Чёрный лебедь
Ежедневно мне приходится проезжать по Нарышкинской аллее мимо аккуратненького офисного здания. И вот, именно эта новодельнаябезликая «аккуратность» с пластиковыми окнами огорчает более всего! А ведь какие-то сто лет назад здесь, в Петровском парке, знаменитейший московский сумасброд из ярчайшей династии Рябушинских выстроил невероятное чудо, которое стало излюбленной мишенью для пересудов среди жителей Первопрестольной.
Еще бы! Вилла «Черный лебедь» - владение «беспутного Николашки»! Транжиры, женолюба, расточителя, мецената и талантливого покровителя искусств с пошлейшими замашками, достойными комедий Островского.
-… Господа, господа! - надрывно восклицал художник, разливая нетрезвой рукой вино по бокалам . - Извольте взглянуть! Ведь это же «демон сплошной», да и только!
- И ведь как живописно руки скрестил, словно на портрете собственном кисти Врубеля! «Колдовским духом» прикинулся и снова читать принялся! –потешались гости роскошной гостиной виллы«Черный лебедь», однако реки шампанского, наполненные щедрым хозяином Николаем Рябушинским «по самые берега», топили в хмельных своих волнах сарказм и смешки.
Возможно потому, любые декламируемые строфы принимались с равным восторгом и аплодисментами. Ну, а моднейший кокаин легко отворял «детям лиловых миров» двери в необыкновенный мир, к которому патриархальная Москва пока еще не привыкла.
Французская певичка – коей хозяин бросал под ноги бриллианты, измеряя их «фунтами», пела хрипловатым голоском, домашний леопард бродил по усаженному пальмами саду, а подле ворот всякий мог видеть мраморный саркофаг . Сей необычный предмет Николай Павлович Рябушинский заготовил заранее, ведь должны же в случае кончины, его останки обрести приют достойный миллионному состоянию и эксцентрической жизненной манере.
Невиданная по убранству вилла «Черный лебедь», отстроенная «беспутным Николашкой» гостеприимно принимала богему начала века – поэтов, художников, актеров и просто роскошных красавиц, не обремененных пошлыми филистерскими оковами. То есть всех тех, благодаря кому, шальной хозяин роскошного особняка столь резво разорял собственное состояние.
- Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш,
А там — у нее, с занавески, -
Хохочет Летучая Мышь! – страстно декламировал Игорь Северянин, тогда как гости уже начали водить хоровод, словно подражая героям античных фресок.
Дамы, переодевались, вернее обнажались дособлазнительной оголенности лесных нимф, тогда как новоиспеченные «Аполлоны» и «Орфеи» подхватывали изящных своих спутниц и увлекали в удивительное любовное путешествие, которое обыватели, прослышавшие об «афинских вечерах» на вилле Рябушинского, называли «оргиями» и «непристойными вечерами». Если верить пересудам, то сам Калигула против наследника текстильного магната выглядел невинным отроком. Однако москвичам только дай повод поболтать о миллионщике – такого от зависти раздуют… Ну, не давали покоя обывателю ландыши в январе, электрическая феерия в Петровском парке и фонтаны с французским игристым!
Кстати, и прозвище Рябушинский получил под стать собственному богатству и сумасбродству. То есть сперва, окрестили Николая Павловича русским Лоренцо Медичи, а уж после переименовали в Лаврентия Великолепного, потому как фокусы его больше отдавали замашками замоскворецкого «Лавруши», нежели флорентийского правителя.
Самого же купца эти разговоры ни в коем случае не обижали, а напротив – развлекали. А потому, он и сам подобные сплетни охотно «подкармливал», да еще и приправлял пикантными небылицами.
Братья были страшно недовольны, ведь за всю жизнь привыкнуть к полному отсутствию делового начала и беспутству Николая, они так и не сумели.
Семейное дело навевало страшную скуку. К тому же и натура сформировалась у него во всех отношениях художественная. Да и сорить деньгами оказалось куда приятнее, нежели их зарабатывать подобно деду, отцу, а теперь уже и братьям. Одним словом, деньги молодой Николай Павлович разбрасывал с изящнейшей красотой, но как-то уж очень споро.
Не успел в феврале 1900 года получить из унаследованных от покойного батюшки семьдесят пять тысяч, как тотчас их и спустил. В мае забрал еще пятьдесят, и от них вскоре не осталось и следа, а после профукал столько же, коли не больше.
Надумал зачем-то обзавестись собственным имением, но это бы еще и ладно. Все же недвижимое имущество, но как можно было на французскую певичку за полтора месяца двести тысяч капитала ухнуть? Хотя на все эти роскошества с пирами, дорогущими ресторанами, тройками и, главное, скупаемыми у самого Фаберже драгоценностями, без всякого счета и разбору, никаких денег не напасешься!
Глядеть на такое дьявольское безобразие не было никаких сил, а потому, чтобы умерить пыл разошедшегося братца, старшие в семье Павел и Владимир стали хлопотать об опеке над «расточителем».
К делу подошли сурово и со всей серьезностью. Разобрали счета, допросили ювелиров и ресторанщиков, а после уже призвали к ответу и самого Николашу, которому под давлением многих свидетельств и фактов ничего не оставалось, кроме как согласиться:
- И в самом деле, виноват! Каюсь. Истратил страшно много. Расточительствовал, транжирил…
На пять лет взяли старшие под контроль беспутного братца, но понимая, что в семейном деле проку от него не будет, отправили подальше с глаз, но не в дальние деревни, а в заморские вояжи, куда сам он ретиво стремился.
Вот так и посетил Николай экзотические страны - Японию, Гонконг, Индию, Яву, Майорку, Новую Гвинею, накупив в пути всяких диковин. А путешествуя, окончательно увлекся живописью, поэзией и литературой. Даже принялся сочинять что-то в декадентском духе и писать маслом. И хотя произведения эти, представленные публике под псевдонимом «Н.Шинский», принимались весьма прохладно, окончательно решил посвятить жизнь свою искусству! И никаких заводов, мануфактур, банков, акций и облигаций.
Тем более, что доступ к деньгам для него был возобновлен.
Однако, справедливости ради стоит сказать, что помимо денег обладал Николай Павлович несомненным вкусом, чутьем и талантом собирателя.
Красоту он чуял нутром и был тут «довольно меток». В его коллекции, помимо редкостей, привезенных с Востока: драконов, фарфоровых ваз, мечей, даже отравленных стрел папуасов, хранились картины величайших мастеров, таких как Брейгель, Кранах, Пуссен, Роден, а кроме того имелся и обширный «русский отдел». Из современников он отдавал предпочтение друзьям из «Голубой розы»: П. Кузнецову, М. Сарьяну, В. Милиоти, Н. Сапунову, С. Судейкину, Н. Крымову...
В 1907-м в доме фарфорового фабриканта Кузнецова на Мясницкой Рябушинский устроит выставку их работ, вызвавшую настоящий фурор, но и скандал одновременно. «Стены всех залов на ней были задрапированы серебристыми и голубыми тканями, повсюду стояли многочисленные вазы с гиацинтами, нарциссами и лилиями, нежно звучала музыка, и, сменяя известных музыкантов, известные поэты читали свои стихи. Подобной изысканности в Москве еще никогда не видали», - вспоминал современник.- «Вместе с тем, московское общество совершенно не готово было к восприятию фиолетовых женщин, синих мужчин, желтых небес и мира, вывернутого наизнанку».
Только вот, дружить-то с людьми искусства, он дружил, но только «своим» не становился. Виной тому неистребимые черты купеческого ухарства и нуворишеского хамства, одной из которых былоупорное нежелание платить за работу. Другое дело – швырять деньги «на показ»!
Да и презрение к тем, кому платить приходилось, Николай Павлович ни сколько не скрывал.
«Помню и такой случай, - вспоминал в письме к Павлу Кузнецову, любимому художнику миллионера, брат. - Однажды вечером мы подошли к вилле “Черный лебедь”, и ты велел мне ожидать. Сам же отправился получить у Рябушинского деньги за картины. Я долго ожидал, и вот ты пришел раздосадованный: “Отдал, сукинсын, да не все! Как же с него трудно получать!».
Подобными воспоминаниями делились и другие, кому пришлось общаться с Николаем Павловичем, что по собственному выражению вступил «на стезю Дягилева» и решил, разумеется, «перещеголять» его! То есть «подхватил знамя захиревшего «Мира искусства», для чего открыл новый журнал, сколотив группу художников, поэтов, критиков, начинающих деятелей и корифеев – Бакста, Лансере, Сомова…
К Александру Бенуа он отправился аж в бретонскоеселение Примель, куда пожаловал на роскошном автомобиле, поразив не так своими идеями, как грандиозно роскошным появлением.
Однако самым эффектным «детищем» Лаврентия Великолепного была знаменитейшая вилла, возведенная в Петровском парке – моднейшем дачном и прогулочном месте, считавшемся в те времена пригородом. Строит свою виллу Рябушинский на месте бывшего особняка Дмитрия Павловича Нарышкина , известного тем, что в этом особняке во время своего визита в Россию в 1858 году жил писатель Александр Дюма- отец. Для проекта привлекает архитекторов Владимира Адамовича и Владимира Маята. Тех, что позже выстроят московский особняк Н.А.Второва, известный сегодня, как Спасо-Хаус. По замыслу Николая Павловича, его необыкновенный дом был должен соединить в себе разные эпохи и стили. То есть со стороны фасада выглядеть, словно типичное сооружение «пушкинского времени», но изнутри и со стороны сада соответствовать модному стилю модерн и поражать эклектикой.
Невероятный парадный зал с элегантнейшими линиями, кольцевой ореховой лестницей, переходящей в галерею балкон, был украшен старинными хрустальными люстрами и невероятными артефактами из экзотических стран. Бесценная живопись старых мастеров и художников «Голубой розы» на стенах. Разностильная мебель и скульптура в удивительно гармоничном альянсе. Дорогие восточные ковры, азиатские ткани, древний фарфор.
Были на вилле готический кабинет, греческая спальня и даже, так называемая, «бабушкина комната», которая выглядела так, словно там действительно обитала бабушка. Здесь присутствовали и божница, и ширмочки старинные, и сундуки-укладочки, и бисерные вышивки…
И этот милый уют, был призван подчеркнуть шокирующий фриз «Нерожденные младенцы» Кузнецова и полотна Ван Гога.
Вся мебель для виллы была изготовлена по специальному заказу, и на каждом предмете красовалась марка в виде черного лебедя. Тем же знаком было отмечено и все столовое убранство: салфетки, скатерти, серебряная посуда, бокалы и рюмки из венецианского стекла, привезенные из Италии…
«Черный лебедь» стал символом внутреннего содержания этого молодого и шалого мецената, сыплющего деньгами и не останавливающегося ни перед любым капризом, ни перед любой затеей» - писал князь С. Щербатов - художник знаток и собиратель.
Видимо частицей «внутреннего содержания» стал и сад, у входа в который Николай Павлович воздвиг мраморный саркофаг, украшенный бронзовой фигурой быка. Как уже говорилось, себе «на будущее».
Выложенные дорогим камнем дорожки обрамляли ряды пальм, клумба у террасы была засажена орхидеями, яркие заморские птицы щебетали, а у причудливого фонтана, распушив хвосты, важно прогуливались павлины. Была у хозяина мысль завести в саду и тигров со львами, к которым он «чувствовал сопричастность», но тут уж городские власти решительно воспротивились. Хватало Хлудова с тигрицей на поводке! Так что , пришлось довольствоваться посаженным на цепь леопардом. Но даже в условиях таких «ограничений» приветственный ужин на вилле поразил гостей необычным великолепием.
«Обед был сервирован на огромной открытой террасе, выходившей в цветущий яблоневый сад. Это же было действительно чудесно! А когда стемнело, то вокруг все цветущие деревья засветились маленькими разноцветными огнями и еще маленькие огоньки светились в густой весенней траве между яблонями, как светлячки. Даже я, близкий к Коле, не знал о приготовленной иллюминации. Это было волшебно. По всему саду были сервированы небольшие столы, и пировали до утренней зари в благоухающем цветущем саду. Под яблонями около столиков были пущены прыгающие, ползающие, летающие заводные, вывезенные из-за границы кузнечики, лягушки, бабочки, ящерицы, пугавшие дам, а это еще прибавляло веселья. Игрушечками кто-то невидимо заведовал. - Писал художник Сергей Виноградов. - В другой раз, на Новый год, Николай украсил деревья перед домом сотнями электрических лампочек, светивших разноцветными огнями из-под снега, и устроил в саду прием, на котором дарил гостям картины и драгоценности. А сколько красивейших женщин было с его жизнью связано! Да ведь какой красоты-то!».
Что касается журнала, сама идея была чрезвычайно заманчива и красива. Название – «Золотое руно» - было заимствовано не из античного мифа, а из поэтического рассказа А. Белого «Аргонавты». Где главный герой— писатель, мастер, магистр, захваченный идеей переселения человечества с Земли, ставшей для свободных людей невыносимой, на Солнце.
При всей этой поэтической привлекательности многим затея Рябушинского не понравилась. Мало кто верил, что у «беспутного» Николашки, не имевшего к тому же и достаточного образования, может получиться и что-то путное. Полагали, что это очередная блажь богатенького купчика, взявшегося не за свое дело.
Александр Бенуа, под впечатлением той самой встречи, не поленился даже написать предупредительное письмо своему другу Сомову, согласившемуся сотрудничать с «Золотым руном»: «Костя! благородный Костя, бессребреник! Что тебя прельстило? Что тебе посвятят номер? Так ли уж это приятно… Да ведь это форменное водворение мерзости запустения в месте святом!.. Ну и на здоровье. Пусть Рябушинский, пусть настанет царство русского московского хамства. Туда и дорога, значит, нам всем грош цена, что стоило приехать золотому тельцу, чтобы мы все побросали и пошли ему кадить. И ведь все. Самое лучшее!..»
Для подсчета расходов и доходов издания была заведена целая контора, однако финансовые результаты выглядели плачевно. То есть, израсходовав сто тысяч, удалось вернуть лишь двенадцать. Словом Николай Павлович снова «расточительствовал», пусть даже из самых лучших побуждений. Но, согласитесь, какой может быть доход, когда на проводимых по четвергам вечерних приемах для сотрудников накрывались столы с шампанским, дорогими винами, сигарами, фруктами и лакомствами. А январский банкет по случаю годовщины журнала, устроенный «Метрополе», запомнился даже не так икрой, поданной в буквальном смысле в верах, как грядкой с сорока тысячами ландышей, благоухающей на отдельном столе… После этого можно уже не описывать роскошь редакционного особняка, где всякое утро появлялись свежие орхидеи, самые дорогие номера в «Метрополе» для размещения гостей издания, да и сам журнал, который печатали в таком качестве, что даже самая дорогая подписка не могла окупить расходов. Кстати, издавать «Золотое руно» Рябушинский решил на двух языках, дабы и в Париже «знали наших»!
И напрасно ехидничали недоброжелатели. Журнал был чрезвычайно хорош и след оставил яркий. Завидное содержание обеспечивалось блистательными авторами, ну а выставки, устраиваемые Рябушинским гремели на всю Европу, то тоже требовало огромных трат. А тут еще все эти автомобили, дамы, пиры с фейерверками и карты… Денег хватило ровно на четыре года. То есть в 1910 издание закрылось, но кабы это было единственной бедой! Вскоре Лаврентий Великолепный за одну ночь проиграл в карты нефтепромышленнику Манташеву «Черного лебедя»…
История это была достаточно таинственная, говорить о ней Николай Павлович не любил, а потому не известно от чего на вилле осталась вся его знаменитая коллекция, которая вскоре была уничтожена огнем. Дело в том, что в 1913 году в доме произошел пожар.
Безусловно, новый хозяин – Леон Манташев, чей вензель можно и сегодня видеть на фасаде здания, восстановил постройку, но после реконструкции от «Черного лебедя» остались лишь приблизительные очертания. И не только потому, что братья Веснины не ставили задачу досконально повторить исчезнувший облик. Любители мистики говорили, что вместе с коллекцией огонь уничтожил душу «Черного лебедя», а возможно она покинула виллу вслед за Николаем Рябушинским.
Сам Николай Павлович прожил долгую жизнь в Париже, продолжая занятия искусством. Антиквариат, выставки, галереи. Безусловно, уже без леопардов и орхидей, однако, не изменив любимому делу. Скончался он в 1951 году на руках своей двадцатипятилетней возлюбленной. Как видно и этой страсти Рябушинский не изменил.