Бывают же такие мамы Баба спускает лосины во время прогулки и светит задом
⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻
Бывают же такие мамы Баба спускает лосины во время прогулки и светит задом
*при непосредственном участии Риты Канарис
Под патронажем и при финансовой поддержке еженедельника "Форт". 2009
(дни отдыха с субботы до понедельника).
Идея Риты Канарис, интерпретация Аллы Юнак.
Комментарии: 12, последний от 21/07/2019.
© Copyright Юнак А.
( skuka@front.ru )
Размещен: 11/08/2009, изменен: 23/02/2010. 1092k. Статистика.
Роман : Эротика
Иллюстрации/приложения: 45 шт.
Оценка: 1.40*5
Ваша оценка:
не читать
очень плохо
плохо
посредственно
терпимо
не читал
нормально
хорошая книга
отличная книга
великолепно
шедевр
Аннотация: Загадочная история, сопровождаемая многочисленными иллюстрациями, ехидными комментариями, глубокомысленными цитатами, занятными документами, содержательными статьями, пикантными фотографиями, важными ссылками, другими печатными материалами. Интригующая история, в которой переплетаются реальность и вымысел, действительность и фантазия, правда жизни и изощрённая выдумка. Таинственная история с забавным началом и счастливым концом. Невероятная, но только лишь на первый взгляд, история, навеянная просмотром популярных в определённых кругах страниц Интернета. Странная история, произошедшая в 2000 году с одним перспективным специалистом производственно-технического отдела. Поучительная история, кардинально изменившая жизнь молодого человека приятной (почти женственной) наружности и разносторонних (иногда слишком своеобразных) интересов. Не слишком правдоподобная история его взаимоотношений с дамами различного возраста и общественного положения. История о том, как...
Комментарии: 12, последний от 21/07/2019.
© Copyright Юнак А.
( skuka@front.ru )
Размещен: 11/08/2009, изменен: 23/02/2010. 1092k. Статистика.
Роман : Эротика
Оценка: 1.40*5
Ваша оценка:
не читать
очень плохо
плохо
посредственно
терпимо
не читал
нормально
хорошая книга
отличная книга
великолепно
шедевр
Всего книг - 593865 томов Объем библиотеки - 902 Гб. Всего авторов - 236183 Пользователей - 108341
«Твой друг, твой гений я — Барков!"
"Постой, — кричит, — управлюсь я с тобой;
Ту ночь, когда, забравшись в уголок,
— Тебе ль грозить! — Марфуша отвечает, -
И день и ночь? Весь город это знает.
Молчи ж, кума, — и ты, как я, грешна,
А шутку не могу придумать я другую,
Как только отослать Толстого к хую.
Ты помнишь ли, как были мы в Париже,
Морочил вас, к винцу подсев поближе,
Но встарь мы вас наказывали строго,
— Постой, с кем время ты проводишь?
— Ты прав, Евгений, только, только…
Кружась с партнером в бальном круге,
Лишь солнце встанет — драться сразу!..
"Вот он, мой друг, — месье Шартрез".
Лишь снег сойдет, и к солнцу штука.
Весной, как всем, друзья, известно,
Не знал один, должно быть, Ленский.
Был хитр, как змей, силен, как слон.
Ан, нет! Во-о-н, подлый критик, злые ушки
Он вслед за ней, но труд напрасный!
"Маланьей". — "Ну, прощай, Малаша. -
— Стыдись! — потом он молвил важно:
— «Шесть штук шампанского?" — «Пожалуй!"
«Courage! mon cher, allons, скорей!» —
Вдруг слышит он: в господской спальной
— «Пусти же!» — «Вишь какой петух!» —
Да вправо!» — "Вот поднял тревогу!» —
— "Дай трубку» — "Тише — еб их мать».
Сквозь дым волшебный, дым табашный,
— «Идем же!..» — разъярясь, как звери,
О ты, вонючий храм неведомой богини!
К тебе мой глас… к тебе взываю из пустыни,
Где шумная толпа теснится столько дней,
Прими мой фимиам, летучий и свободный,
Незрелый, слабый цвет поэзии народной.
Ты покровитель наш, в святых стенах твоих
Я не боюсь врагов завистливых и злых.
Под сению твоей не причинит нам страха
Ни взор Михайлова, ни голос Шлиппенбаха.
Хватают чубуки, бегут, кричат: пора!
Народ заботливо толпится за дверями.
Вот искры от кремня посыпались звездами,
Из рукава чубук уж выполз как змея,
Открылась бережно, огонь табак объемлет,
Приемная труба заветный дым приемлет.
Когда ж Ласковского приходит грозный глаз,
От поисков его ты вновь спасаешь нас,
Но вот над школою ложится мрак ночной,
Клерон уж совершил дозор обычный свой,
Давно у фортепьян не раздается Феня…
Вдруг шорох, слабый звук и легкие две тени
Скользят по камере к твоей желанной сени.
Вошли… и в тишине раздался поцелуй.
Краснея, поднялся, как тигр, голодный хуй.
Прижав уста к устам, и слышно: «Будь со мною,
Я твой, о милый друг, прижмись ко мне сильней,
Я таю, я горю…» — и пламенных речей
Не перечтешь. Но вот, подняв подол рубашки,
Один из них открыл атласный зад и ляжки.
И восхищенный хуй, как страстный сибарит,
Уж сблизились они, еще лишь миг единый…
Но занавес пора задернуть над картиной.
Не обратил бы мне в язвительный упрек.
С расстановкой, с толком, с чувством
— Орлов? Ну, здравствуйте, мой друг.
— Ты что — в кусты? Ан, нет, шалишь!
B пpecтoльный гpaд, в Синoд cвящeнный
Чтоб быть хвалену, хвастать должно:
Для нас ты к щастью путь сладчайший:
И мысли ею все в восторг приведены.
Отменным родом я теперь любови таю,
Ни с чем на свете той утехи не сравняю,
Котору я теперь лишь только что вкушал,
И коей весь мой дух исполнен жаром стал.
Скажи любезной друг, как ты об оной мыслишь,
Между каких забав сию утеху числишь?
Чтобы без всякой то ошибки угадать,
Ты сам, уже совсем мне ясно, в том открылся,
Во всех словах почти подробно изъяснился,
И в том хоть к самому я рад итти суду,
Что в сей отгадке я ничем не погрешаю;
Что ёб теперя я, то прямо ты сказал,
Лишь только одного ты тут не угадал:
Я жопой, не пиздой роскошно наслаждался,
Небесной, так сказать, утехой забавлялся,
Да что еще притом не просто я блудил,
Жопеночку ту я как целочку растлил!
О, небо! словом сим весь дух мой возмутился.
Какой ты скверностью, любезной друг, прельстился!
И в целой бы мой век того не угадал,
Чтобы содомство ты утехой поставлял.
И как тебя привесть то может в восхищенье,
К чему вся в свете тварь имеет отвращенье?
Возьми лишь ты ее в живой себе пример,
Представь себе скотов, народы всяких вер —
Увидишь, что они законом поставляют
И в этом пункте что утехой почитают.
Иль святости его не почитаешь прав?
Не жопу, но пизду дала нам всем природа
Телесных для забав, для размноженья рода.
И чей закон ты мне столь свято чтить велишь,
Нас склонностями всех прещедро одарила,
Меж ими разности в нас быть определила.
И потому из нас всяк вкус имеет свой,
В чем, чаю, спорить сам не будешь ты со мной.
Что ж мне другую тварь ты ставишь здесь в сравненье?
На то тебе тот час скажу опровержение,
Когда представишь, коль мы должны небесам,
Что с бессловесными они нас не равняют
И разностию свойств от нас их отличают:
Они стремлением одним лишь снабжены,
Напротив, разумом мы все просвещены,
И божества в нас знак яснее тем сияет,
Ко оправданью что сказал ты своему,
Но можно ль вкус иметь кому твому подобной,
Чтоб заразиться сей так страстию негодной?
Представь себе пизду и прелести ее —
Не восхитится ли все чувство тем твое?
Она лишь для того на свет и создана,
Чтоб ей одной любовь была покорена.
Какой в ней нежный жар, какое услажденье,
Кто может ее еть и быть не в восхищенье?
Юпитер для кого — скажи — сходил с небес?
Пизде лишь должно дать всю силу тех чудес.
А жопа от кого была когда почтенна?
Она от всех почти на свете сем презренна,
И можно ль на нее с приятностью глядеть?
То целый на плеши фунт вытащишь говна;
Как может с жопою пизда быть сравнена!
А я тебе на то тот час в ответ скажу
Скорее вымыться, чем вылечиться можно,
Не спорив, в правде сей тебе признаться должно,
А из сего скажи, не ясно ль то собой,
Что жопе первенство дать должно пред пиздой,
Затем, что от нее болезней не бывает,
А от пизды людей сколь много пропадает,
Примеры могут нам плачевну доказать,
Сколь многим суждено от фрянок умирать,
И потому, что нас всех мене повреждает,
То больше и любить нас склонность побуждает.
Говно ж, заебины ль вить вымыть всё одно,
Лишь только разность та, что пахнет не равно.
Что ж ты Юпитера в пример мне представляешь
И первенство пизды чрез то ты защищаешь,
Так знай, что жопу он не менее почтил:
Для Ганимеда он равно с небес сходил.
А те все прелести, ты кои вычисляешь
И их к одной пизде толь смело причитаешь,
Равно и в жопе я их все те ж нахожу
И не красневши то пред светом всем скажу,
Что жопу я пизде всегда предпочитаю,
Пускай меня за то кто хочет, тот бранит,
Но мысли сей во мне ничем не истребит,
Не променяю, верь, на целую Европу.
Твой странен вкус совсем, и с ним, я чаю, ввек
Но с тем о всем мне в том тебе признаться должно,
Что спорить о любви и вкусе невозможно.
Когда позволишь зреть махоню мне свою?
Когда прикажешь вбить любви предолгий знак?
Иль будет ввек тобой томиться мой елдак?
О, князь, престань, прошу являть ко мне амур.
Я знаю, что ты князь, не подлый балагур;
Ты знаешь подлинно, что я еще все целка
И так возможно ль мне пребыть в твоей любви
И видеть, чтоб твой уд обмочен был в крови,
Как раком действуют, как веселят встоячку,
Как тешутся бочком, как порются влежачку.
Всего не знаю, князь, и столь я в том глупа,
Что вместо под попа ложилась напопа.
Битку с коклюшкою мне трудно распознать,
Хоть и склонна б была тебе, князь, подъебать,
Хоть вздумала бы я смяхчить твой штанной рог,
Но есть мне хочется — купи сперва пирог.
Когда ты мяхкой съешь, княжна, пирог иль сайку,
То со сто пернешь раз, как вколочу я свайку.
Позволь, чтоб я пролил в шентю кипящу кровь
Не буду утомлять тебя я без помады,
Или когда тебе со мной противен блуд,
Хотя почувствуй, коль несносно страждет уд,
Любовной поражен он страстью, горемыка,
Я знаю, князь, твое мучение и страсть
И коль твои штаны упруга порет часть.
Давно бы я была пленна твоей любовью
И скоро б запеклась моя махоня кровью,
Но ужасом меня стращает твой талант,
Что отстегнул теперь широкой штанной бант.
Мы будем тешиться между собою стоя,
Лишь презри толщину с длиною естества
Почувствовав собой, что то повсюду гладко,
Узнаешь, коль пребыть в союзе тесном сладко.
Ты будь пастушкою, я буду пастушком
И стану забавлять тебя своим рожком,
Чтоб ты довольна быть могла моей свирелью,
Старайся подпевать приятною мне трелью
И больше тщетного сомненья не имей,
Скажи, не думавши: забей, о князь! забей!
Что отказала я и не хочу дать слова
И что кажусь тебе несклонна и сурова,
То пять тому назад прошло уже недель,
Как клейстером свою замазала я щель,
Итак, хотя сильна твоя ко мне докука,
Да только мне терпеть несносна будет мука.
Я ворванью готов намазать плешь тот час
И в дехте обмочить муде мои сто раз —
Ты только лишь, моя дражайшая, склонися
И не старайся, ах, чтоб ты в мою красу
Ужель от моего княжне таланта страх?
Когда бы я на то желанье устремлял,
Чтоб только о тебе без пользы воздыхал,
На тщетные б мои тогда взирая вздохи,
Сердечным пламенем нещастной весь горю,
Склонись, дражайшая, склонись в любовь и верность,
Почувствуй штанную мою к тебе усердность.
О, если б щастлив я одной тобою был,
С мудами бы в тебя ствол жалостный врубил.
Но мучусь всякий час, терзаюсь без отрады,
Иль пенжить бедному кобыл пришло с досады?
Любезная, увы, хоть тем меня утешь,
Позволь, чтоб закалил в тебе плачевну плешь;
Холодности во мне, верь, столько не достанет,
И для тебя елдак конечно всяк час встанет.
С биткою сердце все тебе я поручил,
А ты отдай шентю, чтоб я в нее всучил.
Плешь грановитая воздвиглась выше пупа,
И по брюху уже распространился ствол,
Как я в своей шенте послышала задор,
Почувствовала вдруг любовь моя пещера,
И склонность сладкую к любви дала Венера.
Разжег уже мою, разжег махоню враг,
И приготовил уж; Дурносов свой рычаг,
Но ах, какой злой рок тогда меня постигнет,
Как он свой долгой шест в меня поглубже вдвигнет?
Как скало он свое претолстое ввалит?
Со страху вся дрожит в махоне щекоталка,
Лишь только как его сурова вжалась палка,
Уж в робости своей упорна быть стыжусь,
Мне чудится в мечте, как будто въявь ложусь.
Его вдруг вобразив задор неутолимой
И купно твердый ствол отнюдь непреломимой,
Не смею для того в его предаться власть
И чувствовать боюсь неискушенну страсть.
А ты б как думала, прекрасная Секелия?
О коль прекрасна плешь! муде, муде драгия!
Достоинства его чрез то не выхваляй
И склонности во мне к любви не умножай.
Он князь — я знаю то — и елдаком не скуден,
Хотя невзрачен он и всем мне станом чуден.
Природа знает, что прилично дать кому,
Пускай пригожства нет, пусть глуп и по уму,
Как блядь рассудная, кого ссудить, то знает.
Князь важен елдаком, осанист и с мудей,
Которыми прельстил довольно уж блядей,
Довольно награжден сим даром от природы
И на плеши счистить премноги можно взводы,
Как будто многими приятностьми весна.
Весною дышит плешь, шентя мою — зимою,
Для оной сохнут все сады на ней без зною,
Которые сперва в прохладности цвели,
Как нагло воробьи летать в них не могли.
И ныне нет еще для хищников свободы
Там пустошить сады, как плодны огороды.
Столь страшен для меня Дурносова злой рог,
Сколь вдвое мой отец в таких случаях строг,
Не строгость для любви, но пущая застуда:
Он дряхл и тешить сам не в силах молодых,
Затем не хочет зреть веселостей твоих,
Подобно как всегда и кладена скотина,
У коей фунта в три пускай висит шматина,
Взирая на других сходящихся скотов,
Не чувствует, чтоб в ней зажглась с задору кровь.
А ты, прекрасная в сих летах Миликриса,
В презрелой красоте спокойно веселися.
Опомнися, мой свет, что прегрешила ты,
Бесстыдно перед тем Дурносова почтила,
Который мне отец; иль то ты позабыла,
Что дерзкой похвалой любителя взнесла,
Что ты его муде и плешь превознесла?
Чтоб ратовал в шенте так, как бы храбрый воин?
В нем важность старости сияет, а не блуд,
Он силен разумом, сколь хитр у князя уд,
Чтоб правду доказать могла вам очевидно,
И если б вы могли на то зреть безобидно,
Желала б я весьма изведать на весах,
В его ли голове иль в княжеских мудах
Тот разве, кто муде и разумы так мерит.
Кто больше в свете жил, и знает больше тот,
Примеров много есть и не один довот,
Как в кале золото щастливые находят,
Так точно и в мудах толк может быть и есть;
Когда в шентю любви знак втолкнут будет весь,
Другая будет вся, и разум пременится;
Чем больше алчности к любви в тебе родится,
Тем выше возносить ты будешь чистоту,
Хоть чкалась бы всегда в кровавом ты поту,
Дабы чрез то порок свой скрыть передо всеми.
Не искушай меня, мой свет, словами теми,
Которыми даешь заразу в сердце мне.
Коль хочешь князю быть любовницей ты милой,
Так будь… А я, увы! век стану весть унылой.
Я рада бы была в его предаться власть,
И тут бы врезал он свою сурову часть,
Чтоб отсуленную тебе в меня вбил сваю.
Пристойно князю быть и щедрым и честным,
Коварно ты его вдруг делаешь скупым,
По щедрости его он столь великодушен,
Что всякого биткой довольствовать нескушен.
Почто сумнилась ты быть склонною ему?
Столь плешь Дурносова велика и ужасна,
Что будет Долгомуд со страху трепетать
И тщиться сам, чтоб вам в любви не помешать.
Возможно ль устрашить велика Долгомуда:
Он робостью не тлел и от слонова уда.
Уверит Дурносов, что плешь его хитра,
Что всякая от ней должна блюстись дыра,
Но больше на тебя я в оном полагаюсь.
Не знаю, можешь ли, княжна, снести сей блуд.
Хоть ты Дурносовым пленна любовным знаком,
Но он с задору как тебя поставит раком,
Сразит тебя, сразит великой толщиной,
Уж не пособит тут тебе родитель твой.
Почто смутилась вдруг, или внезапным входом,
Иль мысли я твои потряс так, как заходом,
Иль видом я тебя геройским устрашил,
Смущенья моего другая есть причина,
В котору привела мя страшная судьбина,
Что толстый знак страшит Дурносовой любви.
Недавно знаком тем он гордо возносился
И без стыда биткой тщеславясь похвалился,
Что Миликриса той давно уже пленна,
В то время как хвалить талант он свой старался,
Бант у штанов его внезапно оторвался -
Велик и страшен вдруг всем виден стал урод,
Зардевшися в лице и свой разинув рот,
Свирепый обратил к прелестным взор девицам,
Прилежно стал мигать он, ах, завистным лицам
И знаки тем во всех смущенные вперил.
Дурносов тут свою кручинушку открыл:
Он дерзко говорил: "Позволь зреть, Миликриса,
В шерсти ли у тебя махоня или лыса".
Какой удар даешь противной вестью сей,
Что хочет у меня похитить сей злодей,
Противник, коего карать комар восстанет,
Иль разве мой елдак совсем уже увянет,
Отмщу ему, отмщу, и месть не отлагаю,
Я злобный дух его немедленно скончаю,
За честь свою и дочь мстить будет и отец,
Ступай и поражай предерзкого вконец.
На верность я твою и храбрость полагаюсь,
Отмщай, на то и я охотно соглашаюсь,
Но мало удержи геройский подвиг твой,
Чтоб толстой он тебя не повредил биткой,
Разумные не вдруг дают себя в отвагу,
Чтоб иногда самим не упустить в корчагу.
Коль скоро мстить врагу меня то нудит зло,
Чтоб простираться то далеко не могло,
Но если оного кто корень истребляет,
Тот весь приход его, конечно, скончевает.
Что корень уменьшить нельзя врага сего,
Представь же ты, Фарнос, в своей премудрой мысли,
Когда б мои муде, что на аршин отвисли,
Короче, как твой нос, кто сделать похотел,
Когда и у дерев верхи кто подчищает,
То в толщину расти чрез то им помогает,
Подобно если верх от корня отрубить,
Излишней толстотой ствол может наградить.
Смотри, сколь он в таком рассудке остр глубоком
И сколь далеко зрит своим прозрачным оком,
Что толстоту ствола Дурносова проник,
Знать, мстить за честь свою ему не приобык,
Препятствуют мне вслед идти муде тягчайши,
Я рад бы купно с ним за дочь свою отметить,
Пусть мстит, коли его дыра моей поболе.
Участник ты во всех делах моих, мой друг,
Взирай на яростный ты сквозь литонью дух,
И се тебе открыт гусак, сычуг и печень;
Я только для тебя всегда простосердечен.
По внутренним моим узнаешь ты частям
И не по ложным сам уверишься словам,
Колико раздражен и сердцем каменею,
Чтоб в сей час казнь воздать достойную злодею,
Который мой покой дерзнул поколебать,
Которую люблю на свой салтык склонять,
Котору сделал мне, всей силой мстити стану,
Сколь Миликрису я прекрасную люблю,
Тем тот час докажу, всем знать дам без разбору,
Что столько ж есть во мне, как в нем пехать задору.
Хотя противника велит карать закон,
Что разлучать тебя с любезною дерзает,
С той, от кого твое в штанах все сердце тает,
Не можешь ли его горячность испытать
И мысли тайные все точно распознать,
Что если пред тобой с презрением гордится,
То будешь ли за то по правде ты сердиться?
Насильно милу быть нельзя, ты знаешь сам,
Где нету милости, приятности нет там.
Она приятна мне, не меньше я ей мил,
Хоть дела не было, хоть скала не всадил:
По минам усмотреть ее то мог прелестным,
По обхождениям и случаям известным,
Желала б, чтоб шентю чесали кобели,
А я поступками, геройством и дородством
Не мог воспламенить огня и благородством,
Соперник скалом мнит в ней жар произвести,
А пламень воспалить горячестью в шерсти.
От влаги нежный цвет нередко увядает,
От влаги и шентя обыклу сласть теряет.
Цвет нежный с солнечным сиянием блистает,
От солнечных лучей красу всю занимает.
От собственных доброт краса ея и честь
Умножится и ввек в веселье будет цвесть,
Возвышу и сравню, с пресветлыми лучами,
Лишь только бы судьба не делала препон.
Я щастью своему восставлю сей урон.
Сколь щастия в любви велик есть недостаток,
Столь будешь ты потом к ея отраде сладок,
Как склонность объявит тебе в том Долгомуд,
К чему издавна ты употребляешь труд.
Старайся, чтоб он был твоим усердным другом
И не был чтоб к тебе в намереньи упругом.
Я дружеский совет потщуся сохранить,
Чтоб Долгомудовым наперсником мне быть.
Он в старости своей почтет меня за сына,
Со временем его мне дочь препоручит,
Со временем любовь мою к ней совершит.
О! если б я его мог облегчити древность
Или прогнать печаль; а я есть перва ревность —
Довольно можно мне в нем милость преобресть.
По крайней мере б он скорее был мой тесть.
Чрез мой поступок бы и честность благонравну
Вперил бы о себе в него надежду явну.
Чтоб но
Встретила мужа с работы в белье и предложила спаривание быстро
Помогу Забеременеть
Сексуальная пенсионерка разделась догола и хвалится сиськами