Chapter XII: What Is to Be Done? | An Open Letter to Open-Minded Progressives
НеореакцияЛюбому заинтересованному в свержении демократического строя точно стоит прочитать великие мемуары Эрнста фон Заломона «Der Fragebogen». В английском переводе книга называется «Ответы», однако более точным переводом была бы «Анкета» (название отсылает к денацификационным анкетам, которые должен был заполнять каждый немец, желающий попасть на любую важную позицию).
Заломон (несмотря на фамилию, он не был евреем, хоть он и был женат на еврейке) никогда не был нацистом. Однако он был жёстким националистом, и не просто жёстким националистом: он был членом печально известного эскадрона смерти «Организация "Консул"», организованного на основе одного из фрайкоров, и он лично участвовал в убийстве Ратенау — за что получил тюремный срок (если это хоть сколько-нибудь его обеляет: ему было девятнадцать, и вся его роль сводилась к тому, чтобы достать машину для побега). Он также был великолепным автором, который зарабатывал на жизнь написанием сценариев к фильмам: до, во время и после Третьего рейха. Похожим персонажем был Эрнст Юнгер, и он тоже очень хорошо читается (хотя стиль Юнгера и чуть более замысловат).
«Der Fragebogen» читается очень свежо: эта книга блестяще знакомит вас с миром Веймара, который большинство из нас знает только с либеральной стороны. Если вам было непонятно, как Нок мог радоваться уничтожению Веймара, и при этом ненавидеть гитлеризм, читайте фон Заломона. Одно вступление гениально:
ВОЕННАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ ГЕРМАНИИ: ФРАГЕБОГЕН
ВНИМАНИЕ: Внимательно прочитайте весь фрагебоген, прежде чем вы начнёте его заполнять. Если между вопросами на английском и их переводом на немецкий появляются расхождения, приоритет имеет оригинал. Ответы должны быть отпечатаны на машинке или написаны чётко печатными буквами. На каждый вопрос необходимо дать точный ответ, и пустое место нельзя оставлять нигде. Если на вопрос можно ответить словами «да» или «нет», впишите эти слова в соответствующее поле. Если вопрос к вам неприменим, отметьте это какой-либо подходящей фразой, например, «отсутствует» или «неприменим». Если вам не хватает места в анкете, используйте дополнительные листы. Предоставление неполной или ложной информации является преступлением против Военной администрации и приведёт к привлечению к ответственности и наказанию.
Я внимательно прочитал весь фрагебоген — всю анкету — целиком. Несмотря на то, что от меня это явно не требовалась, я прочитал его несколько раз, слово за словом, вопрос за вопросом. Это далеко не первая анкета, которая попала ко мне в руки. Я уже заполнил немало идентичных фрагебогенов, а также множество похожих на них анкет, при обстоятельствах, о которых мне есть много чего сказать в секции «Замечания». Кроме этих фрагебогенов были и другие: на протяжении временного периода с 30 января 1933 года по 6 мая 1945 года, обычно известного под именем «Третий Рейх» — если вам нравится дешёвый юмор, — «Тысячелетний Рейх»; чаще всего — просто «нацистский режим»; точнее всего — «период национал-социалистического правительства в Германии» — в эти годы я тоже регулярно сталкивался с фрагебогенами. Я могу уверенно сказать, что я всегда читаю их внимательно.
Дабы развеять всякие сомнения, позвольте мне сразу сказать, что изучение всех этих анкет всегда производило на меня одно и то же впечатление: в моей груди раскрывается ураган чувств, самое заметное из которых — это чувство острого дискомфорта. Когда я пытаюсь осознать, как именно ощущается этот дискомфорт, он будто бы очень сильно напоминает мне о дискомфорте школьника, которого поймали за какой-нибудь шалостью: дискомфорте кого-то очень юного, кто только начинает знакомиться с жизнью, и кто внезапно оказывается лицом к лицу с гигантской и зловещей силой, которая утверждает, что ей подвластны законы, обычаи, порядок и мораль. Он ещё не может понять, что в мире хорошо, а что нет — на данный момент с его совестью всё в порядке, если он в гармонии с миром, и не в порядке — если нет. Он ещё не знает, что однажды настанет счастливый момент, когда он взвесит весь мир и его институты на весах своей ещё спящей совести — взвесит и сочтёт их нуждающимися в полной перестройке.
Что ж, в силу обстоятельств, которые я был вынужден обсудить в своём ответе на Вопрос 19, я явно не отношусь к числу людей, которым стоит высказываться по вопросам совести. Да я и не хочу. Однако как ещё я могу проинтерпретировать дух и организацию этой анкеты, если её общая цель — это не ещё одна попытка побудить меня проанализировать свою совесть?
У института, который, на мой взгляд, более всех остальных во всём мире заслуживает восхищения — католической церкви — есть своя система исповеди и отпущения грехов. Церковь признаёт, что люди могут грешить, однако она не клеймит их преступниками; более того, для неё есть лишь один грех, который невозможно простить: хула на Святого духа. Католическая церковь стремится обращать в свою веру и спасать язычников, которые рады быть счастливыми в соответствии со своими представлениями о правильном, однако она не может спасти еретиков, которые слышали её зов, но отказались ему последовать. Это отношение довольно прямолинейное и последовательное, и оно влечёт за собой некоторые благородные последствия. Оно напрямую ведёт к тайне исповеди. Оно также подразумевает, что каждый человек в своём поиске благодати во многом зависит от своей собственной, внутренней целеустремлённости. Замечательное отношение, и я бы сам принял его, если бы я не опасался, что сама суть учения Церкви — да, те самые Десять заповедей — находятся в мучительном противоречии со всем тем набором законов, которые я в последнее время вынужден соблюдать.
Потому что не католическая церковь обратилась ко мне и попросила меня спросить свою совесть: нет, это был другой и куда менее заслуживающий восхищения институт: Военная администрация союзников в Германии. С благородством здесь проблемы. В отличие от священника, бедный грешник которого закрыт от мира в тишине исповедальни, Военная администрация присылает свою анкету ко мне домой, и как судья, разговаривающий с преступником, она кричит на меня своими ста тридцатью одним вопросом: она требует от меня твёрдо и чётко, чтобы я говорил ей только правду; она даже дважды — в начале и в конце анкеты — угрожает мне наказанием; и какими именно будут масштаб и мера предусмотренного наказания, я представляю себе слишком ярко (см. «Замечания» в конце этой анкеты). [Американские солдаты избили Заломона до полусмерти и изнасиловали его жену в послевоенном лагере для интернированных. — ММ]
Именно представители ВАС, господа в выглаженной униформе с множеством ярких наград, сообщили мне абсолютно недвусмысленно, что каждый достойный слова «человек» обязан совещаться со своей совестью, прежде чем как решать, каким именно образом действовать. Они подходили ко мне — один за другим — эти приятные и ухоженные молодые люди — и легкомысленно разглагольлствовали о вопросах столь масштабных, как человеческая совесть. Я восхищался их категоричной уверенностью; я завидовал тому, насколько узким и ограниченным было их мировоззрение.
Книга Заломона была бестселлером в послевоенной Германии. Сейчас, конечно, она предана анафеме в этой полностью оккупированной стране: в стране, в которой можно увидеть лишь едва заметные следы её до-американской культуры.
Вот, что Заломон (возвращаемся к теме Гитлера) говорил о нацистах:
В тот момент — в самом разгаре было лето 1922-го года, и в Обераммергау ставились «Страсти Господни» — в Мюнхене было полно иностранцев. Даже у местных не было времени на большие политические митинги. Поэтому у меня не было шансов услышать Гитлера — и теперь я окажусь в могиле, ни разу не услышав лично одну из самых значительных личностей первой половины двадцатого столетия.
«Но что именно он говорит?» — я спросил адьютанта Капитана.
«Более-менее следующее:» — начал адьютант (и было заметно, что он не мог удержаться от подражания хриплому голосу с мстительными интонациями) — «он довольно спокойно говорит "мои враги насмехались надо мной, говоря, что нападать с тростью на танк бессмысленно…". Затем его голос становится громче, и он говорит: "Но я скажу вам…". И после этого он кричит во весь голос: "… что человек, у которого нет духу напать на танк с тростью, не достигнет ничего!" За этим последовали бурные, идиотские овации».
Капитан сказал: «О танках я не знаю ничего. Но я знаю, что человек, который пытается протаранить броненосец рыбацкой лодчонкой — не герой. Он идиот».
Я не знаю, считал ли Капитан, у которого ораторских навыков совсем не было, методы Гитлера по воздействию на массы такими же отвратительными, какими считал их я, однако я предположил, что так оно и было. Я также смутно почувствовал, будто бы для Капитана, который был целиком посвящён своей политической организации, путешествие на гребне волны массового движения было чем-то нечистым. Политический курс должен назначаться только «сверху», не «снизу». Государство должно думать за граждан, но не сквозь граждан. Я снова смутно почувствовал, что здесь не может быть никаких компромиссов, что любой компромисс здесь означал бы уступки на поводу у лжи.
Однако своего успеха в Мюнхене Гитлер добился как раз благодаря своему умению управлять массами. Он задействовал новые, доселе неизвестные методы пропаганды. Повсюду можно было увидеть флаги его партии, как и приветственный жест — поднятую вверх правую руку — которую использовали его сторонники; все усилия, которые этот жест требовал, уже сами по себе демонстрировали их веру. И повсюду можно было услышать их приветствие, слоган «Heil Hilter!» Никогда до того человек не осмеливался включить своё, по сути, личное имя в, по сути, общественную фразу. Это подразумевало, что его последователи в, наверное, значительной степени отчуждались от самих себя; больше никто не мог напрямую встретить своего соседа: теперь везде была эта третья сторона, этот посредник.
И через десять страниц:
Слово «демократия» я использовал очень редко и с большой неохотой. Я не знаю, что это такое, и я ещё ни разу не встречал человека, который мог бы объяснить его понятными мне словами. Однако я боюсь, что предположение Гитлера — о том, что его идеология была демократической — непросто будет опровергнуть. Просвещение всего мира из одной, центральной позиции, завоевание массовой поддержки благодаря убедительным аргументам, легитимизация пути к власти голосованием, легитимизация достигнутой власти самим народом: боюсь, нельзя отрицать, что это всё демократические стигматы — пусть это и относится скорее к демократии в вырожденной и лихорадочной форме, но всё ещё демократии. Я боюсь, что противоположное утверждение — о том, что установленная Гитлером тоталитарная система была недемократической — также будет непросто обосновать. Тоталитарное государство — это полная противоположность государства автократического, которое, конечно, носит не демократические, а иерархические стигматы. Некоторые люди, кажется, верят, что формы правления стоит оценивать по тому, насколько они прогрессивны; поскольку тоталитаризм явно современнее авторитарного государственного строя, им стоит высказать предпочтение Гитлеру в политическом контексте.
И я боюсь, дорогой прогрессист открытых взглядов, что это первый раз в вашей жизни, когда вы видите, как кто-либо употребляет слово «авторитарный» в положительном контексте. Какие только ползучие твари не заползут в разум, если распахнуть его настежь! Возможно, ваш разум чуть более открыт, чем нужно. Лучше остановиться и закрыть вкладку.