Chapter XI: The Truth About Left and Right | An Open Letter to Open-Minded Progressives
НеореакцияОднако если учесть все обстоятельства, либертарианство — это ещё слабая, безобидная форма антиномианства. Давайте сразу перейдём к автору, который сейчас является, наверное, самым популярным философом на планете Земля: к Славою Жижеку. В его работах антиномианство представлено в своей почти что идеальной, неизбирательной форме, например, в этом прекрасном отрывке:
Итак, «божественное насилие» по Беньямину следует понимать буквально, как мы понимаем старинную латинскую поговорку vox populi, vox dei: не извращенно — «мы действуем, будучи лишь инструментом Воли Народа, и только», но как героическое принятие на себя бремени одиночества, необходимого для суверенного решения. Это решение (убить, рискнуть, самому погибнуть) принимается в полнейшем одиночестве, не под крылом большого Другого. Будучи вне морали, оно при этом не «аморально», оно не вручает исполняющему мандат на убийство с сохранением его ангельской невинности. Девиз божественного насилия — fiat iustitia, pereat mundus [да свершится справедливость, пусть даже если мир погибнет — пр. пер.]: это СПРАВЕДЛИВОСТЬ, точка, в которой различие между справедливостью и местью исчезает, в которой «народ» (анонимная часть неделимого) переходит к террору и заставляет другие части платить по счетам — День расплаты за долгую историю угнетения, эксплуатации, страданий — …
Анонимная часть неделимого. Большой Другой. Послушайте, что говорит этот мерзавец, этот шарлатан, этот по-настоящему злой человек. Или купите его книгу, у которой такая милая обложка. Вы будете не первым. Если, дорогой прогрессист широких взглядов, я хоть когда-нибудь стану столь же популярным в общежитиях американских университетов, как Славой Жижек, вы можете начать так же беспокоиться о моих «безопасных центрах по переселению», как о старой проржавевшей гильотине профессора Жижека, которая нисколько не потеряла своей вечной жажды.
Я уже упоминал, что я не антиномианец? Конечно, от Ротбарда до Робеспьера путь не близок, однако мы можем обнаружить у них кое-какие сходства.
Антиномианцы верят, что текущее состояние дел нельзя назвать удовлетворительным. Разумеется, я тоже. Номос весь покрыт ржавчиной, и на нём налипла куча всякой грязи. Однако цель прономианца — это обнаружить истинное положение дел под этой кучей мусора, обнажить её скелет, заменить все недостающие кости и позволить здоровой ткани реальности вырасти на нём.
С точки зрения прономианца, эта структура может принимать самые разные формы. Границы страны выглядят странно? Пускай. Налоги слишком высокие? Все эти налоги кому-то платятся, и эти люди, наверное, считают, что это их собственность. Кто я такой, чтобы спорить с этим? Существуют некоторые структуры прав собственности, в особенности, патентные права, которые мне (как и большинству либертарианцев) кажутся очень непродуктивными. В таком случае государство должно напечатать деньги и выкупить их. Надеюсь, у него есть достаточно большой и быстрый станок глубокой печати.
Прономианец старается восстановить номос, контуры которого можно легко разглядеть под горами бюрократических процедур, повсеместных раздувания штатов и скупки голосов, до преступного плохого воспитания и прочих ужасов либерально-демократического государства. Многие из этих ужасов видны и антиномианцу. Однако он не разделяет цель прономианца: минимизацию перераспределения собственности и власти. Если прономианец просто хочет заменить управленцев, реорганизовать кадры и отказаться от нечитаемых томов прецедентов, которые прикрылись именем закона, антиномианец хочет уничтожить структуры власти, которые кажутся ему нелегитимными.
И, конечно, он хочет построить новые, в соответствии со своими идеалами — если он только не полный нигилист (такие, конечно, тоже встречаются). Но антиномианизм столь успешен именно из-за склонности к уничтожению. Утопия никогда не воплощается в жизни, а если и воплощается, то это не утопия. Успех — это необходимое условие в построении утопии, и успех всегда включает в себя получение способности уничтожать что-либо.
Самые часто встречающие антиномианцы — это, конечно, обычные анархисты. Самые кровожадные и навязчивые государства двадцатого столетия были основаны на философии, которая считала, что она в корне противоречит самой идее государства — на марксизме. Люди действительно верили, что социалистский рай будет чем-то ещё, кроме государства.
Рядом с местом, в котором я живу, на одной из самых модных торговых улиц мира находится анархистский книжный магазин. На его стене кто-то оставил граффити с двумя слоганами:
История запоминает две группы людей: тех, кто убивает, и тех, кто защищается.
Анархизм старается создать общественную организацию, которая будет поддерживать всеобщее процветание.
Меня ошеломляет, насколько эти лозунги откровенны. История (по крайней мере, когда её пишут честные историки) помнит одну группу людей: тех, кто убивает. Она также замечает, что все убивающие считают, что они «защищаются». Что насчёт «общественной организации», это попросту наш старый друг по имени «Государство».
Таким образом, согласно своему определению, анархизм — это попытка захватить государство и его доходы с использованием вымогательства, грабежа и убийства. Когда эта попытка добьётся успеха, анархисты распределят среди себя награбленное и «будут поддерживать всеобщее процветание». По крайней мере, в теории.
Как мы видели, единственное, чего антиномианец совершенно не может терпеть — это формализованное и неизменное распределение государственных доходов. Он должен постоянно перераспределять, он должен омывать свои руки в потоках денег, отдавать Петру и отнимать у Павла — иначе его сторонникам незачем будет его поддерживать. Иными словами, он, по сути, преступник.
Почему антиномианство, эта преступная идеология, столь популярна? Даже модна? Почему она так хорошо описывает Q? Потому что люди любят власть, и у любого движения, у которого есть власть уничтожить что-либо или хотя бы «изменить» его, именно она и есть.