Чувак натянул дырки рыжей красавицы около вишневого кресла с утра
Чувак натянул дырки рыжей красавицы около вишневого кресла с утра
Ирина ЛЕВИТЕС. День города, рассказы
Шел дождь, но Наташа все равно пошла на свидание с Валериком из соседнего подъезда. Если долго ходить по улицам, Валерик обязательно найдется. — Ты куда это вырядилась с утра пораньше? — сонная мать выглянула из своей комнаты. — Праздник. День города. Сказали — явка строго обязательна. — Отменят. Вон дождь как хлещет. Дома дел полно, а она все шлындрает, — разворчалась мать, но Наташа слушать не стала, надела бирюзовые туфельки и убежала. Колонна медиков собиралась у родной горбольницы. Сестра-хозяйка ходила с бумажкой и отмечала. И Наташе плюсик поставила. Вовремя. Потому что пришлось прятаться в самый хвост, подальше от медицинского колледжа. Опять начнут приставать: а чего бросила учебу, а чего не восстанавливаешься? Чего-чего — того, что надо денег заработать. Купить наконец свадебное платье. Сколько оно может в витрине скучать? Дождик брызнул напоследок и умчался в другие города. Им все равно, у них праздника нет. Наташе дождь не мешал, но Валерик мог уйти домой. Или в кино. Или еще куда-нибудь. А так он гулять будет. Наташа ему скажет: привет! Валерик ответит: привет! И они пойдут смотреть, как осень зажигает рябиновые огоньки. — Павлова! — грозно сдвинула брови сестра-хозяйка. — Ты чего отстаешь? Сбежать намылилась? «Вот начальница выискалась! Вечно придирается: то полы ей не так в коридоре помыли, то процедурную плохо отдраили», — подумала Наташа, но вслух сказала: — Всех охраняю, чтоб железная дорога не наехала. Сестра-хозяйка подозрительно оглядела громыхающую конструкцию на колесах, возглавляющую отряд железнодорожников, и разрешила: — Ладно. Но смотри у меня! Наташа смотрит. И пластмассовая корова с машины молокозавода тоже смотрит. Ей-то сверху хорошо видно, как бегают вприпрыжку пешие ковбои, шагают бодрые спортсмены, носятся легкомысленные студенты, топчутся неуклюжие Микки-Маусы, маршируют поддельные невесты. Желтый шар оторвался от гирлянды и взлетел высоко-высоко, улыбаясь. Солнце обиделось, что ему нашлась замена, разогнало облака, стерло серую пелену с осенних сопок, пробежалось по праздничным улицам, сверкнуло в окнах и запуталось в Наташиных длинных волосах. Колонна вздрогнула и двинулась. У музея позировала фотографу настоящая невеста. У нее были гости, шампанское и жених. «Ура!» — кричали ей ковбои и студенты, спортсмены и железнодорожники. «Наверное, здорово, когда тебя поздравляет весь город», — засмеялась Наташа. Счастье билось в груди, трепетало и рвалось за желтым шаром. Колонна прошла по рябиновому проспекту, извиваясь пестрой лентой, повернула на площадь, где уже танцевали самодеятельные артисты, постояла недолго и растворилась. В сквере напротив сцены толкался народ, покупал веселые выдумки народных умельцев. «Ленты, кружева, ботинки — что угодно для души», — промурлыкала Наташа и застыла у лотка с куклами в кружевных юбках. Они были похожи на свою хозяйку, такие же светлолицые и светловолосые, с круглыми наивными глазами. — Ой! Кто такую красоту сделал? — удивилась Наташа. — Я, — смутилась мастерица. — Покупайте на счастье. Наташа выбрала девочку-зайчика с длинными ушками и отправилась искать свое счастье. Валерика нигде не было. Может быть, он на улице, временно превращенной в царство спорта? Катится себе на лыжах с трамплина, или прыгает на батуте, или играет в теннис. Нет. Прыгали, бегали и играли только дети. Наташа вздохнула. Устала бродить в бирюзовых туфлях на самых высоких каблуках в мире. Куда бы присесть? У кондитерской лавки на тротуаре стояли легкие металлические столики и стульчики. Купила кофе и слоеное пирожное с персиком. Села, незаметно высвободив ноги из тисков. Вот оно, счастье! Мимо плыла шумная нарядная толпа, а она сидела совсем как в Париже. По телевизору показывали — там все на улицах сидят возле кафе. Огромный рыжий гладкошерстный пес, раскрашенный по случаю праздника цветными мелками, пробежал было мимо, но вернулся. — Собачка, ты чья? — Наташа угостила его надкусанным пирожным. Допила кофе, втиснула ноги в туфли, стряхнула с кофточки крошки, похожие на маленькие осенние листья. Пес загрустил. — Пошли, — махнула рукой Наташа. Мать, конечно, прибьет. Ее, а не собачку. Собачку просто на порог не пустит. Но невозможно смотреть в эти влажные печальные глаза. Может, получится мать уговорить? — Пошли, — повторила Наташа. — Эй, Шарик, за мной! Пойдем, проведаем наше платье. В переулке было тихо. Праздник остался на главных улицах, а тут летали невесомые паутинки и клены шептались о том, что скоро зима… Платья в витрине не было. Манекен напялил что-то жутко-розовое и смотрел насмешливо. Сердце упало и укатилось вслед за сухими листьями. — Мое платье купили… — пожаловалась Наташа. «А ты спроси. Может, его просто спрятали. Для тебя. Так не бывает, чтобы чужое платье покупать, — пролаял пес. — Ты иди, я тебя тут подожду». — Посидишь? — спросила Наташа. «Сказал же, подожду. Ну, давай, иди». Наташа нерешительно подошла к двери, взялась за ручку и оглянулась. «Смелее, Наташа!» — мотнул головой пес. Тяжелая дверь с трудом отворилась и втолкнула ее в магазин. «Динь-дилинь», — позвал колокольчик. — Здравствуйте! Я могу вам чем-нибудь помочь? — заученно улыбнулась продавщица. — А… там платье было. Такое… Красивое, в общем. Там… — Уценили. Прошлогодняя коллекция, — равнодушно ответила девушка. — Да? Значит, оно есть! И его никто не купил! — Наташа прижала к груди девочку-зайчика. — Какое счастье! Я прямо так испугалась! Вы карточки принимаете? — Принимаем, — пожала плечами продавщица. — Но оно вам мало. Можем сделать примерку, сами убедитесь. — Нет! — испугалась Наташа. Вдруг она и вправду в него не влезет? И тогда его не отдадут… — Смотри! — Наташа помахала огромным фирменным пакетом перед крутолобой мордой. «Я же говорил!» — моргнул пес. …Шуршали листья на асфальте, вспархивали и ненадолго затихали, пока ветер вновь не отправлял их в кратковременный полет. По пустынной улице шли двое: девушка в бирюзовых туфлях и пес, раскрашенный цветными мелками. СТОЛИЧНЫЕ ЖИТЕЛИ После обеда Михалыч хотел было вздремнуть, но Катя возмутилась: — Ты сюда спать приехал? Обои надо покупать. Говорят, тут хороший Дом торговли. Вроде недалеко. Михалыч поворчал для приличия, но с Катериной спорить — себе дороже. И обои нужны — пора обустраиваться на новом месте. Утренние лужи высохли, деревья стряхнули последние капли, расправили осенние наряды. Дом торговли нашли быстро — язык, как говорится, до Киева доведет. Вошли и ахнули: дворец! Все сияет и сверкает. Катя пуховичок высмотрела, но примерить постеснялась. В другой раз. Еще сервиз чайный — как у царицы, сине-золотой. Ой, еще шторы! Со складками, воланами, бахромой. Ах, тюль! Всех цветов радуги, тонкий, прозрачный, с узорами. Кастрюли! Сковородки! А это что такое? Спросить неудобно… Ходили-ходили, никаких обоев не нашли. Ну и ладно. Решили: завтра строительный магазин поищем. Устали. Вышли на улицу, огляделись. Справа огромный домина пыжится, весь какой-то изогнутый, стеклянный, блестящий. Слева — уютный сквер, украшенный яркими клумбами. Спустились с крутой лестницы и пошли по аллее. Одно удовольствие шагать по цветным гладким плиткам, а все-таки ноги с непривычки гудели. Хотели было в беседке с белыми колоннами посидеть, так лавочек не оказалось. Вернулись к скамейке, Катя пакетик с семечками достала, но отвлеклась: — Глянь, какой памятник! И верно, сразу-то не заметили. Под зонтиком стояла стройная девушка с небольшой собачкой. И никакой таблички. — Ничего, красивая, — одобрил Михалыч. — Раньше-то из гипса в парках лепили, а теперь из металла. Металл попрочнее будет, правильно. Это они хорошо придумали. Только не пойму: кому это памятник поставили? — Мэри Поппинс! — крикнул румяный подросток, катившийся мимо на роликах. — Мальчик ошибся, — мягко поправила пожилая женщина с коляской. — Это же дама с собачкой. — Ой, и верно! — обрадовалась Катя. — А я смотрю: на кого похожа? Лицо больно знакомое. Как же эту артистку-то звали? Помнишь, Петя, такое кино было? Там еще про курорт и про любовь. А с собачкой Ия Савина гуляла. Точно! Вспомнила! Ия Савина! — Да уж, — покрутил головой Михалыч. — Хорошая артистка. Памятник заслужила. Ты смотри, какая красота тут! Надо Любе позвонить. Уже проснулись, наверное. — У нас разница пять часов, — загибая пальцы, посчитала Катя. — Значит, у них уже десять утра. Звони. Михалыч достал телефон, сосредоточенно потыкал в кнопки. — Але! Люба, это ты? Здравствуй, доча. Как дела? Хорошо? У нас тоже хорошо. Да не скачет давление, не скачет. Куда ему скакать? Как Машенька? Троек нахватала? По какому? По чтению? Ты ей скажи, Люба, пусть учится хорошо. А мы с матерью за обоями ходили. Нет, не купили пока. Завтра купим. Ремонт сделаем и будем ждать вас в гости. Квартира большая, двухкомнатная. С соседями пока еще не познакомились. Погоди, мать чего-то сказать хочет. — Але! Доченька, здравствуй! Как дела? Как Машенька? Нормально? Сама-то как? Здорова? Ну слава Богу. Я вот чего сказать-то хотела: с соседями мы пока не познакомились, но люди вроде хорошие, приличные, непьющие. Только грохочут все сверху. Целый день: ду-ду-ду, ду-ду-ду… — Дай сюда! — Михалыч выхватил трубку. — Ду-ду-ду ей. Ремонт, значит, люди делают. А как она хотела в многоэтажке? Привыкла в своем дому жить, со всех сторон тишина. А в городе другое дело. Сегодня выходной, так у них гулянье. Музыка на столбах играет, народу — тыщи, все нарядные, с шарами, флагами. Некоторые даже в костюмах, как у нас в самодеятельном кружке. — Да какой там у нас, у нас сроду такого не бывало, — встряла Катя. — Тут прям по улицам ходят, как Золушки на балу, а дети, как мушкетеры, и звери всякие… — Совсем ты, Катерина, темная. Не видела карнавалов по телеку? Во всех больших городах бывают, в Бразилии там или еще где. Люба, не слушай ее. Она еще к городу не привыкла. А тут везде культурно, асфальт, вечером фонари горят. А машин! Такое движение — ты не поверишь! Столица острова, одним словом. Мы уже в кино ходили. Ничего, уютно, только громко очень и все взрывается. Зато попкорм продают. Знаешь, такой популярный корм? А, ну извини, у вас тоже город большой. Хорошо, что вы с Андрюшей из поселка вовремя уехали. Шахту закрыли, работы никакой. Пятиэтажки, те, что на горе, пустые стоят, в черных окнах ветер свищет. Народ — кто куда, прям врассыпную. Вот и мы с матерью выбрались… Что ты говоришь? Как у Андрюши дела? Хорошо. Хорошо, говорю, — Михалыч поскучнел голосом. — Мы всего два раза видались. Один раз нас на вокзале встретил, другой мы к ним в гости ходили. Лучше бы не ходили, доча. Надька его сидела как сыч надутая. И на стол по-человечески не накрыла — так, пошвыркала всякое дерьмо. Мы, мол, дома не готовим. Некогда нам, мы работаем. Работают они. Все работают. А по ресторанам шалаться — это какие деньжищи нужны? — Дай, я скажу! — Катя отобрала телефон. — Ребенка сосисками кормить — это нормально? Сосиску в микроволновку сунули — на, Ванечка, кушай. Хоть бы нам ребенка дали, я бы ему супчику… — Что ты тарахтишь, она ничего не поймет, — рассердился Михалыч. — Люба, тут дело серьезное, а она про суп. Не в супе дело, а в том, что Надька нам Ванечку не дает. Родному деду с бабкой не дает! Почему? Да потому что гордая чересчур. Образованная, видите ли. Подумаешь — главный бухгалтер. Мы что, бухгалтеров не видали? А она Андрею в коридоре шипела, думала, мы не слышим: «Чему они ребенка научить могут?» Понятное дело — свинья. Правильно, Люба, свинья она толстомясая и больше никто. Мы вас с Андрюшей вроде ничему плохому не научили. Вон вы всего достигли благодаря родителям. — Люба! — Катя бросила в урну семечковую шелуху, заодно бумажку с земли подняла и туда же отправила. — Люба, я тебе вот что скажу: Надьку-то ее мамаша против нас настраивает. Мы за столом сидели, она вошла как королева, на нас зыркнула, ни тебе здрасьте, ни до свиданья. «Пойдем, — говорит, — Ванечка, я тебе книжечку почитаю». Да понятное дело — боится, чтоб Андрюша на нас копейку лишнюю потратил. А у нас пенсия, да отец на стоянку сторожем устроится, сутки через двое. К весне участок купим, без домика, с домиком-то дороговато будет. Картошку посадим, малину с клубникой разведем. Тошно мне без земли… — Знаешь, Люба, — перехватил Михалыч телефон, — я вот все думаю: выкопали картошку в поселке или пока нет? По телевизору передавали — на севере дожди. А у нас, сама знаешь, какой огород был — одно загляденье. Тыквы росли — во! И кабачки… Утром выйдешь — на траве роса светится, воздух прозрачный, а над сопками солнышко карабкается… Селиванову, соседку нашу, помнишь? Я все думаю: кто ей теперь хлеба принесет? Магазин-то далеко, а ей уж за восемьдесят. А Василий Иваныч, наверное, один на рыбалку ходит. Скучно ему, Василию Иванычу… Да что ты, Люба? Ничего я не тоскую. Не выдумывай. А мы знаешь что? Мы же завтра с матерью в цирк идем! Настоящий цирк приехал! Мы уже и билеты купили. В афише написано: клоуны, акробаты и медведи. Эх, если бы нам Ванечку дали… Ему бы медведи понравились… СЛАВИК Папа сидел во дворе на краю скамейки. Славик выскочил на балкон, замахал руками: — Папа, иди домой! — Да я тут… — Иди! Вымок весь. Иди, не бойся. Мама в Ноглики уехала. — Так это я мигом, — приободрился папа. Славик открыл дверь и слушал тяжелые неуверенные шаги. Обнялись. — Я это, шел мимо. Дай, думаю, сына проведаю. Сын ведь… — бормотал папа, стаскивая грязные ботинки. — Мама когда вернется? — Завтра утром. Заходи. У меня котлеты есть, целая кастрюля. Славик метнулся в кухню, погремел в холодильнике, притащил эмалированную кастрюлю и снял крышку. Папа зажмурился, втянул носом ароматный дух. Котлеты у мамы знатные — румяные, пышные, с лучком. — Эх, да под водочку, — помечтал папа. — А нету… — смутился Славик. — Давай за пивасиком сгоняю. — Сгоняй, — разрешил папа. — Я пока помоюсь. С дороги, сам понимаешь. Вода-то горячая есть? — Есть. — Славик распахнул дверь ванной. — Титан у нас. Воды сколько хочешь. А ты откуда приехал? — С Украинской, — небрежно бросил папа, ухватил котлету и, жуя, скрылся в ванной. Зажурчала вода. Славик набросил куртку и скатился по лестнице. Размышлял по дороге. Придется менять планы. Собирался прошвырнуться, все-таки праздник — День города. Музыка уже гремит из динамиков, зовет повеселиться. Подумаешь — дождина хлещет. Не сахарный — не растает. Но папу не бросишь. Давно не виделись. С зимы. Точно, с зимы. Он тогда еще пришел весь в снегу. Стоял у порога, и с него натекла на пол целая лужа. Мама стала на него ругаться и прогонять. Сказала — нечего тут шляться всяким и пусть катится колбаской и дорогу сюда забудет, и все такое. Мама хорошая. Просто не любит, когда папа пьет. Он тогда кричит всякие песни, а соседи сердятся и хотят вызвать милицию. Но сегодня все хорошо получается: мамы дома нет, а деньги есть. Целых семьсот тридцать рублей. Скопил на праздник. В кино там сходить, еще куда. Славик поставил на стол две бутылки «Жигулевского», подумал и одну спрятал. Нарезал хлеб, открыл банку с огурцами. Банок много — мама накатала. И грибы, и помидоры, и варенье. Варенья вообще — завались. Достал тарелки, вилки. Как раз успел: папа из ванной вышел, волосы мокрые пригладил и стал похож на прежнего папу. Не того, который песни пьяные орал, а того, прошлого, который из садика забирал и про птиц рассказывал. Он тогда еще художником в Доме культуры работал и рисовал афиши и всякие таблички. Например «Директор» или «Не курить». В мастерской вкусно пахло краской, в углах толпились стенды. Всякие там графики и Доски почета с фотографиями дяденек в галстуках и тетенек с парикмахерскими прическами. И ничего нельзя было трогать руками без спроса. Папа рисовал ровные буквы плакатным пером. Совал его в баночки с черной, красной и синей тушью, проводил по бумаге, и буквы строились совсем как напечатанные. Даже лучше. Когда Славик пошел в школу, папа стал ругаться на компьютеры: «Загубили искусство! Я свободный художник, а не какой-то вертлявый дизайнер!», и от него стало пахнуть водкой. Мама сначала плакала, а потом устроилась на железную дорогу проводницей. Папа накинулся на пиво, пил жадными глотками, мычал от наслаждения. Закусил огурцом и откинулся на спинку стула. — Ну, как живешь, сын? — Нормально. В понедельник на работу выхожу. На шиномонтажку. Мама договорилась: берут меня с испытательным сроком. Заживем — супер! — похвастался Славик. — Эх… — опечалился папа. — Вершина карьеры… — Чего? — удивился Славик. — Я говорю: учиться тебе надо. Учиться-то думаешь? — А то! Буду в техникум поступать. На автомеханика. На тот год. Щас вот девятый класс в вечерней школе окончу. Мама договорилась. — Другое дело, — успокоился папа. — Ладно, засиделся я. Ждут меня, понимаешь. Подруга дней моих суровых. Праздник все-таки, надо отметить, с семьей культурно посидеть. Это… — папа беспокойно огляделся. — Я чего спросить хотел: дай тыщу до получки. С получки отдам. — Тыщи нет, — расстроился Славик. — Пятьсот только. — Нормально! — обрадовался папа. — Ты не думай. С получки — как штык. Ну все, мне пора. — Провожу тебя. Посмотрю, как живешь. — Проводи, сын. Но к себе не приглашаю. Людочка сегодня не в духах. Женщина, одним словом. Заверни-ка мне пару котлеток на дорожку… Папа тяжело забрался в маршрутку, грузно плюхнулся на сиденье, прижимая к груди звенящий банками пакет. Славик пристроился рядом. — Заплати за проезд, сын. А то у них сдачи с пятисотки не допросишься. — Это мы мигом, — порылся в карманах Славик. — Ты приходи еще, папа. Фильмец посмотрим, пивасика попьем. Женщина, сидевшая напротив, смотрела удивленно. Славик перехватил чужой взгляд, одернул чистенькую курточку, расправил плечи. — Я вот чего думаю, пап. Тачку надо покупать. На права сдавать буду, — поглядывая на пассажиров, достал телефон. — Щас вот узнаем. Але! Девушка, сколько у вас стоит на права сдать? Учиться надо? Ну пускай учиться. Сколько платить? Сколько?! Двадцать семь тысяч?!! Нормально. Потянет. Скоро приду. Слышишь, пап? Уже договорился. Будем на природу с тобой ездить, за брусникой… Доехали до конечной. Сопки близко подступили, но не лезли нахально, отгородились мутным туманом. Дома жались друг к другу на стылом ветру, но все же распускали простынные паруса. Папа вошел в подъезд, ударил кулаком в обшарпанную дверь, та простонала и поддалась. — Принес? Тебя только за смертью посылать! — из душной мглы раздался хриплый женский голос. — Я же говорил, Людочка не в духах, — торопливо пробормотал папа. — Ну все, сын. Бывай! Славик подумал и отправился пешком. Вовсе не потому что денег на маршрутку не хватало, а потому, что надо все-таки погулять. Праздник не каждый день бывает. Тем более что дождь кончился. МОНОЛОГ Молоко прокисло. Совершенно некстати. И зонт куда-то запропастился. Да вот же он, завалился за стопку старого «Огонька». — Верочка, ты куда? — прошелестела мама из дальней комнаты. — Мамочка, не волнуйся. Я в круглосуточный, за молоком. — Зонтик возьми. Кажется, идет дождь… Робкий рассвет пробивался сквозь стену дождя, но легкомысленные птицы неистово галдели, обещая радостный день. В груди сладко заныло — вдруг не получится? Собьется, запутается, растеряется… «Я — чайка. Не то. Я — актриса…» — повторяла Вера, задумчиво шагая по лужам. Роль выучена наизусть давным-давно, когда после школы она поступала в театральный. Но испугалась и не пошла даже на первый тур. Думала: какая из нее актриса? Высокая, худющая, вся из острых углов. В коридоре под заветной дверью волновались совсем другие девушки — красивые, уверенные, яркие. Они непринужденно щебетали о системе Станиславского, феномене итальянского неореализма и школе Мейерхольда, мазали губы красной помадой и стягивали широкие пояса на немыслимо узких талиях. Вера забрала документы и отнесла в библиотечный институт, хотя прием уже заканчивался. Успела. Сонная кассирша пробила молоко, килограмм риса и яблоки. Маме на терке потереть. Хорошо бы еще бананов взять, мама их любит, но это после зарплаты. Как же сегодня на выступление одеться? Там будет весь город. Ни к чему этот дождь — накануне отгладила длинное вишневое платье, которое мама сшила для дебюта в драматической студии. Мама тогда еще не слегла. По вечерам стрекотала машинка, выпуская из-под лапки шершавый крепде
Сделал сюрприз для жены привёл друзей в первую брачную ночь
Зрелая женщина сосет болт таксиста через презерватив на переднем сиденье
Дама с сочной задницей принимает в дупло руки бойфренда