"Boys will be boys". О гендерных различиях в оптике Ислама

Меня попросили дать несколько комментариев по вопросам гендерной идентичности, поскольку они влияют на мусульман, живущих в посттрадиционных обществах на Западе, и в частности, поскольку они оказывают влияние на людей, присоединившихся к Великому Завету Ислама после воспитания в иудаизме или христианстве. Обычно это делается путем изучения вопросов классического фикха и объяснения того, как исламский дискурс равенства функционирует в глобальном масштабе, а не только на микроуровне каждого постановления фикха. Этот метод вполне законен (хотя, как мы увидим, концепция «равенства» может вызвать серьезные проблемы), но в целом мой опыт исламских разговоров о гендере показывает, что на кону слишком много извинений; извинений не только в качестве полемической защиты, но и в качестве оправдательных мольб. Сегодня я хочу обойти стороной этот повторяющийся и зачастую утомительный подход, так красноречиво указывающий на низкий уровень серотонина у его сторонников, и предложить, как, будучи западными мусульманами, сконструировать язык гендера, который не предполагает защиты или смягчения нынешних мусульманских взглядов и установок, но предложить стратегию решения этих дилемм, которые сейчас столь тщательно исследуют окружающие нас западные мыслители и комментаторы.

Позвольте мне начать с попытки в нескольких словах описать нынешний кризис в западном гендерном дискурсе. Лучшим показателем для этого является книга Жермен Грир «Цельная женщина», выпущенная в 1999 году и вызвавшая интересную смесь озадаченного гнева и энкомий со стороны прессы. 

Это важная книга, и не в последнюю очередь потому, что она представляет собой диалог с более ранним, более печально известным томом автора «Женщина-евнух», опубликованным тридцатью годами ранее. Грир, являющаяся одной из самых сознательных и сострадательных писателей-феминисток, размышляет о том, как за этот период изменился социальный, а также научный контекст западного гендерного дискурса. В 1969 году освобождение казалось неизбежным или, по крайней мере, убедительно достижимым. В 1999 году, когда государства и национальные институты в значительной степени обратились лицом к делу, которое когда-то казалось таким радикальным, стало похоже, что оно отступило куда-то за горизонт. Следовательно, гнев Грир обрушивается не на один, а на два громоотвода: старый-добрый враг мужской гинофобии все еще подвергается резкой критике, но существует также более расплывчатое разочарование в связи с тем, что Грир признает за жесткую перепрошивку самого человеческого вида. Большая часть феминизма 1960-х и 1970-х годов представляла собой «равноправный феминизм», направленный на устранение гендерного неравенства как социальных конструкций, поддающихся изменениям в образовании и обобщении средств массовой информации; однако феминизм в 1990-х годах все больше превращался в «феминизм различий», основанный на растущем убеждении в том, что природа важна так же, как и воспитание в формировании поведенческих черт мужчин и женщин. Большинство политиков, педагогов, медиа-баронов и баронесс по-прежнему привержены старой феминистской идее; однако, как показывает книга Грир, новый феминизм растет и обещает провести мир через новое социальное потрясение, последствия которого для мусульманских общин будут значительными.

На обеспечение этого кардинального изменения повлияло несколько факторов. Возможно, наиболее очевидным было явное упорство традиционных моделей, которые большинство мужчин и женщин так и продолжают находить странно удовлетворительными. Радикальная феминистская революция старой школы Грир не нашла демографически значимого электората. Большинство женщин не вступили в сестринство должным образом.

Более того, мир, который все больше формировался под влиянием светского эгалитарного гендерного дискурса, оказался вовсе не Землей Обетованной, как предсказывала более ранняя Грир. Как она сейчас пишет:

«Когда была написана «Женщина-евнух», наши дочери не резали себя и не морили себя голодом. Со всех сторон безмолвные женщины переносят бесконечные лишения, горе и боль в мировой системе, порождающей миллиарды проигравших на каждую горстку победителей».

Далее она предполагает, что сексуальное освобождение, сопровождавшее гендерную революцию, в большинстве случаев причинило больше вреда женщинам, чем мужчинам. «Освободившаяся сексуальность, - пишет она, - это мужская сексуальность». Беспорядочные половые связи вредят женщинам больше, чем мужчинам: женщины продолжают испытывать серьезные последствия беременности, в то время как мужское тело совсем не страдает. Когда USS Acadia вернулся с войны в Персидском заливе, десятая часть его женского экипажа уже была возвращена в Америку в связи с беременностями на борту так называемой «Лодки любви». Вернувшихся мужчин было ноль.

Еще одним последствием сексуальной революции стал рост количества измен и, как следствие, рост числа разводов и родителей-одиночек. Опять же, это женщины взвалили на себя большую часть бремени. «В 1971 году каждую двенадцатую британскую семью возглавлял родитель-одиночка, в 1986 году - каждую седьмую, а к 1992 году - каждую пятую». Еще одно последствие - боль одиночества. «К 2020 году треть всех британских домохозяйств будет представляться лишь одним человеком, и большинство из них будут женщинами». Одна из самых стойких легенд сексуальной революции о том, что сожительство до брака помогает определить совместимость, похоже, окончательно опровергнута. «Одни из самых непродолжительных браков - это те, которые заключаются после длительного периода совместного проживания», пишет Грир. 

Еще одна область, в которой женщины, похоже, оказались скорее униженными, чем освобожденными благодаря новому культурному климату, - это порнография. Этот институт, против которого большинство феминисток выступает, осуждая дегуманизацию и объективацию женщин (Отто Премингер однажды назвал Мэрилин Монро «вакуумом с сосками»), вовсе не был приговорен феминистской революцией к упадку; он разросся до индустрии в тридцать миллиардов фунтов стерлингов в год, населенный армиями безликих интернет-шлюх и робо-дураков. Как отмечает Грир, «после тридцати лет феминизма порнография распространяется гораздо быстрее, чем когда-либо прежде». Порнография сливается с индустрией моды, которая утверждает, что существует для удовлетворения женщин, но на самом деле, как отмечает Грир, мода в значительной степени контролируется мужчинами, которые стремятся убедить женщин обнажиться или украсить себя, дабы дополнить то публичное зрелище, устроенное в основном для мужчин. (Более того, многие модельеры являются гомосексуалистами, Версаче - лишь самый яркий пример, и эти мужчины создают такую ​моду, которая вынуждает женщин придерживаться диеты и упражнений, которые в итоге лишь представляют собой новую форму угнетения). Целлюлит, которым когда-то восхищались на Западе и почти во всех традиционных обществах, теперь стал грехом. Дабы избавиться от него, женщина «пашет в тренажерке». Деми Мур качает железо по четыре часа в день; но даже этого испытания было недостаточно для спасения ее брака.

Грир и другие феминистки считают индустрию моды одним из основных факторов современного порабощения женщин. Ее главным соучастником является фармацевтический бизнес, который, по словам Грир, сознательно создает культ одержимости физическими недостатками: так называемое телесное дисморфическое расстройство, которое в настоящее время пополняет банковские счета врачей, психиатров и, конечно же, косметических хирургов. Как говорит Долли Партон: «Выглядить так дешево, как я, стоит больших денег». Мировые ресурсы расходуются на обслуживание этой искусственно вызванной одержимости внешностью, подпитываемой культурой обнажения. И, пожалуй, самым отталкивающим аспектом является новый феномен заместительной гормональной терапии, объявленный панацеей против старения. Участвующий в этом гормон, эстроген, получают от кобыл: только в Америке 80 000 беременных лошадей содержатся в клеточных батареях, заточенные в тесных ящиках и привязанные к шлангам для сбора их мочи. Рожденных жеребят обычно сразу же забивают.

Последствия этого нового давления на женщин уже общеизвестны, хотя серьезных решений не предлагается. Феминистки старой школы утверждают, что женщины сегодня живут богаче. Однако признается также, что эти жизни часто оказываются гораздо более печальными. С 1955 года в США число депрессивных заболеваний увеличилось в пять раз. «По непонятным причинам женщины чаще страдают, чем мужчины», в то время как «17 процентов британских женщин попытаются покончить с собой до своего двадцатипятилетия». Эта волна печали, охватившая современных женщин, - что совершенно не соответствует ожиданиям ранних феминисток, - зато снова порадовала фармацевтических магнатов. «Прозак» в большинстве случаев назначают женщинам (это тот же антидепрессант, который обычно дают животным в зоопарках, чтобы помочь им преодолеть чувство беспомощности и замкнутого пространства). 

Грир заканчивает свою гневную книгу несколькими нотками надежды. Стратегии, которых она добивась в 1960-х, были широко опробованы; но результаты были далеко не однозначными, а иногда и катастрофическими. Ясно лишь то, что женщины не освободились, а избавились от одной модели зависимости в обмен на другую. Муж стал кем-то несущественным; его место теперь занимают фармацевтические компании и постоянно растущие армии психиатров и психологов. Счастье кажется все столь же далеким, как и прежде.

Позже в этом тексте я попытаюсь подвергнуть все это критике со стороны ислама. Но прежде чем сделать это, я думаю, было бы полезно вкратце взглянуть на ту науку, которая теперь предоставляет западным социальным аналитикам контекст, в котором можно сформулировать интерпретацию того, что же пошло не так.

Наиболее очевидная область, в которой наука находит гневный отклик среди феминисток, - это различия в физической силе, разделяющие два пола. В сферах жизни, требующих физической силы и ловкости, мужчины по-прежнему обладают преимуществом. Конечно, предпринимались попытки законодательно преодолеть это доказательство сексизма самой матери-природы. Самой печально известной попыткой в ​​Соединенном Королевстве была директива Министерства обороны 1997 года о том, что новобранцы-женщины не должны подвергаться тем же физическим испытаниям, что и мужчины. Экскурс в политкорректность провалился, когда было обнаружено, что женщины, поступающие в армию, не были достаточно сильны, чтобы выполнять некоторые из задач, требуемых от них по завершении обучения. В результате в правилах 1998 г. применялись так называемые «бесполые» процедуры отбора, чтобы гарантировать одинаковую постановку задач перед мужчинами и женщинами. Результатом стало значительное увеличение количества травм у женщин по сравнению с мужчинами. Медицинские выписки из-за травм, полученных в результате «перенапряжения», таких как стрессовые переломы, были рассчитаны на уровне 1,5% для новобранцев-мужчин и от 4,6% до 11,1% для женщин. Подполковник Ян Геммелл, армейский врач-профессионал, составивший отчет о ситуации, отметил, что различия в размере костей и мышечной массе женщин приводят к увеличению нагрузки на женский скелет на 33–39% по сравнению с мужским. В результате, хоть социальные изменения и разрушили традиционные моральные причины, по которым женщины не могли участвовать в активных боевых действиях, то одни лишь медицинские свидетельства вынуждают британскую армию не допускать женщин в пехоту и Королевский бронетанковый корпус.

Но все же армия - это неординарный случай, и подавляющее большинство профессий, к которым стремятся женщины, не требуют особых физических способностей. Но различия между полами наиболее глубоки там, где они наименее заметны. Гендерные революционеры 1960-х годов, популяризирующие и радикализирующие более ранние и мягкие призывы к равенству, возглавляемые такими, как Вирджиния Вульф, работали с наукой, будучи все еще в значительной степени не подготовленной ​​для оценки более тонких аспектов гендерных различий. Современные методы генетической экспертизы, реконструкции карт генома и более широкие последствия открытий ДНК, сделанных Криком и Ватсоном, были невозможны во время написания книги Грир. Со времен Маркса и Вебера, а также Фрейда предполагалось, что гендерные роли в основном, а возможно, даже полностью являются продуктом социальной обусловленности. Предполагалось, что стоит изменить эту форму, и в надлежащее время пятьдесят процентов тех, кто будет выполнять всю работу, сочинять симфонии и получать Нобелевские премии, окажутся женщинами.

Оглядываясь назад, все это кажется весьма странной уверенностью. Интеллектуальный климат, в конце концов, был полностью светским. Не существовало метафизического или морального императива, который заставлял бы западный ум заключить, что полы различны лишь тривиально или, как выразился один модный епископ, просто «одно и то же, но с разными приспособлениями». И все же эгалитарные предположения, которые сформировали Европу и Америку со времен Томаса Пейна и Дэвида Юма, были настолько ошеломляющими, что все считали, что полы *обязаны* быть равны в том же смысле, что и классы должны быть равны, или расы, или нации.

Продолжение статьи по ссылке:

https://telegra.ph/Boys-will-be-boys-O-gendernyh-razlichiyah-v-optike-Islama---2-05-29