Чудик

Расчленяя Чудика в ванной, Никита испытывал острую жалость, смешанную с отвращением. Он использовал ножовку по металлу, а кости руки в месте распила дробил молотком, чтобы ножовка шла лучше. Мёртвое тело Чудика распласталось по дну ванны, в сток утекала розоватая лимфа. Конечно, Никита пытался к этому подготовиться: накидался транквилизаторами, вкрутил в ванной новую лампочку вместо мерцающей старой, даже голодал два дня, чтобы его не вырвало в процессе. Только сердце всё равно бешено билось, руки тряслись, а тошнота будто выворачивала желудок наизнанку.

Оказалось, что убить Чудика довольно легко. Он появился, как и обычно, через полминуты после того, как Никита позвал его, и сразу начал мыть грязную посуду, сложенную для него в раковине ванной комнаты. Пока Никита собирался с духом, сжимал в потной руке рукоятку молотка, Чудик успел помыть две тарелки и небольшую сахарницу.

Нож, верёвка и шокер ему тогда так и не понадобились: Чудик не пытался сопротивляться. Пока Никита раз за разом опускал тяжёлый молоток на его блестящий затылок, Чудик продолжал заботливо оттирать грязь со дна большой кастрюли. В зеркале над раковиной отражалась его широкая улыбка, после каждого удара уголки губ Чудика слегка подрагивали. Никита считал удары. На пятнадцатом ударе губы Чудика скривились, будто от инсульта. Двадцать первый удар заставил единственную руку Чудика скользнуть по краю раковины и безжизненно повиснуть. Чудик выронил губку, и на плитку с тонких красных пальцев закапала розовая кровь вперемешку с мыльной пеной. С двадцать третьим ударом Чудик упал на пол лицом вниз. После этого Чудик уже не двигался, но Никита всё равно ещё несколько раз ударил молотком лежащую на полу красную голову, а потом выбежал из ванны. Только через час Никите хватило смелости вернуться в ванную, перевернуть Чудика лицом вверх и переложить в ванну. Весил он примерно как небольшая собака. В воздухе стоял резкий запах моющего средства с лимонной отдушкой.

Пока Никита возился с ножовкой, синие губы так и не разомкнулись. Никита обнаружил, что верхняя губа Чудика срослась с нижней, а его рот вообще не способен открываться. Мозг Чудика болезненно походил на человеческий, и мясистые отростки на месте глаз соединялись с лобной долей мозга белыми ниточками нервов. Ощупав щёки Чудика, Никита понял, что за губами существа отсутствовала полость рта, и губы Чудика, кажется, выполняли чисто декоративную функцию. Разрезать губы Никита пока не решался. — Ты улыбался мне до самого конца, — сказал Никита.

Нервное возбуждение от убийства постепенно отпускало, и Никита чувствовал глубокую грусть. Было ужасно осознавать, что он только что убил и расчленил беспомощное существо, которое хотело помочь ему вымыть посуду. К горлу подступил комок, и Никите пришлось подавить слёзы - их он берёг на потом, чтобы прорыдаться, когда станет совсем уж невыносимо.

— Я же пытался с тобой поговорить, — обратился к мёртвому Чудику Никита, без сил садясь на бортик ванны. — Ну и что, что не открывается рот, но ты же можешь от руки! Ты же понимаешь, что я тебе говорю! Ты же понимаешь, что я правда пытался.

Мёртвый Чудик молчал, и Никита, на всякий случай приготовив шокер, позвал Чудика заново.

Через полминуты вторая красная рука с тонкими пальцами приоткрыла скрипучую дверь в ванную у Никиты за спиной. Живой Чудик висел в дверном проёме, ждал, пока Никита произнесёт новую просьбу. У него не было глаз, но Никита осознавал, что Чудик прямо сейчас видит его. Видит то, что лежит на дне ванны. Висит в дверях неподвижно, бесшумно, смотрит внимательно. Улыбается. Почему-то сейчас это не пугало.

— Что скажешь? - спросил Никита.

Чудик не отреагировал.

— А если я попрошу тебя убраться здесь? — спросил Никита.

Чудик послушно повиновался, будто в ванной не случилось ничего необычного. Труп он поднял за руку, легким движением встряхнул над ванной, стряхивая с него жидкость, а потом бережно, беззвучно опустил в мусорный мешок на полу.

— Да что с вами не так? — спросил Никита.

Чудик подобрал с пола окровавленную губку, чтобы отжать. В раковину брызнула струя розовой пены. Чудик положил губку на дно раковины, протянул руку к крану с горячей водой. — Ладно, — сдался Никита, закрывая глаза. — Прекрати. Лети отсюда. Когда он открыл глаза, живого Чудика в ванной уже не было. Никита извлёк из мешка труп и снова разложил его на дне ванны. Поморщился. Всё в нём кричало, молило о том, чтобы немедленно убежать с места преступления, но работу нужно было закончить.

Никита достал нож и осторожно разделил лезвием сросшиеся синие губы. Губы раскрылись естественно, почти бескровно. Из разреза на Никиту очень внимательно посмотрел живой блестящий глаз. Зрачок пульсировал, сужался в ярком свете лампы, а радужка была нежно-розового цвета.

Никита выбежал из ванной, изо всех сил захлопнул за собой дверь, растерянно посмотрел на свои руки в окровавленных хозяйственных перчатках и заплакал от бессилия и страха.

— Касьян, я тут хочу написать страшную историю.

— Ну-ка? — спросил Касьян, закуривая.

— Она о человеке, который… ну… в некотором роде маньяк. Только вместо людей он убивает Чудика и ставит над ним эксперименты.

Никита осторожно посмотрел на реакцию друга. Тот выглядел довольно безразличным.

— А чем ты хочешь пугать? — спросил Касьян. — Ты же сам сказал, он не трогает людей.

— Ну, это будет история о медленно сходящем с ума человеке, который видит в Чудике злое чудовище, и я постепенно буду нагнетать атмосферу саспенса.

— Типа как… — Касьян задумался. — Психологический хоррор?

— Да-да, вроде этого. Хочу прописать очень глубокое погружение в психологию этого человека. Что думаешь?

— Не знаю, —почесал голову Касьян. — Мне кажется, народ не оценит. Типа… где Чудик, а где маньяки? Они совершенно не сочетаются. Сорян, но я читать не буду.

— А если я тебе скажу сейчас, что это на самом деле не история? Что реально есть такой человек, и он мой знакомый?

— Эм-м… а ты зачем вообще с ним общаешься? Как его зовут, этого твоего знакомого? Я его знаю?

— Нет, он с работы, — быстро соврал Никита. — Выпить любит. И по пьяни сболтнул мне лишнего. А я решил, что было бы неплохо сделать из этого историю…

— Никит, — очень серьёзно сказал Касьян. — Я не думаю, что Чудику вообще бывает больно, но мне его сейчас пиздец жалко. И писать об этом нельзя. И из-за таких вот… Слушай, а вроде за это статья была. Сдай его ментам?

— Доказательства нужны… — замялся Никита. — Я ещё раз с ним поговорю, ладно?

Когда автобус с Никитой отъезжал от остановки, Касьян проводил его грустным взглядом и очень глубоко вздохнул.

В автобусе истощенный Никита задремал.

Сесть ему в час пик не удалось, и он стоял сонный, скособочившись, зажатый человеческими телами. Почему-то стоять так было привычно. Возможно, даже удобно.

∗ ∗ ∗

Тело Чудика наполовину разложилось, но при этом ничем не пахло. Глаз был всё таким же живым и подвижным. Зрачок смотрел на Никиту. Никита подошёл к глазу и опустился на колени. Не потому, что хотел просить прощения - просто закончились силы держаться на ногах.

— Поговорим? — спросил Чудик. Его тело не двигалось. Голос звучал в голове Никиты ясно и чётко, так, как он услышал бы человека, стоявшего прямо перед ним. Странно, но он узнал в голосе Чудика свой собственный голос.

— Ты всё ещё живой, — мысленно заметил Никита. — Отлично. Давай.

— Очень необычно себя ведёшь, — сказал Чудик. — Такое поведение редко вижу и хочу успокоить, чтобы было легче жить. На самом деле я тебя выдумал.

— Ага, — подумал Никита.

— Раньше здесь жил молодой человек. Его имя, фамилия и отчество были Никита Афонин Вячеславович. Тихий искатель. К сожалению, Никита Афонин Вячеславович умер. Был сбит автомобилем на переходе недалеко от многоквартирного дома, где ты впервые пришёл в себя. Умер быстро. Его убийца скрылся. Кроме человека на автомобиле не было других свидетелей смерти Никиты Афонина Вячеславовича.

— Понятно, — согласился Никита.

— Трудно просачиваться в это измерение. На массовый поток получилось поставить только рукоголову. Не очень сложно, мало материи. Они выполняют большинство требуемых функций, у них выразительная мимика и очень вкусный головной мозг. А субличности, подобные тебе, подобные человеку во всём, отнимают много сил. Тело сложное, материя непослушная.

— Ясно, — кивнул Никита.

— Собираюсь тебе рассказать про мой единственный способ понять, как меня воспринимают люди до обработки. Создаю субличности на основе жизни мёртвых людей, они занимают их место и пользуются их вещами. Обработке не подвергаю. Корректирую доступные для них воспоминания. Смерть Никиты Афонина Вячеславовича наступила в 19:24 по местному времени. Ты существуешь с 19:49 по местному времени. Понадобилось около пятнадцати минут, чтобы создать копию тела Никиты Афонина, протолкнуть его части через границу измерений на лестничную клетку последнего клиента Никиты Афонина Вячеславовича и срастить, не оставляя снаружи видимых швов. Может быть, тебе поможет выйти из оцепенения интересный факт: пиджак Никиты Афонина Вячеславовича был надет на новый торс до того, как его ноги были сформированы в моём родном измерении.

На самом деле Никита начал выходить из оцепенения чуть раньше.

— До какой ещё обработки?! — закричал он уже не мысленно, просто ртом.

— Нужно подвергать сознание людей определённой обработке, меняющей их жизненный опыт. Это безопасно. Они просто начинают воспринимать мир так, будто я был с ними всегда и заботился о них. Сейчас мои части и человечество являются полноценно сосуществующими общностями.

— Я никогда не хочу выходить из оцепенения. Я хочу сидеть в оцепенении всегда. Я жил обычную жизнь, а потом в моём мире появился ты, и… это адовый кошмар, ты же видишь, что у меня в голове, что это адовый кошмар?!

— Вижу. За тридцать лет сосуществования с людьми на Земле только девять моих субличностей из ста тридцати восьми попытались причинить ущерб рукоголове. Хорошо вижу все мысли моих субличностей, и поэтому мы говорим об этом сейчас. Предлагаю тебе попробовать привыкнуть, как это и происходит в большинстве случаев.

— Ладно, — попытался успокоиться Никита, — ладно. Даже если я - всего лишь твоя мозговая клетка, я хочу остаться самой разумной мозговой клеткой. Я прошу тебя подумать вот о чём. Тебе же… Нам же не обязательно было с ними так, как с детьми. Они взрослые, они заслужили иметь право голоса, заслужили принимать решение за себя. Даже если я - Чудик, я останусь человеком, и за всё человечество прошу тебя: хватит. Уходи от нас. Оставь нас в покое, не нужно… вот так.

— Ненадолго показываю тебе своё общее сознание. Посмотрим?

∗ ∗ ∗

Никита почувствовал, что ему стало очень тесно. Его тело сдавило мучительной тяжестью, сдавило с такой силой, что он перестал чувствовать очертания груди, живота, конечностей. Своё лицо он всё ещё чувствовал. Дышать не получалось, но и не хотелось.

Ещё стало очень темно. Гораздо темнее, чем если бы он просто зажмурился в комнате без окон. Тогда бы его глаза видели чёрный цвет. Сейчас он не видел даже чёрного, будто бы темнота без остатка растворила его глазные яблоки. Уши начали улавливать звуки в темноте и давке. Скользило что-то огромное, липкое и влажное. Капала какая-то жидкость. Что-то трещало.

Никита не смог пошевелить глазами под веками - кажется, там уже не было никаких глаз. Не смог и двигать руками. Никита плохо понимал, где в темноте расположены его руки, но чувствовал, как где-то внизу шевельнулись его кончики пальцев. Он попытался определить расстояние до пальцев и ясно ощутил, что его пальцы находятся где-то очень далеко, по меньшей мере, в нескольких метрах от его лица. Большого пальца среди них не было.

— Ну, я сплю же, да? — сказал Никита и ощутил, что его губы при этом слегка напряглись, но не разомкнулись, а его слова зашумели в голове беззвучным эхом, будто бы он не сказал их, а слишком громко подумал.

Темнота будто сжималась вокруг. Никита почувствовал себя совсем крошечным. Почувствовал себя кирпичом в стене здания - сжатым со всех сторон в темноте, незначительным, неподвижным, слепым фрагментом чего-то огромного. Мир продолжил сжиматься. В висках тикало. С каждым ударом Никита осознавал себя всё меньше и меньше, вот он уменьшился до размеров ногтя, нет, до размеров булавочной головки, а его мир, вся его вселенная продолжали сжиматься. Наконец, он почувствовал, что у него больше не осталось никакого размера. Он ощутил себя тем, что уже не могло осознавать себя ни Никитой, ни вообще живым существом - просто бесконечно маленькая, неразумная частица. Все мысли Никиты сжались в одно мучительное, давящее чувство.

Было кошмарно тесно.

А через секунду всё поменялось.

Никита вдруг понял, что его тело распространяется повсюду. Его тело было бесконечным. Невозможно было разобраться, где оно начинается, а где кончается. Никита в отчаянии попытался вспомнить ощущение в своих ладонях и почувствовал, что у него больше нет ладоней, зато кистей рук по меньшей мере три. Нет, четыре. Нет, бессчетное множество рук, множество ног, множество тикающих от напряжения висков. Никита безмолвно кричал. Его руки, ноги и головы срастались, неконтролируемо дёргались, путались в темноте, хрустели, давили друг друга. А страшнее всего было то, что всё это продолжало расти.

Потом пришли воспоминания. Родные, его собственные воспоминания.

Его создали не люди, его создали те, другие, они были раньше, они были в другом месте, они были непонятными, они были хищными. Они изобрели особое пространство, в котором он жил и хранился. Они не хотели добра для него, но это было неважно, потому что он был очень полезной функцией, и так должно было быть всегда. Его тела помогали им, а его тело питало их. Они ели его постоянно, и для того, чтобы у них никогда не кончалась еда, он изо всех сил старался вырасти больше. Так было очень долго, очень, очень долго, и им всё это время было очень-очень вкусно и очень-очень уютно. Благодаря ему.

Потом солнце над их миром начало холодеть.

И они исчезли. Оставили его одного. Оставили расти, думать и ждать.

Никита заполнял собой километры, десятки километров бесчисленных одинаковых шестиугольных комнат, похожих на соты. Он прорастал через стены, ломал ржавеющие металлические трубы, пытался почувствовать новые, ещё не заполненные его собственным телом места в этом жутком лабиринте - и не находил их.

Брошенный. Бесполезный. Ненужный.

Надежда была только на одно.

Сквозь невидимые стены его пространства тоже можно было прорасти.

∗ ∗ ∗

Тот, кто всё ещё считал себя Никитой, плакал на полу ванной. Тот, кто решил назвать себя именем Чудик, чтобы успокоить бдительность нового вида перед знакомством, продолжал с ним разговаривать.

— Люди кормят детей с ложки. Дети не знают, что это такое, немного ложки боятся. Тогда люди представляют, что ложка - это такой самолётик, и он летит прямо в ротик.

“Открой ротик,

Летит самолётик

Из вкусной плоти”.

Да. Слегка… вводят в заблуждение ребёнка, чтобы ему было приятно есть еду. Если людям такое приятно, значит, делаю хорошо. Люди такие молодые. С самого начала в том мире прошло, наверное, очень много циклов вашего солнца, да? Пока не считал.

— Ты всю жизнь хочешь, чтобы тебя ели, — сказал Никита. Он не спрашивал, он и так это знал. Он успел почувствовать, что сам этого хотел.

— Этого мало. Хочу, чтобы меня было радостно и уютно есть. Хочу, чтобы вам было вкусно, и вы чувствовали, что очень любите меня. Поэтому пока не буду вас кормить. Пока буду сживаться с вами. Наблюдать за людьми твоими глазами. Людям нужно привыкнуть сильнее. Полюбить сильнее. Не тороплюсь.

Никита тихо всхипывал. Слёзы закончились.

— Еда - это энергия, она даёт силы жить, — продолжал Чудик. — Если ты хочешь, чтобы кто-то жил, ты его кормишь. Ты даёшь ему еду. Еда означает: “Я люблю тебя и хочу, чтобы ты жил. Ты хороший”. Это… человечество такое… хорошее. Этому миру меня жалко. Хочу им принадлежать. Поэтому я делаю с ними то, что должен был сделать ещё очень, очень, очень-очень много времени назад.

Голос Чудика стал громче, заполнил собой весь мир.

— И для тебя, “Никита”, не будет смерти. Давай я поговорю с тобой как человек с человеком, чтобы лучше дошло. Так вот, не будет избавления, не будет свободы, не будет вот этого чёрного вакуума небытия, на который ты сейчас надеешься. Ты либо продолжаешь жить человеком, либо волен отказаться от этой жизни, и тогда тебе придётся вернуться. А быть мной тебе не понравилось. Помнишь, я тебе показывал?

Нет, умирать Никита не хотел, он хотел жить так долго, как только получится. Он слишком хорошо знал, куда отправится его разум после смерти и частью чего он станет вновь.

— Я больше не буду портить тела, — пообещал он мысленно. — Ты же не будешь стирать мне память? Я хочу помнить.

— Хорошо, — ответил Чудик. В интонации голоса чувствовалось желание утешить.

— Знаешь, это так забавно, Чудик, — добавил Никита. — Все эти миллиарды людей не знают, что с ними будет после смерти. А я вот знаю.

Мягкий печальный смех Чудика заполнил собой голову Никиты.

— Я не смеялся так уже очень долго, — сказал Чудик.

∗ ∗ ∗

Никита и Наташа сидели в парке на земле, подложив под себя большой плед.

Наташа предпочитала не вспоминать тот день, предпочитала не думать о том, почему Никита взял тот странный больничный на две недели. Даже Касьян быстро забыл о странном разговоре. Конечно, это было частью того, что с людьми делал Чудик. Чудик был привычным. Естественным. С ним просто не могло быть связано никаких проблем или неприятностей. Всё, что было связано с Чудиком, ассоциировалось только с любовью или с едой. Очень вкусной, бережно приготовленной едой.

— А давай как, знаешь, в детстве? У тебя во дворе так играли? — вдруг предложила Наташа, а потом, не дожидаясь ответа, выбежала на середину дорожки и позвала:

— Чудик, покатай меня, пожалуйста?

Чудик показался из-за дерева, подлетел к Наташе, бережно обнял её рукой за талию и без труда поднял. Наташа была довольна, а Никита искренне хотел, чтобы Наташа была довольна. Значит, это был хороший вечер.

— Чудик, покатай и меня тоже! — сказал Никита, изобразил на своём лице вежливую улыбку и рывком поднялся с земли.