Человек на скамейке и театральное кафе

Тем, кто прогуливается или проходит по скверу около городского театра, наверняка знакома его фигура. И в дождь, и в вёдра сидит он на скамейке недалеко от лестницы, ведущей к главному входу в театр. Две невзрачные женщины приводят и усаживают его там утром, когда дворники начинают подметать мостовые, и уводят, как только зажигаются уличные фонари. Он просиживает так весну, лето и осень, и его, по-видимому, не пугают ни жара, ни холод. Лишь после первого снега он исчезает куда-то и водворяется вновь с первыми признаками весеннего тепла. Случайному прохожему он покажется бездвижным и немым, похожим на один из скульптурных памятников, коих в сквере уже три, не считая Ленина на близлежащей площади. Но как обманчивы первые впечатления! Случайность (или фатум, как считал один из героев Лермонтова, сказавший, что каждому из нас заранее назначена роковая минута) свела меня с Германом Адриановичем в летний выходной день. Поскольку все лавки были заняты, я имел неосторожность подсесть к нему и был втянут в следующий разговор. Предваряя его, замечу, что Герман Адрианович был старенький (гораздо старее, чем всё, что его окружало) в белой кепке, темном мешковатом костюме, несмотря на жару, с белыми седыми усами и бородкой. Дрожащими руками он постоянно протирал очки, но надевал их крайне редко. Он любил говорить слово «ну-с», улицу Дзержинского называл Воробьевкой, крестился на пролетающие в небе вертолёты, а ко мне обращался «сударь» или «милостивый государь»:

— Ну-с, как я погляжу, вы, милостивый государь, несколько раздражены оттого, что остались сегодня без кофе.

Не дожидаясь моего ответа, он водрузил на нос очки, посмотрел на меня, замершего в удивлении, потом снял очки, достал из-за пазухи мятый носовой платок и принялся вытирать им стёкла. Запахло старинными лекарствами и тленом.

— И вам, сударь, как частому гостю театрального кафе, верно натерпится узнать отчего же до сих пор закрыта ваша ресторация? Ведь уже полуденное время, если не ошибаюсь.

Действительно, незадолго до встречи с Германом Адриановичем я стоял у  дверей театрального кафе, находящегося напротив сквера, но нашёл их запертыми. Я частенько заходил в прохладный, пустой (посетителей почти никогда не было), полутемный зал кафе, наполненный экзотическими ароматами и воспоминаниями о прошлом. Ах какой кофе здесь готовили! Всю неделю, каждое утро можно было пробовать новый рецепт и не заскучать от единообразия: кофе по-французски — с коньяком, по-ирландски — с виски, итальянский — с амаретто, кофе Бейлис, кофе Коретто — с ликером, кофе Фарисей — с ромом, эспрессо алкогольный и какао «Лумумба» — с ромом и взбитыми сливками. Сегодня же, не получив обычную порцию бодрящего напитка, я был расстроен и немного взвинчен, и, помимо этого, мысль, что кто-то следит за мной была мне неприятна. Поэтому я сказал достаточно резко: «Нет, ничуть не интересуюсь». Однако Герман Адрианович, как будто не расслышал меня (а он и в самом деле был глуховат) и продолжил:

— Да-с. Закрылось навсегда! А там отмечали свои выступления актеры местного театра и заезжие знаменитости: Комиссаржевская, Собинов, Шаляпин. До них кушали кофий Толстой, Пушкин, Лермонтов. Историческое место пережило переворот большевиков, войну, перегибы, застой и перестройку. А наше скорбное время не смогло пережить. Klopfte man an die Gräber und fragte die Toten, ob sie wieder aufstehen wollten; sie würden mit den Köpfen schütteln. Это из немецкой философии, милостивый государь... Старожилы, а к ним относится и ваш покорный слуга, еще помнят слова Александра Васильевича Суворова, основателя Ставрополя: «Крепости сей непоколебиму быть, доколе буде в ней открыта театральная кофейня». Устроили кофейню при солдатском театре и научили русских употреблению кофия два пленных турка. Солдаты, казаки, да кантонисты — основное население нового города, не сразу привыкли к питию кофе, поэтому турки в своём заведении приторговывали вином. Они смешивали вино с мёдом и водкой, и немцы, которых было в те времена в русской армии предостаточно, называли такую бормотуху portwein. Потом этот портвейн по месту происхождения назвали «Три семёрки», ибо Ставрополь, сударь, со времени основания титулуют городом трех семерок. Нашлись между прочими и те, кто говорил, что в этих цифрах заключён тайный смысл, что в них скрыто «число зверя». Начали ходить слухи о том, что турки - и не турки вовсе, а Гог и Магог. Увлечение горожан нумерологией и предсказаниями обеспокоило губернатора Христиана Петровича Гильденшольда. Он приказал доставить к нему владельцев кофейни для дознания. Но оказалось, что они давно окрестились, отбыли в Петербург, выстроили себе дом на Невском проспекте и ведут в нём дозволенную торговлю сахаром, кофием и «заморскими» винами. Так что театральное кафе Ставрополя просуществовало до сего времени, и вчерашний день стал для него последним... Вспомним мы, старики, слова Суворова, и тревожно становится на душе — что-то нас ждёт впереди... А вместо кафе, откроют, наверное, «Пятёрочку»... Ну-с, вспомните, что Папюс писал о цифре 5? 

Дальше я уже не стал слушать Германа Адриановича, потому что спохватился — ведь я был послан в магазин, и дома меня ждут с хлебом и молоком. Встал и ушёл.