымянных или акционерных обществ. Единицы сами по себе бессильны, но тот, кто сумеет прибрать к себе самое большое количество этих фрагментов силы, становится господином силы, следовательно, господином правления и решителем воли. В чем же, спрашивается, действительное преимущество демократии перед другими формами правления? Повсюду, кто оказывается сильнее, тот и становится господином правления: в одном случае — счастливый и решительный генерал, в другом — монарх или администратор с умением, ловкостью, с ясным планом действия, с непреклонной волей. При демократическом образе правления правителями становятся ловкие подбиратели голосов, с своими сторонниками, механики, искусно орудующие закулисными пружинами, которые приводят в движение кукол на арене демократических выборов. Люди этого рода выступают с громкими речами о равенстве, но в сущности любой деспот или военный диктатор в таком же, как и они, отношении господства к гражданам, составляющим народ. Расширение прав на участие в выборах демократия считает прогрессом, завоеванием свободы; по демократической теории выходит, что чем большее множество людей призывается к участию в политическом праве, тем более вероятность, что все воспользуются этим правом в интересе общего блага для всех, и для утверждения всеобщей свободы. Опыт доказывает совсем противное. История свидетельствует, что самые существенные, плодотворные для народа и прочные меры и преобразования исходили от центральной воли государственных людей или от меньшинства, просветленного высокою идеей и глубоким знанием; напротив того, с расширением выборного начала происходило принижение государственной мысли и вульгаризация мнения в массе избирателей; что расширение это в больших государствах или вводилось с тайными целями сосредоточения власти, или само собою приводило к диктатуре. Во Франции всеобщая подача голосов отменена была в конце прошлого столетия с прекращением террора; а после того восстановляема была дважды для того, чтобы утвердить на ней самовластие двух Наполеонов. В Германии введение общей подачи голосов имело несомненною целью утвердить центральную власть знаменитого правителя, приобретшего себе великую популярность громадными успехами своей политики… Что будет после него, одному Богу известно.
Игра в собрание голосов под знаменем демократии составляет в наше время обыкновенное явление во всех почти европейских государствах и перед всеми, кажется, обнаружилась ложь ее; однако никто не смеет явно восстать против этой лжи. Несчастный народ несет тяготу; а газеты — глашатаи мнимого общественного мнения — заглушают вопль народный своим кликом: «Велика Артемида Эфесская»! Но для непредубежденного ума ясно, что вся эта игра не что иное, как борьба и свалка партий и подтасовывание чисел и имен. Голоса, — сами по себе ничтожные единицы, — получают цену в руках ловких агентов. Ценность их реализуется разными способами и прежде всего подкупом в самых разнообразных видах — от мелочных подачек деньгами и вещами до раздачи прибыльных мест в акцизе, финансовом управлении и в администрации. Образуется мало-помалу целый контингент избирателей, привыкших жить продажей голосов своих или своей агентуры. Доходит до того, как например во Франции, что серьезные граждане, благоразумные и трудолюбивые, в громадном количестве вовсе уклоняются от выборов, чувствуя совершенную невозможность бороться с шайкою политических агентов. Наряду с подкупом пускаются в ход насилия и угрозы, организуется выборный террор, посредством коего шайка проводит насильно своего кандидата: известны бурные картины выборных митингов, на коих пускается в ходе оружие и на поле битвы остаются убитые и раненые.
Организация партий и подкуп — вот два могучих средства, которые употребляются с таким успехом для орудования массами избирателей, имеющими голос в политической жизни. Средства это не новые. Еще Фукидид описывает резкими чертами действие этих средств в древних греческих республиках. История Римской республики представляет поистине чудовищные примеры подкупа, составляющего обычное орудие партий при выборах. Но в наше время изобретено еще новое средство тасовать массы для политических целей и соединять множество людей в случайные союзы, возбуждая между ними мнимое согласие мнений. Это средство, которое можно приравнять к политическому передергиванию, состоит в искусстве быстрого и ловкого обобщения идей, составления фраз и формул, бросаемых в публику с крайнею самоуверенностью горячего убеждения, как последнее слово науки, как догмат политического учения, как характеристику событий, лиц и учреждений. Считалось некогда, что умение анализировать факты и выводить из них общее начало свойственно немногим просвещенным умам и высоким мыслителям: ныне оно считается общим достоянием, и общие фразы политического содержания, под именем убеждений, стали как бы ходячей монетой, которую фабрикуют газеты и политические ораторы.
Способность быстро схватывать и принимать на веру общие выводы под именем убеждений распространилась в массе и стала заразительною, особливо между людьми недостаточно или поверхностно образованными, составляющими большинство повсюду. Этой наклонностью массы пользуются с успехом политические деятели, пробивающиеся к власти: искусство делать обобщения служит для них самым подручным орудием. Всякое обобщение происходит путем отвлечения: из множества фактов одни, не идущие к делу, устраняются вовсе, а другие, подходящие, группируются и из них выводится общая формула. Очевидно, что все достоинство, т. е. правдивость и верность этой формулы, зависит от того, насколько имеют решительной важности те факты, из коих она извлечена, и насколько ничтожны те факты, кои притом устранены как неподходящие. Быстрота и легкость, с которою делаются в наше время общие выводы, объясняются крайнею бесцеремонностью в этом процессе подбора подходящих фактов и их обобщения. Отсюда громадный успех политических ораторов и поразительное действие на массу общих фраз, в нее бросаемых. Толпа быстро увлекается общими местами, облеченными в громкие фразы, общими выводами и положениями, не помышляя о поверке их, которая для нее недоступна: так образуется единодушие в мнениях, единодушие мнимое, призрачное, но тем не менее дающее решительные результаты. Это называется гласом народа, с прибавкой — гласом Божиим. Печальное и жалкое заблуждение! Легкость увлечения общими местами ведет повсюду к крайней деморализации общественной мысли, к ослаблению политического смысла целой нации. Нынешняя Франция представляет наглядный пример этого ослабления, но тою же болезнью заражается уже и Англия.
Автор этого текста — великий русский государственный деятель и реакционер Константин Победоносцев. Книга — «Рассуждения русского государственного деятеля» (великолепная смесь точных наблюдений о западе и непробиваемого православного мистицизма — очень рекомендую). Написана в 1869-м году. Есть ли в описании Победоносцевым демократии что-либо неактуальное для противостояния Обамы и Маккейна? Я ничего такого не вижу. Вот вам и неизбежный триумф истины.
Не существует ни одного заметного американского автора (даже если мы отнесём к американским авторам конфедератов — уже большое допущение), который был бы правее Победоносцева. Он правее всех. Может даже, он правее Карлейля — даже старого Карлейля, за два года до книги Победоносцева описавшего ужасное видение «Shooting Niagara». Что ж — мы таки ринулись в нашу Ниагару, и Россия получила свой парламент. На несколько месяцев. Насчёт Германии же — последствия парламентаризма в ней теперь известны не только небесам.
Мы всё ещё понятия не имеем, как ответить на вопрос Ленина. Однако у нас появилось представление насчёт того, чего делать не надо.
Фашистское насилие и запугивание не сможет породить реставрацию, потому что у современного фашизма нет высокопоставленных сторонников. Её не сможет породить демократическая демагогия, как потому что сама идея реставрации неизбежно будет исковеркана в массовом сознании, так и потому что это сознание неспособно логически оценить её — и реставрации не на что полагаться, кроме логики (её явно трудно назвать эмоционально привлекательной). Более того, когда для захвата абсолютной власти используются демократические методы, мы получаем Гитлера.
Однако нам и не стоит ожидать, что истина победит сама по себе, потому что эта истина озвучивалась ещё в 1860-е (если не раньше), и это нам не очень помогло. И что самое плохое, наша структура надёжна только в своём стабильном состоянии. Даже если мы каким-то образом сможем собрать политическую энергию для её установки — без уличных громил или демократической промывки мозгов — у нас нет причины полагать, что первичные держатели акций (которые знают об управлении страной не больше, чем вы или я) не поддадутся политическому процессу, смогут выбрать Управляющего, который сможет отличить свою жопу от пальца или хотя бы просто позволить Управляющему, который на это способен, выполнять свою работу.
Так что, видимо, сделать ничего нельзя. Нам стоит просто нагнуться и наслаждаться происходящим. Дорогой прогрессист широких взглядов (или любой другой читатель UR) — у вас есть другие предложения?