Бредун4
**
Утром во мне не нашлось боли, рваной раны и дурацких усюсюканий с рефлексией собственных мыслей.
Утром, толком не проснувшись, вы встаёте, чистите зубы, садитесь за руль, прогреваете, если надо, двигатель и едете по привычному для вас маршруту. Едете в место, которое хорошо знаете.
Всё точно так, только между «завтракаете» и «едете» на сегодня было намечено рядовое самоубийство, которое можно и не заметить — подумаешь.
Подождав, пока закроется за Снежком дверь, я распотрошил на пол его косметичку и вытащил одноразовую бритву. Пустив горячую воду, уселся на табурете перед раковиной и провёл по руке лезвием. В голове мелькнуло: «Как много крови». Но я читал, что так и должно быть. Не желая травмировать себя кровавым зрелищем, подставил руку под струю горячей воды и сделал ещё один надрез.
Так я сидел недолго — пока не заснул. Сказались бессонные ночи, а в камере было тихо и хорошо-хорошо. Почти по-домашнему.
Моментом в Море.
***
Умереть мне, конечно, не дали. Ну, ё-моё, что за жизнь пошла, сдохнуть спокойно и то не получается! Сволочи, и кто посмел?!
…опять эта ненавистная обезьяна!
Проснулся я на своём шконаре. Онемевшая рука была перемотана скотчем. Напротив, на табуретке, сидел, мать его, спаситель и певуче мне что-то говорил. Не вслушиваясь, я ответил Снежку слабыми матюками. От немощности получилось слишком ласково и чересчур тягуче, но все мои познания языка строителей и любителей плодово-ягодных вин всадил я длинными очередями в Снежка. Подонку нравилось. Он жмурился, как котяра, и улыбался. На кой хрен он припёрся с прогулки на целых сорок пять минут раньше, почему не позвал снегирей, я так и не понял.
Я спал, глотал какую-то дрянь, опять спал. Через пару дней я понял: если не избавлюсь от сокамерника, ничего у меня не выйдет. Смерть откладывалась.
Вокруг ничего не изменилось. Снежок так же шумел плеером и храпел, барабанил и читал рэп. Он делал это так же часто и громко, как и раньше, но вся какофония уже не выводила меня за предел, не рвала струн. Сначала не хватало сил злиться, потом — самую малость… — не знаю.
Иногда я ловил обращённые явно в мою сторону реплики, значение которых оставалось от меня скрыто. По интонации — Снежок незло стебался и …, может быть, подбадривал. Становилось чуточку легче. Не подумайте, ненамного. Легче ровно настолько, чтобы прожить ещё один час, полчаса, четвертинку.
Лангольеры сожрали, вывернули меня наизнанку. Я влачился шиворот-навыворот. Мыслями, глазами вовнутрь. Снежок что-то перепутал, собирая меня обратно. Я потух и загорелся наоборот. Тлел теперь там, в глубине. Но то я. Пространство, сожранное пространство, так и не вернулось, не расстелилось под ногами, предлагая заполнить себя новыми декорациями.
Заснув, убаюканный шипящим краном, я проснулся человеком от других, человеком без ничего. Хозяином рухнувших надежд.
В отсутствие привычных внешних раздражителей — книг с понятными символами, людей, говорящих на одном со мной языке, чётко сформулированных целей, к которым стоило стремиться, ради которых стоило терпеть и вообще жить; в отсутствие телевизора и разнообразия в поведении Снежка, мне не осталось другой дороги, кроме как на нейтралке закатиться под кирпич. Тупичок собственных мыслей, куда так мило заявиться погостить, заехать — приблудиться на часик или два. Выпить рюмочку чая, но не дольше! А уж остаться, поселиться на день, два, неделю, больше — какое отвратительное времяпровождение — жить в собственных мыслях. Как скучны они, утомительны и неугомонно активны.
***
Бесконечной лентой потянутся события прошлого. Вновь и вновь разыгрываемые драмки увлекут на время несуществующей реальностью. Ты будешь фантазировать, переписывая сценарий безвозвратно сгинувших под обломками времени событий, оттачивать до совершенства диалоги героев, пока пища эта, пережёванная и перетёртая в вязкую массу, утратив всякий аромат свежести и значения, не превратится в… ну, во что, в конечном счете, превращается любая пища?
И придёт черёд будущего, и побегут в разные стороны тропки нереализованных возможностей, пересекаясь, переплетаясь клубком вероятностей, где, отмечаешь ты, всё чаще случается хороший конец. Героя выпускают из тюрьмы, возвращают домой… и все живут-поживают и добра наживают — но нет, даже лучше.
А почему лучше?
А лучше, ведь впервые получилось у тебя задуматься над собственной Дорогой и сделать это не мимоходом, а серьёзно. Сделать, конечно, от безысходности, что отнюдь не умаляет результата. И постепенно, в фантазиях ты начнёшь писать другую, альтернативную, историю будущего, заменяя привычный мир объектами вновь приобретённых стремлений.
О чём думал, менял, выбрасывал, приобретал — полноте.
Иногда мне приходит в голову: посади любого, оставь наедине с самим собой. Одного, другого, третьего посади, и все пойдут разными дорогами к Одной Цели. Несмотря на то, что выразят желание, намерение идти, назовут Цель по-разному.
Но это не важно.
В тюрьме все часто находят Бога: Аллу или Джызыса, Кришну… другую дрянь.
***
Месяц, полгода, год. Прошлое выцветало. Из общительного алкоголика, с массой знакомств, я превращался в замкнутого циника. За черту, проведённую лезвием бритвы по запястью, хода мне не было. Назад, к жене, друзьям, работе — даже добровольно — нет. И не в силу моих внутренних изменений. Я им был не нужен. Из всей связки жалел я лишь о потерянной дочери, узнать которую так и не успел.
Оставим — тут больно, сильно больно.
***
Видя мои копания в словаре, Снежок чаще и чаще, как бы невзначай, оставлял на столе свои тетрадки, исписанные неестественно правильными буквами, какие учат рисовать дошколят.
Открыв первую, я потянулся за словарём. Переводить было легко. Новое развлечение захватило. Истерзанный размышлениями мозг получил передышку.
Пробираясь через косноязычие графомана, через напыщенные подробности, через слова, значения которых я не знал, за месяц в моей голове сформировалась картина приключений Снежка.
Может, чересчур драматична и по-голливудски неестественна была его история. Может, и писал он её, подражая дешёвому бульварному роману. Но стоило случайно поймать взгляд Снежка… Неизменная, не выраженная ограниченным словарным запасом, Суть смотрела из сокамерника. Смысл, стержень его истории — Он Сам.
Туго сплетённый клубок фактов и наблюдений. Простая шершавая нить вязки:
«…сегодня видел Мо. Он передал шэнк и просил подумать о Скинни. Скинни — снич, но убивать я не хочу. Надо отвезти долю Блю и не попасться на глаза Кнайту».
Отца он не знал, может, и не было его вовсе. Мать сгорела на крэке, когда Снежку было четыре года. Его воспитала бабка, «старуха дышала планом». В десять лет детство закончилось: бабку зарезал сосед за косяк анаши, Снежку пришлось идти в подручные к одноногому Лу, двигающему дурь на углу, возле овощной лавки Сафира. Снежок работал курьером и разносил пакетики с порошком клиентам Лу. В двенадцать лет он стал мужчиной — покупателю показалось мало, Снежку пришлось вырубить того шокером; закрепить тонким лезвием на два пальца под ухо.
Зачем убивать он не знал, так учил защищаться Лу. Потянулась череда арестов, приютов, лечебниц от наркозависимости, ночлежек, тюрем. Стандартный послужной список жителя их квартала — подумаешь. Так бы и шла его жизнь по накатанной колее: пара арестов — сгорел бы на крэке или получил бы пулю на двадцатилетие, успев посверкать перед соседями золотыми цепями и BMW последней модели.
Не вышло. Снежок с Казэном проспали вечеринку. Проспал Снежок, но и Казэн, с его слов, тоже к Этой Суке не ездил. И что дёрнуло Снежка этой ночью поехать к Дат Бич — ведь он опоздал! Ведь у неё много таких, как Снежок. Эту Суку видели с самим Кингом. Так или иначе, Снежок решил заехать. Его как ждали. Дверь не заперта, в спальне на втором этаже горел свет. Несколько раз позвав и не получив ответа, Снежок поднялся по лестнице и толкнул приоткрытую дверь…
На кровати, неестественно поджав ноги, лежала Эта Сука. Обнажённое тело девушки было покрыто кровавой вязью.
Снежка вытошнило на пол.
Отдышавшись, он бросился прочь из дома Этой Суки. Из квартала, города, в котором родился.
Арестовали его через три месяца в соседнем штате. Попался на краже из супермаркета.
Тот ночной рывок, выведя дело под юрисдикцию федералов, спас Снежку жизнь. Его осудили на 160 лет.
Я не буду писать, как сиделось Снежку — а ведь было ему двадцать два года. За семнадцать лет отсидки он сменил дюжину тюрем. Этим всё сказано.
Через семнадцать лет Снежка неожиданно освободили. Кто-то, где-то, развязал язык, похвастался, и власти арестовали настоящего насильника — бывает.
Снежок навсегда перестал разговаривать. Скопив денег, работая упаковщиком в Мс'Дональдс, улетел в Европу.
Он жил в Париже, в ночлежке для бездомных, и собирал по улицам ветошь — пустые бутылки, картон. Ему хватало. Он был почти счастлив. Это с уверенностью можно сказать, читая его записи за тот период.
Так продолжалось два года. Может быть, три или даже четыре. В радости время бежит незаметно.
Кровавая драка с местными бичами, пытающимися вытеснить чужака с лакомого участка, положила конец спокойной жизни.
Тут мы и встретились.
Уже три года Снежок сидел в тюрьме за драку и ждал суда. По приговору которого мог получить максимум год, но, скорее, дежурные два месяца.
***
Я раз за разом проживал жизнь Снежка, те трудности, с которыми он столкнулся, его страхи, надежды.
И мне стало легче, ведь перед глазами находился живой пример того, как может быть, того, как бывает.
***
Магрибский скороход Маленький Мук оказался головастым арабчонком и терпеливо, визит за визитом, вбивал мне в голову свой план. Ехать в США он не советовал, а избежать экстрадиции можно, если тебя осудят за те же преступления тут, во Франции. Мне необходимо было найти прокурора и уговорить его возбудить уголовное дело, понятно, предварительно снабдив того доказательствами и признанием вины. Только долго, как долго. Два-три года на прокурора, год-два на дело. И срок — от пяти до семи. Я скрежетал на адвоката зубами, но тот стоял стеной.
Вспомнив историю Снежка, его молчаливо красноречивый отзыв о судебной системе США, я согласился.
***
Меня окружал океан свободного времени. Забыт и никому не нужен. Заживо погребён в сыром склепе. Свободный от своей критической несвободы обязательств.
У потерявшего жизнь человека нечего отбирать — он ничего не ценит.
Да, это свобода.
***
«Падаль — свобода от времени, свобода от целого. Апофеоз частиц»
/Бродский/