Chapter 7: The Ugly Truth About Government
НеореакцияЕсли мы на секунду рассмотрим Собор как реально существующую, не вдохновлённую божественным откровением политическую машину, временно забыв про любые чувства, которые мы можем чувствовать по отношению к нему — будь то неприязнь или почтение —, не предполагая, что меры, которые он вырабатывает, хорошие, или плохие, или правильные, или неправильные, мы сможем просто восхититься им с инженерной точки зрения и увидеть, как хорошо он работает.
Во-первых: если у всей порождаемой Собором публичной политики и существует какое-либо общее свойство, то оно заключается в том, что она обычно очень хороша в создании зависимости. Мы можем увидеть систему зависимостей, представив себе, что случится, если Вашингтон — в границах автострады 495 — инопланетяне внезапно телепортируют в другое измерение, где жители этого города будут проживать свои жизни в невообразимых богатстве, комфорте и самореализации. Однако для нас, жителей Земли, Федеральный город испарится во внезапной вспышке света. На его месте окажется кратер из радиоактивного стекла.
Что произойдёт? Многие, многие чеки перестанут приходить. Дети будут голодать: не только в Северной Америке, но и по всему миру. Пожилые люди будут умирать от истощения. Младенцы будут умирать от легко предотвратимых болезней. Жертвы ураганов будут обживать в нищете трущобы. Фармацевтические компании будут продавать яды, биржевые брокеры будут продавать обесценившуюся бумагу, Toys-R-U будет продавать игрушки с маленькими пластмассовыми частями, спроектированными так, чтобы застревать в горле у моей дочери и не давать ей дышать. И так далее, и тому подобное.
Вашингтон сделал себя необходимым. Не только американцам, но и всему миру. Почему Вашингтон помогает пережившим циклон Наргис? Потому что помощь — это его работа. Он раздаёт всем любовь. Его цель — это просто-напросто делать добро в планетарном масштабе. И почему правительство Бирмы хочет остановить его? Почему они отказываются от бесплатной помощи, которая включает в себя кучу всякой халявы и, вполне возможно, даже халявные деньги?
Потому что слово «зависимость» — синоним слова «власть». Отношение между зависимым и предоставляющим — это отношение между клиентом и патроном. Также отношение между родителем и ребёнком. И так получилось — также отношение между хозяином и рабом. Аристотель не просто так посвящает первую книгу «Политики» подобного рода кухоннму государству.
У современных американцев есть огромные проблемы с пониманием иерархических общественных структур. Мы вырастаем, пропитываясь «прикладным христианством» — во многом так же, как члены гитлерюгенда вырастали, пропитываясь идеями Гитлера. Предположить, что рабство в принципе может быть или когда-либо было — как предполагает Аристотель, явлением естественным и здоровым — это всё равно что подсказать члену гитлерюгенда, что завести друзей-евреев — отличная идея. Их понимание евреев взято прямиком из «Еврея Зюсса». Наше понимание рабства взято прямиком из «Хижины дяди Тома». Если вы хотите получить достоверное понимание прошлого, возможно, начинать с пропагандистского романа — не самая подходящая идея (если вы хотите получить достоверное понимание рабства в Америке, я рекомендую «Roll, Jordan, Roll» Юджина Дженовьезе; она написана с немного марксистской позиции, но это не слишком заметно. Ни одну сколь-нибудь близкую к ней работу было бы невозможно написать в наши дни).
В юридическом и социальном плане раб — это взрослый ребёнок (слово «эмансипация» не просто так используется для обозначения ликвидации обоих типов этой связи). Нам отношения хозяина и раба кажутся чем-то неправильным, извращённым и неизбежно антагонистичным. К отношениям родителя и ребёнка иногда можно применить все три этих слова. Однако, как правило, они таковыми не являются. Если история (не говоря уж об эволюционной биологии) доказывает нам что-нибудь, так это то, что люди вписываются в структуры господства-подчинения почти с такой же лёгкостью, как в нуклеарную семью.
Рабство — это экстремальный пример, но общая тенденция выглядит следующим образом: патрон обязывается защищать и обеспечивать существование клиента, и клиент обязывается быть лояльным патрону и служить ему. Патрон ответственен перед обществом за действия своего клиента — если тот нарушает общественный порядок, он обязан покрыть причинённый ущерб. Взамен на это у него есть право — более того, обязательство — контролировать и дисциплинировать клиентов. Он предоставляет государственность в частном порядке. Поэтому Аристотель говорит нам: рабство — государство на микроуровне. Прислушайтесь к этому греку.
Поэтому сравнение социального патернализма Вашингтона с классическим отношением хозяина и раба совсем не надумано, и даже не особенно оскорбительно. Если оно и кажется нам оскорбительным, то лишь потому, что имитация этой связи из двадцатого столетия скорее напоминает менее функциональную отеческую связь, чем более функциональную: не столько связь родителя и ребёнка, сколько связь родителя и подростка. Во многих ситуациях внешних и внутренних клиентов Вашингтона мы можем увидеть немало обеспечивания существования и даже защиты, но совсем немного лояльности, служения, дисциплины или ответственности.
Теперь мы можем понять отношения Вашингтона и Рангуна. Рангун (я отказываюсь называть его «Янгон» — идея о том, что государство может просто взять и сменить название города или страны отчётливо отдаёт двадцатым столетием) отказывается принять помощь «международного сообщества», потому что он не хочет стать его клиентом.
Можно обнаружить, что любое предложение можно улучшить, если заменить в нём фразу «международное сообщество» на «Государственный департамент». Госдеп не налагает так уж много обязательств на своих клиентов, однако одно из этих обязательств заключается в том, что у клиента не может быть военного правительства — по крайней мере, если это не левое военное правительство с друзьями в Гарварде. У нынешнего бирманского режима корни, по сути, национал-социалистические: т.е., никаких друзей в Гарварде. Бирма не может перестать быть врагом и сразу же стать непослушным подростком: сначала ей нужно пройти через стадию «беспомощный ребёнок». И это будет означать, что с генералами придётся покончить.
(Одна из причин, по которой у Джона Голдбергов всего мира такие проблемы с тем, чтобы отличать правых от левых, заключается в том, что они полагают, что какое-то морфологическое свойство государства может ответить на этот вопрос за них. Для всех, кроме Голдберга, Сталин был слева, а Гитлер был справа. Разница между ними заключается не в разных административных процедурах KZ и Гулага. Она заключается в социальных связях. Сталин был настоящим социалистом, Гитлер — подделкой. Сталин был частью международного социалистического движения, а Гитлер — нет. Впрочем, я отвлекаюсь.)
Что конкретно произойдёт, если Бирма примет к себе армию сотрудников гуманитарных миссий? Вот что: они заведут себе друзей в Бирме. У этих друзей не будет власти — пока не будет. Однако, возможно, они будут близки к тому, чтобы заполучить её. Так связи между «международным сообществом» и всевозможными альтернативами генералам усилятся. Поскольку позиция последних и так в лучшем случае не очень стабильная, им будет намного проще, если нескольким жертвам урагана придётся месяц-другой питаться грязью. В конце концов они позаботятся о себе: у людей это обычно получается.
И почему в эту игру играет Вашингтон? Просто потому что. Этот золотой город заставлен армиями столов, за каждым из которых сидит выделенный слуга народа, которого Собор сертифицировал для занятий публичной политикой, и работа которого — заботиться о Бирме. Что он и делает. Что Вашингтон и делает. Как выразился Джордж Буш-старший, «Прочитать: мне не всё равно».
Когда страдающие клиенты этого патрона — настоящие американские граждане, эта структура — как верно предсказал Нок — порождает голоса. До Нового курса скупка голосов в Америке в целом проходила неформально и на местном уровне. Можно сказать, в розницу. После 1933-го года торговля пошла оптом.
Однако каким бы клиентом она ни становилась (я никак не могу представить себе сценарий, при котором у генералов получится продержаться ещё долго), Бирма никогда не сможет экспортировать голоса. Она никогда не станет ещё одним штатом. Но почему тогда Вашингтон продолжает приставать к её генералам ради любви и преданности бирманцев? Просто потому что. У «прикладного христианства» есть адаптивная ценность. Эта адаптивная ценность связана с его местным применением. Адаптивной ценности у ограничения этого принципа на местных клиентов нет или почти нет, и ради этого ограничения необходим некоторый уровень сознательного цинизма, который не сочетается с реальностью прогрессизма. Поэтому это ограничение и не эволюционирует.
Поэтому нео-квакерство, которое составляет собой этическое ядро прогрессизма, и которое всё более неумолимо проповедуют монахи без мантий Собора, прекрасно сочетается с приобретением и удержанием политической власти. Структура не только работает — мне трудно представить, как она могла бы работать хоть сколько-нибудь лучше. Впрочем, это не означает, что «прикладное христианство» — это что-то злое, что бирманские генералы — люди хорошие, или что их страдающим подданным не жилось бы лучше под дружелюбным зонтиком Вашингтона.