Брюнетка в синих туфлях пила коктейль и красиво трахалась
Брюнетка в синих туфлях пила коктейль и красиво трахалась
Книга первая. 27.12.22 – 55,411
Антология интима.
Новелла первая
Коктейль "Глория".
Сок гранатовый 2 ст. ложки.
Сок виноградный 2 ст. ложки.
Мякоть дыни 100 гр.
Газированная вода 100 мл.
Лед, несколько кубиков
Положить в стакан лед, мякоть дыни, влить соки, долить газводой.
Исцеление любовью.
Грусть подави и судьбу не гневи
глупой тоской пустяковой;
раны и шрамы от прежней любви –
лучшая почва для новой.
Игорь Губерман
Погода задалась с самого утра. Голубое небо без единого облачка радовало своей чистотой, яркое солнце заливало светом улицы, дома, деревья, парки и площади, и это говорило о том, что празднование Дня города в этом году пройдет по полной программе, и ему не помешают ни ветер, ни дождь.
Я вышел из дому в полдень, когда солнце уже палило вовсю, и был немало удивлен тем, что на улицах, несмотря на жару, можно было встретить целые толпы празднично одетого люда: повсюду слышался смех, разговоры, шутки; откуда-то из центра города доносились звуки живого оркестра; казалось, все без исключения жители нашего города – «Города белых лилий», как его недавно стали называть, вышли отмечать любимый праздник.
Я неторопливо брел по аккуратно прибранным и торжественно принаряженным улицам, рассеянно взирал на девушек и молодых женщин, которые в этот знойный день обнажились настолько откровенно, насколько позволяли им их наряды, на их открытые солнцу и мужским взглядам прелести, которые еще совсем недавно буквально очаровывали меня, однако сегодня они оставляли меня равнодушным, совершенно не волнуя и даже не радуя глаз.
Я кивал и кланялся многочисленным знакомым, машинально пожимал протянутые для приветствия руки, почти не замечая лиц этих людей. Некоторые пытались заговорить со мной, но я, приветливо улыбаясь, напускал на себя озабоченный вид и, извинившись, продолжал свой путь.
А дело было в том, что в этот замечательный и радостный для большинства окружающих меня людей день я чувствовал себя прескверно, как, впрочем, и в любой другой день на протяжении двух последних месяцев, пребывая в некотором оцепенении с того самого дня, как моя спутница жизни, моя жена Марта, которую я обожал, любил и боготворил, изменила мне.
Я узнал об этом от одного своего знакомого в тот самый день, когда это случилось – в нашем небольшом провинциальном городке трудно что-либо утаить от окружающих. Если уж начистоту, то эту измену можно было предугадать, исходя из того, как моя милая женушка в последние месяцы демонстрировала явную симпатию этому самому докторишке... Но у меня и в мыслях не было, что она... с ним... женатым человеком... отцом двоих детей... К тому же они были хотя и не близкими, но всё же родственниками...
Узнав эту новость, я бросился домой и застав там Марту, - в эти минуты, признаюсь, сознание мое было слегка затуманено и в порыве обиды и ревности я ничего не соображал, - я добился от нее признания в измене с ножом в руке. Да, именно с ножом, так как поначалу моя милая супруга пыталась все отрицать, лгать и изворачиваться. Но правду я прочел в её глазах; они беспокойно бегали по сторонам, а еще в них мерцал страх нашкодившей кошки. Марта пыталась что-то говорить в своё оправдание, мол, в современном мире нет места застарелым устоям и правилам, но я, не слушая ее сбивчивых и путаных объяснений, в сильнейшем душевном волнении ушел из дому и в дальнейшем в течение многих часов слонялся, сам не помню где.
Вернувшись и застав ее дома, я по ее просьбе все же выслушал Марту, которая поняв по моему виду, что угроза ее жизни миновала, заявила, что я попросту отстал от нынешних реалий, что иметь любовника - «теперь модно», и добавила, чуть ли не с гордостью, что, мол, каждая уважающая себя женщина должна периодически иметь отношения с разными мужчинами для того, чтобы свежее ощущать отношения семейные, и вообще, мол, ей было интересно изведать, каковы они, другие. Такое вот откровенное объяснение – измена для эксперимента, экивок в угоду моде. Видимо, моей супруге это - легко и просто, даже нормально, для меня же после этих слов стал рушиться мир.
С того дня, я, практически постоянно словно сумасшедший, разговариваю и спорю с тобой, Марта, хотя тебя теперь нет рядом со мной.
Я с тобой, мягко говоря, не согласился насчет того, что у каждой «уважающей себя» женщины должен быть любовник, такое, я считал, могло случиться с кем угодно, но только не со мной, не с нами, не в нашей семье. Ведь мы так любили друг друга, нам было столь замечательно вдвоем. В минуты близости я, задыхаясь от наплыва чувств, говорил тебе: «Ты не представляешь, любимая, как я счастлив, ведь у меня есть ты!» – «Э нет, милый, – отвечала ты, – это мне необыкновенно повезло, потому что у меня есть ты!».
Да, ты умела говорить красиво, и особенно на тему любви: на школьных литературных вечерах многие учителя, слушая стихи в твоем великолепном исполнении, не стесняясь вытирали платочками слезы, и даже отъявленные хулиганы сконфуженно умолкали, когда в актовом зале разносился твой звонкий волнующий голос: «Самая страшная кража – это кража доверия…».
Кража доверия. Измена. Крах. С самого первого дня, когда мы только познакомились с тобой, а затем стали гулять и бывать вместе, встречные, зачастую посторонние люди, едва завидев нас, улыбались, а затем еще долго глядели вслед. «Какая красивая пара!», – говорили они, по-хорошему завидуя нашему счастью. И это были не просто слова – ты была, несомненно, прекрасна, и я, светясь от счастья, тоже, наверное, выглядел рядом с тобой вполне достойно. Помнится, как-то раз на улице с нами поравнялась какая-то сельская девчонка, которая подойдя и трепетно прикоснувшись ладонью к твоей щеке, сказала бесхитростно: «Какая вы красивая! Как артистка!»
Мои чувства к тебе за те три с половиной года, что мы с тобой прожили вместе, ни на йоту не остыли, я был по-прежнему влюблен, наш медовый месяц все не кончался, и мне казалось, что так будет всегда, и мы проживем вместе в любви и согласии все те годы, что нам отведены Богом и судьбой. Но твое безответственное отношение к нашим, как тогда казалось, лучезарным отношениям перечеркнуло все: любовь, радость, счастье – и теперь у меня на сердце осталась лишь горечь, печаль, боль и… растерянность. Да, именно растерянность – как мне теперь с ощущением всего этого дальше жить? Ведь мое счастье в один ужасный момент исчезло, улетело, испарилось, словно облачко.
И вновь я продолжаю свой монолог.
Ты – первая и, скорее всего, единственная в моей жизни любовь. Ты же – и первая боль. Боль от поруганной и растерзанной любви. Что же мне остаётся теперь? Страдания, терзания и стенания? Да, я знаю, что пронесу эту боль в своем сердце через всю свою жизнь. Знай же и ты, что для меня с твоей изменой разрушился мир, я перестал ощущать себя его частичкой, да я и не желал больше быть ею. Я стал терять зрение, буквально слепнуть, мне стало казаться, что я вот-вот сойду с ума, в моей густой шевелюре пробилась седая прядь – ото лба и до макушки, и это – в двадцать четыре года!
Предательство – вот точное название твоему поступку! Наивный, я прежде верил в то, что браки заключаются на небесах, но ты безжалостно низвергла меня с небес на землю.
В тот день, выслушав твои излияния, я собрал свои вещички и ушел из дому, ушел от любимой женщины. Бывшей любимой женщины, как мне хотелось думать – я решил навсегда вырвать тебя из своего сердца. И стал, чтобы больше не встречаться с тобой, жить и спать там же, где работал – в ресторане, благо работа забирала практически всё время. Я не мог ни есть, ни пить, похудел в первый же месяц на 27 килограммов, в свои 24 года я стал выглядеть, наверное, на все 30, а главное – женщины для меня перестали существовать: я, общительный по натуре человек, прежде замечающий всех окружающих меня симпатичных девушек, стал их попросту избегать, а при необходимости общения с ними старался закончить разговор как можно скорее и уйти.
Ты сказала мне на прощание, что теперь я наверняка сопьюсь с горя, но я не спился, нет. Произошло нечто гораздо более страшное - я утратил веру в людей, в любовь, мне было больно даже слышать о любви от других. Да, я разочаровался в любви, пройдя при этом последовательно все возможные стадии: отчуждение, охлаждение, отрезвление и, наконец, ненависть – не к тебе, нет, а к романтике любви, которая вначале возносит нас к вершинам восторга, а затем бесцеремонно низвергает с них, раня столь больно.
Я не сумел простить тебе измену, только очень сильный мужчина может простить по-настоящему – просто взять и вырвать этот факт из своей памяти и из жизни, – но увы, я не был сильным!
И вновь я продолжаю свой немой монолог, обращенный к тебе, Марта!
Мы встретились, когда тебе было 18, а мне 20. Оба мы до этого уже имели кое-какой сексуальный опыт, но очень скоро ты призналась мне с восторгом: ты, Савва, и только ты сделал меня женщиной. Настоящей женщиной, в полном смысле этого слова – чувственной, любящей, восторженной, раскрепощенной...
И вот, спустя всего несколько лет – итог, финал наших отношений. По большому счету мне плевать на измену физическую, гораздо страшнее измена моральная, кража доверия…
Мой юный приятель Кондрат, с которым мы познакомились и подружились несколько месяцев тому назад, когда я уже работал на новом месте, в строящемся ресторане, несмотря на свой совсем еще, как говорится, нежный возраст – 17 лет, каким-то непостижимым образом хорошо понимал, что со мной происходит. Он, как теперь говорят, из ранних, и наш с ним опыт общения с женщинами, несмотря на приличную разницу в возрасте, был примерно одинаков. Так вот: Кондрат изо всех сил старался мне помочь, периодически приводя с собой в ресторан молоденьких, глупеньких и легкодоступных девушек с целью познакомить меня, сблизить с ними, но я всякий раз, едва завидев их, уходил, находя для этого какую-либо причину и избегая, таким образом, каких-либо контактов с женским полом – мне все они были безразличны, почти противны, и я ничего не мог с собой поделать.
Теперь, спустя некоторое время, вновь оценивая все мною пережитое, я твердо решил: если и будут еще когда-либо в моей жизни женщины, они не дождутся от меня признаний в любви, ну уж нет, я заставлю их страдать; и при этом всегда, при любых обстоятельствах, буду в отношениях с ними спокоен и холоден – до равнодушия, а в случае необходимости стану легко расставаться с ними, то есть беспощадно бросать.
В настоящий момент я направляюсь к себе на работу – в ресторан. Вот сейчас, свернув в конце улицы Ленина налево, я пересеку наискосок часть городского парка, а там уже здание Дворца культуры, обойдя которое я окажусь на месте. Только напряженная работа без какого-либо ограничения рабочего времени и без выходных еще как-то поддерживает мои силы, не дает расклеиться окончательно, – ведь в том состоянии, в котором я сейчас нахожусь, или, вернее, в которое сам себя загнал душевными терзаниями и копаниями, недалеко до депрессии, а то и до самоубийства.
Торопясь укрыться от яркого солнца под спасительной сенью деревьев, я шагнул в широкую тенистую аллею.
Аллея эта, едва начавшись, через десятка два шагов упирается в огромную усаженную цветами клумбу, от которой лучами расходятся три другие, более узкие аллеи: по одной из них, если идти прямо, мы через пару сотен шагов приходим к полуразрушенной заброшенной православной церкви, сразу же по правую же руку, рядом с входом в парк находится мемориальная стена с именами героев Великой Отечественной войны и чаша Вечного огня перед ней, ну а мой путь лежит налево, - это кратчайший путь к ресторану.
Бросив случайный взгляд направо, я заметил у мемориальной стены группу молодых людей с цветами в руках. Скользнув взором по их юным, веселым и одновременно торжественным лицам – соответственно месту, где они находились, - я невольно вздохнул: с трудом верилось, что люди могут быть такими счастливыми и беззаботными – мне казалось, что я уж наверняка никогда больше не смогу быть таким же.
Одна из девушек в этой группе молодежи показалась мне знакомой, и я, приостановившись, поневоле задержал на ней взгляд. Это была высокая стройная брюнетка с красиво посаженной головкой и четким, почти классическим профилем, одетая в белую блузу и короткую, до колен, темную юбку. Но что могло меня в ней заинтересовать? То, что она юна и красива? Да, пожалуй. Ну, так и что? Нет, дело было вовсе не в ее внешности, а в том, что что-то неуловимо знакомое мне привиделось в ее облике. Однако, присмотревшись внимательнее, я засомневался, что знаком с этой девушкой. Наверное, мы встречались с ней когда-либо прежде, возможно, она сестра или дочь кого-либо из моих друзей или знакомых. Просто, подумал я, она сейчас в том удивительном возрасте, когда девушки взрослеют неуловимо быстро и расцветают буквально за один год, превращаясь из неуклюжих голенастых подростков, которыми мы их когда-то знали, в очаровательных красоток.
Бросив на девушку еще один, как бы прощальный взгляд, я еще раз отметил про себя ее четкий профиль, живые глаза, тонко очерченное лицо, гордую осанку, осиную талию, длинные ноги, узкие лодыжки, стройные, не слишком развитые икры. Странно, подумал я, все в этой девушке – внешность и даже разворот плеч – откуда-то было мне неуловимо знакомо, и в тоже время сама девушка – нет.
Я уже хотел было повернуться, чтобы продолжить свой путь, и в этот самый момент девушка, очевидно почувствовав мой, обращенный на нее взгляд, тоже поглядела в мою сторону. Пару мгновений она всматривалась, потом сделала несколько неуверенных шагов, затем сорвалась с места и побежала в мою сторону.
В растерянности я стал озираться по сторонам – как знать, может, она бежит вовсе не ко мне, а к кому-либо еще, потому что, хоть убейте, я совершенно не был уверен, знаю ли ее вообще. Однако девушка подбежала ко мне и с криком: «Здравствуй, Савва, мой милый Савва!» бросилась мне на шею.
Признаться, я был шокирован, так как такого в моей жизни никогда прежде не случалось: никто из взрослых девиц, не считая, конечно, жены, вот так запросто не запрыгивал мне на руки. От неожиданности я чуть было не уронил девушку, из-за чего был вынужден обнять ее покрепче чуть пониже талии. Она же обвила руками мою голову и замерла так на несколько секунд, потом сползла с моих рук, отступила шаг назад и, слегка откинув назад голову, поглядела на меня своими пронзительно синими глазами. В них, к моему удивлению, светилась радость от нашей встречи, и даже, кажется, нежность, и, еще до конца не осознав, кто она, я понял, что она-то уж наверняка меня помнила.
– Савва, неужели ты не узнаешь меня? – взволнованно спросила она, заметив растерянность на моем лице. - Ты что же, забыл свою Аленку, Лену, ну же, вспоминай, мы с тобой так дружили когда-то... И даже, мне кажется, любили друг друга.
– Ленка? Леночка! Аленка! – вскричал я, затем схватил ее в охапку и закружил на месте.
– Ленка! Девочка моя! Аленка! Прости меня. Ты ли это? Глазам своим не верю.
Моя растерянность прошла, уступив место радости от встречи со «старой» знакомой.
Бережно опустив девушку на асфальт, я восторженно разглядывал ее, одновременно припоминая тот день, когда мы впервые познакомились. Тогда, а это было семь лет тому назад, она, двенадцатилетняя угловатая девочка-подросток, внешностью да и поведением больше похожая на мальчишку, направлялась вместе со своей мамой на отдых к Черному морю - у нас оказались путевки в один и тот же пансионат, до которого мы добирались небольшим служебным автобусом местного строительного треста.
С самых первых минут нашего знакомства ее мать, еще довольно красивая, но уже изрядно пополневшая женщина лет 37-38, с мольбой просила меня, чтобы я присматривал за ее дочерью, – сама она с этим явно не справлялась.
На остановках Лена – это настоящее имя девочки, всегда выскакивала из автобуса первой и мгновенно исчезала – уже через минуту ее можно было видеть общающейся с какой-нибудь лохматой, грязной уличной собакой, или же с серьезным видом наблюдавшей, как на земле, возле лужи, стайка воробьев дерется за хлебную корку. Водитель автобуса приходил, садился за руль и объявлял отправление, а Алена – так звала девочку мать – все не показывалась и ее приходилось звать персонально.
Вера Степановна, мама Алены, вконец измучившись от переживаний за дочь, с радостью поручила мне опеку над ней, одновременно дав любые полномочия, вплоть до физических наказаний. Чем я не замедлил воспользоваться: когда мне надоело, что все в автобусе, включая меня, должны были на каждой остановке эту негодную девчонку ждать, я нагнал Аленку, на этот раз увлекшуюся погоней за какой-то разноцветной бабочкой и носившейся за ней вокруг палисадника, грубовато схватил за руку, а когда та, надув губы спросила: «А ты кто такой?» и стала вырываться, я ощутимо шлепнул ее ладонью по костлявой попе, пообещав, что это лишь начало и дальше будет еще хуже.
Все оставшееся время, пока мы добирались до курортного местечка в районе Одессы под названием «Каролина – Бугаз», девочка, надувшись, просидела возле матери, а та была этим чрезвычайно довольна и исполнилась ко мне чувством благодарности.
Позже, когда нам, проживавшим в соседних домиках и посещавшим одну и ту же столовую, волей-неволей по нескольку раз на день приходилось встречаться, я каждый раз испытывал перед девочкой неловкость за то, что ее шлепнул, она же, проходя мимо, гордо поднимала голову, делая вид, что в упор меня не замечает.
Однако через пару дней она все же снизошла до общения со мной и обратилась с просьбой. Заметив, что я неплохо ныряю, она попросила достать со дна раковину, которые, как она видела, местные ребята, ныряя, доставали.
Я, радуясь тому, что могу заслужить ее прощение, полдня провел на пирсе, беспрерывно ныряя, и достал ей с десяток различных раковин, пока она, наконец, не была удовлетворена. Тогда девочка сменила гнев на милость и простила меня, при встречах она теперь кивала, а, будучи в это время вместе с матерью, даже здоровалась.
Так прошло несколько дней, пока в нашем лагере не появилась еще одна, старшая дочь Веры Степановны, Аленкина сестра. Ее звали Мила, она провела у моря вместе с матерью и сестрой всего два дня, после чего уехала в Москву – поступать в театральный институт; девушка мечтала выучиться на актрису.
Мила, надо признать, произвела на меня неизгладимое впечатление: моя сверстница – ей было всего семнадцать, – была удивительно хороша собой: высокая, стройная красивая брюнетка с гордым, и я бы даже сказал, надменным взглядом.
Что и говорить – с первых же минут, едва увидев девушку, я так и влюбился в неё без памяти, как, впрочем, и вся мужская половина нашего лагеря.
Надо отметить, что Аленкиных сверстников в лагере и ближайшем окружении почти не было, и малышка, нуждаясь в товарище по играм, стала привлекать к своим играм меня. Я не отказывался, но, играя и общаясь с ней, старался находиться поближе к тому месту, откуда мог видеть ее старшую сестру – Милу. Но мне это почти не удавалось, потому что та то и дело куда-то исчезала, и за то короткое время, что она провела в нашем лагере, я смог понаблюдать за ней, наслаждаясь, всего несколько раз. Будучи впечатлительным по натуре и еще, если можно так выразиться, не целованным юношей, я ужасно расстроился, когда Мила, так и не удостоив меня хотя бы одним взглядом за два прошедших дня, уехала; мать отправилась вместе с ней в Одессу провожать дочь на поезд, поручив мне опекать свою младшую – Аленку. Никакого сходства в чертах родных сестер, я, сколько не вглядывалс
Отсосала незнакомцу в тачке
Связанная баба сквиртит от анала
Сероглазая малышка напилась спермы