Боль, Боль, Уходи (Новелла). Глава 9.3
RanobeLibПридя к Мидзухо, я приняла душ и переоделась в чистую одежду. Видимо, его родители всегда возвращались после полуночи. Пока моя форма стиралась, мы поймали себя на том, что не знаем, как вести себя, и попробовали — хотя бы недолго — просто вести себя как нормальные парень с девушкой нашего возраста. Для кого-нибудь другого это показалось бы незначительной забавой, но для человека, живущего моей жизнью, это было важным событием, способным обеспечить душевный покой на ближайшие дни.
Наши отношения были настолько нездоровыми и безысходными, насколько отношения вообще могут быть. Но, если подумать, выхода не было с самого начала, так что я чувствовала облегчение, погружаясь в это бездонное болото.
Пока наши сердца становились ближе, наши отношения — по крайней мере, внешне — остались без изменений. Из значительных изменений можно упомянуть разве что то, что мы встречались в два раза чаще, и, когда мы вместе слушали музыку, Мидзухо обматывал свой красный шарф вокруг моей шеи.
Природа утратила свои краски, дожди сменились снегом — пришла серая зима.
Однажды мы, как обычно, сидели в беседке, прижавшись друг к другу, и слушали музыку. Я постоянно зевала — вчера и позавчера я практически не спала.
Мидзухо горько улыбнулся:
— Скучно?
— Нет, вовсе нет, — ответила я и начала тереть глаза. — Недавно в библиотеке, в которую я обычно хожу, начался ремонт.
Сам по себе этот факт ни о чем не говорил, и я объяснила, что, если мне хотелось спать, я спала в библиотечной учебной комнате.
— Хм, выходит, ты не можешь спать дома?
— Нет, особенно в последнее время. Друзья сводной сестры приходят к нам и делают все, что хотят. Отчим может спать при любом шуме, так что его это не заботит. Прошлой ночью они подняли меня в половине третьего и устроили эксперимент с проколом ушей.
Я убрала волосы с уха и показала две маленькие дырочки. Мидзухо приблизил свое лицо к моему уху и пригляделся.
— Думаю, если не трогать их, то они скоро заживут, но я не использовала ни антисептик, ни другие средства, так что немного беспокоюсь.
— Не было больно?
— Не особо. Прокол сделали мгновенно.
Пальцы Мидзухо пробежались по свежим ранам.
— Я боюсь щекотки, — предупредила я.
Мое предупреждение показалось Мидзухо забавным. Он ощупывал мое ухо пальцами, словно пытался определить его форму в полной темноте. Прикосновения к задней поверхности уха и к мочке уха заставляли мой разум трепетать, и я почему-то чувствовала себя виноватой.
— В последнее время я стараюсь спать не дома, даже если отчим и сестра не мешают мне. Библиотека — место, где я могу выспаться лучше всего. Я не могу лечь, а стул, на котором я сплю, жесткий, но в библиотеке очень тихо, там много книг и дисков с музыкой, и — последнее, но не менее важное — там я не вынуждена видеть людей, которых не хочу видеть.
— И сейчас эту библиотеку ремонтируют?
— Кажется, я не смогу пользоваться ей еще как минимум двадцать дней. Хотела бы я, чтобы у меня было еще одно такое место.
Мидзухо оставил в покое мое ухо и задумался. Он взялся за свой подбородок и закрыл глаза. Вскоре он нашел решение.
— Я знаю одно место, которое практически полостью соответствует твоим требованиям, Кирико.
— Хм?.. Мне нужно о нем узнать. Срочно.
Я наклонилась вперед, и Мидзухо как-то неестественно отвел взгляд.
— Ассортимент там определенно беднее, чем в библиотеке, но есть несколько неплохих книг. И, разумеется, там можно слушать музыку. Место это окружено деревьями, так что там пугающе тихо, и времени закрытия там нет. А еще тебе ничто не помешает лечь там, — сказав это, Мидзухо посмотрел мне в глаза. — Но есть один серьезный недостаток.
Я спросила, сдерживая смех:
— В этом месте обычно спишь ты?
— Именно, — кивнул он. — Так что я не могу на сто процентов назвать это хорошим предложением.
— Буду честна — для меня это очень хорошее предложение. Если ты не против, я бы хотела прямо сейчас пойти туда.
— Что ж, тогда на сегодня с музыкой закончим.
Мидзухо выключил плеер и вытащил из моего уха наушник.
Я никогда не была в комнате ни у одного мальчика, кроме Мидзухо. Таким образом, я не могла сказать, говорила ли эта комната — выглядящая чуть ли не потусторонне из-за недостатка жизни и вещей в ней — что-то о личности Мидзухо, или просто комнаты парней в основном были такими. Но я могла сказать, что огромный книжный шкаф, практически достающий до потолка, каждая полка которого была под завязку заполнена книгами, — явно не то, что можно ожидать увидеть в комнате каждого семнадцатилетнего ученика старших классов. Как только я подошла к шкафу, я почувствовала слабый запах старой бумаги.
Переодевшись в одежду, которую мне одолжил Мидзухо, и трижды закатав рукава, я позвала из-за двери: «Можешь заходить». Мидзухо с любопытством посмотрел на меня, одетую в его свитер времен средней школы. Его взгляд заставлял меня нервничать, и я указала на книжный шкаф, чтобы перенаправить внимание Мидзухо на него:
— Я удивлена. Впечатляющая библиотека.
— Ну, не то чтобы я прочитал все эти книги, — объяснил он, словно насмехаясь над самим собой. — Я даже не то чтобы люблю книги. Скорее, собираю по привычке, если честно. Думаю, мне просто нравится ходить по книжным магазинам и покупать книги, о которых постоянно пишут в журналах — тех, которые заслуживают доверия, на мой взгляд.
— Значит, ты прилежный.
Он покачал головой:
— Я быстро остываю и устаю от всего, что едва успеваю начать. Так что я решил, что должен сделать своим хобби то, что казалось мне наиболее скучным. Как думаешь, почему?
— Потому что риск разочарования был мал, верно?
— Именно так. И, пока я терпеливо искал книги, даже если я не полюбил их читать, я пришел к понимаю чувств людей, которые любят читать. Это большой шаг вперед, — он разгладил простыни, откинул одеяло и поправил подушку. — Но хватит разговоров. Все готово. Спи, сколько хочешь.
Я села на холодную постель, юркнула под одеяло, и положила голову на подушку. Я и сама знала, что мои движения были неуклюжими, но было бессмысленно советовать мне перестать нервничать. Даже если и была на свете девушка, способная спокойно спать в постели парня, которого она любит, то она, наверное, потеряла нечто, что делает человека человеком.
Вокруг витал запах Мидзухо. Это сложно объяснить, но важнее всего было то, что это чужой запах. Запах, который никогда не будет исходить от меня. В тот единственный раз, когда он обнял меня, мы были в оросительной канаве, так что я понятия не имела, как он пах, но, думаю, именно такой запах я почувствую, если уткнусь лицом в его грудь. И внутри меня этот запах был неразрывно связан с чувством защищенности, наслаждения и нежности. Я быстро обдумала, не взять ли втайне одеяло домой.
— Я постараюсь вернуться в подходящий момент, чтобы разбудить тебя. Ну, спокойной ночи.
Мидзухо задернул шторы, выключил свет и уже собрался уходить, но я остановила его.
— Эм, можешь остаться здесь, пока я сплю?
Его ответ показался мне немного нервным:
— Лично я не против, но… Что ты собираешься делать, если у меня возникнут какие-нибудь странные мысли?
Его лицо слегка раскраснелось, но я не видела этого, потому что свет был выключен.
Понятно. Так Мидзухо все же воспринимает меня и в таком качестве. То, что я хотела знать все это время, — была ли его доброта ко мне чисто дружеской или в этой доброте были и романтические чувства — наконец было открыто. Мою грудь наполнило тепло.
— В таком случае, я сделаю вид, что я против, — ответила я.
— Этого может и не хватить, — он смущенно засмеялся. — Если я попытаюсь сделать что-нибудь с тобой, ты можешь хорошенько зарядить мне между глаз. Это заставит такого труса, как я, сразу же придти в чувство.
— Поняла. Я запомню это.
Я оставила в памяти заметку: ни в коем случае не бить его между глаз.
Мидзухо включил настольную лампу и открыл книгу. Я смотрела на него через прикрытые веки. Проваливаясь в сон, я подумала, что эту картину я не забуду до конца жизни.
Впоследствии я часто занимала его кровать. Стоило мне переодеться и лечь под одеяло, как Мидзухо едва слышно включал музыку и постепенно уменьшал громкость, когда меня затягивал сон. Когда мой крепкий сон прерывался, он наливал мне теплый чай. После чая я садилась на багажник его велосипеда, и он вез меня домой.
После того, как я, засыпая, впервые заметила, что Мидзухо аккуратно поправляет одеяло, если оно съезжает вбок, я научилась правдоподобно ворочаться во время сна так, чтобы сдвигать одеяло достаточно для вмешательства Мидзухо. Сложность была в том, чтобы сдержать улыбку сразу после того, как он мягко берет одеяло и поднимает его. Сдерживание улыбки означало и сдерживание тепла внутри, и моя тяга к Мидзухо становилась все сильнее.
Однажды он смотрел на мое лицо вблизи. Мои глаза были закрыты, но я слышала его дыхание, и могу сказать, что он сидел на корточках у кровати. Впрочем, в итоге он ничего такого не сделал. Если бы он попытался, я, наверное, с готовностью ответила бы ему. Нет, я правда ждала этого. Я была бы просто счастлива, если бы у него возникли «странные мысли». В конце концов, ему семнадцать, мне семнадцать. Семнадцатилетние ребята — существа, которых разрывают разные вещи, с которыми нельзя справиться.
Но все же, думаю, я и не хотела большего, чем крепкий сон и Мидзухо, читающий рядом со мной, хоть ситуация и оставалась двусмысленной. Я решила, что предпочту насладиться этим совершенством, созданным из несовершенства, пока мы оба можем мириться с таким положением дел.
Мидзухо сел на кровать, и я положила голову ему на колени.
— Спой мне колыбельную, — эгоистично попросила я. Он тихонько запел «Blackbird».
По мере того, как мы расслаблялись, конец неумолимо приближался. У меня было смутное предчувствие этого, но финал наступил намного стремительнее, чем я могла представить. Если бы мы знали, что у нас было меньше месяца, мы бы несомненно отдали друг другу свои чувства — все, до последней капли — и перепробовали все, чем занимаются влюбленные.
Но так не получилось.
В конце декабря, хмурой субботой, мы с Мидзухо выехали в отдаленный город. Проведя в поезде около часа, мы прибыли на станцию, настолько маленькую, что ее можно было принять за помойку. По залу ожидания раскинулась паутина, потерявшая своих владельцев; на платформе валялась оставленная шерстяная перчатка.
Примерно через полчаса ходьбы мы пришли к общественному кладбищу на холме. Чистое поле было усеяно надгробиями. Среди них была могила моего отца. Я не взяла с собой ни цветов, ни благовоний. Я просто коснулась могилы рукой, села перед ней, и рассказала Мидзухо об отце.
Нельзя сказать, что у меня были какие-то важные воспоминания об отце, которые я могла бы назвать памятью о нем, но я любила его. В детстве, когда у меня было плохое настроение, — например, если мама ругала меня или что-то не ладилось с друзьями — он звал меня прокатиться вместе с ним. Разъезжая по пустым проселочным дорогам под аккомпанемент старой музыки, он рассказывал о достоинствах таких песен так, чтобы понял даже такой ребенок, как я. Кроме того, именно он процитировал мне то высказывание Пита Таунсенда. Возможно, я очень трепетно относилась к музыке, потому что чувствовала в ней присутствие отца. Символ того времени, когда в моем доме царил мир, а мне не нужно было ни о чем беспокоиться.
Закончив говорить об отце, я внезапно подняла другую тему:
— Мой отчим залез в долги. Я понимала, что однажды это случится, с его-то страстью к азартным играм, но он должен намного больше, чем я могла представить. Он просто не сможет расплатиться с кредиторами. К тому же, люди, у которых он занимал, не кажутся очень честными, да и объявить себя банкротом будет нелегко, учитывая, что речь идет о долгах за азартные игры.
Конфликт моих родителей казался бесконечным. Отчим еще не обращался к насилию, — возможно, хоть раз почувствовав себя виноватым — но это было лишь делом времени. У меня было предчувствие, что в следующий раз, получив возможность, он сделает что-то, — не знаю, что — после чего пути назад уже не будет. Я не смогу «отменить» его действия. Несомненно, огромный долг, который он накопил, разрушит мою жизнь; однако подобные постепенно растущие беды не могли активировать мою магию. Для этого был необходим крик моей души — вызвать его могла внезапная, конкретная, очевидная вспышка боли. К тому же, даже если я смогу «отменить» его долг, у меня нет гарантии, что он не повторит свою ошибку. В общем, мою магию едва ли можно здесь использовать, как ни крути.
Я поднялась и отряхнулась.
— Так, Мидзухо, кажется, я понемногу устаю.
— Понятно.
— Каким образом ты собираешься убить меня?
Не отвечая, он пристально посмотрел на меня. Казалось, его что-то беспокоит; раньше я не видела у него такого выражения лица, так что сделала неверный вывод. Практически без промедления Мидзухо решительно поцеловал меня. Кладбище казалось настолько подходящим местом для нашего первого поцелуя, что я восхитилась безысходностью всей нашей ситуации.
Через четыре дня время пришло.
Первым, что я увидела, вернувшись домой, было мамино тело. Нет, возможно, в тот момент она еще была жива. Может быть, она была в том состоянии, когда ее можно было спасти, немедленно начав оказывать помощь. Но, в любом случае, к тому времени, когда я проверила ее пульс через несколько часов, она была мертва.
Моя мать, лежавшая на полу, была одета не так, как обычно, и я не могла с уверенностью сказать, что это действительно была она — настолько ее лицо было разбито. Ее лицо было просто стерто.
Отчим, сидя в кресле, наливал выпивку в бокал. Когда я кинулась к матери, он коротко бросил: «Забудь». Несмотря на это, я присела рядом с ней и взглянула на ее распухшее окровавленное лицо; мгновение спустя я почувствовала боль из-за сильного удара в висок.
Отчим рывком поднял меня с пола и потащил в мою комнату. Я сжалась, обхватив свои колени; он с силой потянул меня за волосы и ударил меня в нос. В глазах покраснело, из носа хлынула горячая кровь. Боясь того, что его жестокость будет предана огласке, он обычно никогда не бил по лицу, но в этот раз у него были развязаны руки.
— Ты тоже хочешь избавиться от меня, да? — спросил он. — Только попробуй. Что бы ты ни делала, я буду преследовать тебя до конца твоей жизни. Тебе не сбежать от меня. Мы ж семья.
Он ударил меня в солнечное сплетение, и у меня перехватило дыхание. Эта буря наверняка будет долгой. Я вскинула руки, отчаянно пытаясь защитить лицо — хотя бы для того, чтобы потом увидеться с Мидзухо.
Полностью отстранившись разумом от тела, я заполнила опустевшую голову музыкой. Мысленно я «включала» по порядку все песни Дженис Джоплин с альбома «Pearl». К концу «A Woman Left Lonely» удары внезапно прекратились. Но это произошло только из-за того, что кулак отчима «устал» из-за длительного избиения моей матери, и он переключился на использование кожаного ремня.
Взмахивая ремнем, как кнутом, отчим наносил удар за ударом. Каждый удар причинял боль, заставляющую чувствовать, что сама жизнь уже надоела. Даже когда кончилась последняя песня — «Mercedes Benz», выпущенная только в акапельном варианте из-за того, что Дженис умерла от передозировки героином, выйдя за сигаретами с пятью с половиной долларами мелочью — не было видно ни малейшего признака завершения его упорства в жестокости.
Я не думала. Я не смотрела. Я не слушала. Я не чувствовала.
После очередного — не знаю, какого по счету — обморока я пришла в себя. Буря закончилась. Я услышала, как открылась пивная банка. По комнате разносились звуки пережевывания орехов. Хрум-хрум-хрум. Хрум-хрум-хрум.
У меня не было сил даже на то, чтобы встать. Мне едва удалось повернуть шею и взглянуть на настенные часы. С момента моего возвращения домой прошло четыре часа. Я попыталась подняться, но мои руки были связаны. Думаю, это были те ленты, которыми стягивают кабели вместе. Руки были связаны за спиной, так что я не могла сопротивляться.
Мое тело было покрыто рубцами. Окровавленная блузка лишилась половины пуговиц; обнаженная кожа от шеи до спины болела, словно ее поджигали. Нет — скорее всего кожа была обожжена. Именно такую боль я чувствовала, и рядом со мной был утюг, не выключенный из розетки.
Во рту каталось что-то твердое. Не нужно было сплевывать этот предмет и изучать его, чтобы догадаться, что это был зуб. Я чувствовала горький вкус во рту — должно быть, от кровотечения из-за выбитого зуба. Я буквально могла прополоскать горло кровью.
Выждав момент, когда отчим ушел в ванную, я подползла к неподвижному телу моей матери и взяла ее за запястье. Пульса нет.
Прежде всего я осознала — если я останусь здесь, я тоже буду убита. Смерть матери я смогу оплакать и после того, как сбегу в безопасное место. Я должна сбежать от этого человека. Я выползла из спальни, так же — ползком — спустилась вниз по лестнице, и подобралась к входной двери. Там, из последних сил, поднялась, открыла связанными руками дверь, и выбралась наружу. На улице я вновь отчаянно поползла.
Было сложно вновь объединить ненадолго разлученные тело и разум. Я понимала, что со мной произошло, но еще не могла почувствовать реальность всего происходящего. Сейчас я должна была «отменить» все, но я видела произошедшее так, словно все это меня не касалось. Возможно, внутренне я уже давно сломалась. Как я могу оставаться такой спокойной, когда мою мать убили?
Кто-то схватил меня за плечо. Моя спина застыла. Я даже кричать не могла. Страх парализовал меня, и мое тело покинули последние силы. Когда я поняла, что это была рука Мидзухо, я испытала такое облегчение, что чуть не лишилась чувств. После этого у меня в конце концов хлынули слезы. Кап-кап-кап — слезинки падали одна за другой. Я ничего не понимала. Почему он был здесь? Я не хотела показываться перед ним в таком виде.
Как только Мидзухо освободил мои руки, я немедленно закрыла ими свое избитое и окровавленное лицо. Мидзухо снял свое пальто, накинул его на меня, и обнял меня. Я вцепилась в него и дала волю слезам.
— Что случилось? — спросил Мидзухо. Он говорил очень мягко, пытаясь успокоить меня, но его дрожащее дыхание выдавало кипящие в нем эмоции.
Я попыталась объяснить, перечисляя разрозненные события и теряя нить повествования. Моя мать, лежавшая без сознания, когда я вернулась домой. Избиение после того, как я подбежала к ней. Испытание всех видов насилия за четыре часа. Смерть матери к тому моменту, как я пришла в себя. Мидзухо слушал внимательно и быстро все понял. Едва ли ему было нужно еще время, чтобы придти к решению.
— Ты только держись. Я быстро положу этому конец.
С этими словами он пошел ко мне домой. В моем уставшем мозгу даже не зародилось вопроса о том, что он собирается делать. Я должна была «отменить» все, что сделал мой отчим, но мне мешала моя благодарность пришедшему Мидзухо, и моя душа не смогла закричать.
Начался снег.
Мидзухо вернулся менее, чем через пять минут. Увидев его окровавленное лицо и рубашку в пятнах крови, как ни странно, у меня не возникло сожалений; я подумала, что Мидзухо красив. Нож в его руках рассказал, чему именно он «положил конец».
— Лжец, — обвинила я. — Ты убил не того человека. Не ты ли говорил, что убьешь меня?
Мидзухо рассмеялся:
— Разве ты не знала с самого начала, что я лжец?
— Раз уж ты напомнил, то да, это правда.
Он совершил ошибку. Это был худший результат, который я могла представить. Впрочем, я не могла «отложить» и это. Для меня было невозможно «отменить» все те усилия, которые он приложил ради меня.
— Эй, Мидзухо.
— Да?
— Давай сбежим. По крайней мере, куда-нибудь не очень далеко.
Мидзухо шел, неся меня на спине. Украв непристегнутый велосипед на железнодорожной станции, он посадил меня на багажник и начал крутить педали. Мы оба понимали, что наш побег ведет в никуда. Мы и не собирались сбегать по-настоящему.
Нам просто нужно было время, чтобы попрощаться.
— Давай жить вместе, когда окончим школу, — сказал Мидзухо.
Зная, что это невозможно, я все же согласилась.
Мидзухо гнал всю ночь. Темно-синее небо сначала окрасилось в фиолетовый, затем разделилось на два слоя — тускло-красный и голубой. После этого взошло солнце, и велосипед несся навстречу рассветным лучам. Наши холодные тела начали отогреваться, а тонкий слой снега, присыпавшего дорогу, — таять.
Остановившись у супермаркета, мы купили торт и курицу. Кассир, безразличный студент колледжа, отбил наши покупки, не сказав ни слова о нашем виде. Мы сели на скамейку и начали есть.
— Курица и торт навевают мысли о дне рождения, — отметила я.
— Ну, в некотором смысле, сегодня есть, что отметить, — пошутил Мидзухо.
Младшеклассники с любопытством смотрели на парочку избитых и окровавленных старшеклассников, уплетавших с утра пораньше еду, больше подходящую для вечеринки. Мы выглядели настолько грязными, что один из них спросил: «Эм, это для Хэллоуина? Это ваши костюмы для Хэллоуина?» Переглянувшись, мы с Мидзухо расхохотались.
После этого мы продолжили движение. По дороге мы проехали мимо группы учеников моей школы. Увидев, как они довольны собой, я вспомнила, что сегодня был день культурного фестиваля. Казалось, это событие принадлежит какому-то другому миру, далекому от меня.
Среди этой группы было и несколько человек из тех, что издевались надо мной. Они пришли в ступор, увидев, как меня, покрытую синяками, увозит на велосипеде мимо школы окровавленный парень. Зарывшись лицом в спину Мидзухо, я плакала от смеха и смеялась сквозь слезы. Я чувствовала себя так, словно яд, так долго отравлявший мое тело, наконец был выведен из организма.
В конце концов, мы добрались до парка аттракционов. Это было моей мечтой. Я хотела хоть раз сходить в парк аттракционов с Мидзухо. В тот самый парк, в котором я счастливо проводила время с папой и мамой.
Мы спрятали пятна крови на одежде под плащами, но синяки на моем лице и запах крови, исходящий от Мидзухо, скрыть было невозможно. Прохожие пялились на нас, чувствуя, что аура насилия, исходящая от нас, не подходила этому парку. Но мы с Мидзухо не обращали на это внимания и бродили по парку, держась за руки.
Он сказал, что хочет прокатиться на колесе обозрения, я выбрала американские горки. После краткого невинного спора он сдался, и мы начали с американских горок.
О последующих событиях у меня остались лишь смутные воспоминания.
Единственное, что осталось в моей памяти — авария произошла сразу после того, как мы сели в вагон американских горок.
Возможно, это было наказание свыше — наказание для меня, не для Мидзухо. Шум. Тряска. Все поплыло. Металл. Крики. Неразбериха. Снова шум из-за спины. Скрежет, скрежет, скрежет, скрежет, скрежет, скрежет. Брызжущая кровь. Крики. Неразбериха. Брызжущая кровь. Плоть. Крики. Рвота. Плач.
Когда я пришла в себя, Мидзухо исчез, а на его месте было что-то, что когда-то было Мидзухо.
Вот, о чем я подумала.
Мидзухо стал убийцей, потому что встретился со мной.
Мидзухо погиб ужасной смертью, потому что встретился со мной.
Во всем была виновата я. Если бы меня не было, этого бы не произошло. Мидзухо не должен был встречаться со мной. Все это время я думала, что мой отчим притягивал беды. Но я ошибалась. Это была я.
Я притянула к себе отчима и его дочь, я убила свою мать, я убила Мидзухо. До самого конца от меня у него были одни проблемы.
Я услышала звук музыкальной шкатулки — звук, которого не слышала уже давно. В этот раз получилось «отложить» больше событий, чем раньше. Я вернулась на месяц назад и «отменила» нашу встречу с Мидзухо. У меня не было права на встречу с ним.
Но «Кирико Хидзуми» не сделала ничего плохого. Не было нужды стирать существование девушки, которая поддерживала Мидзухо. Так что я отменила только нашу встречу. Я стерла это событие и вернула Мидзухо к его повседневной школьной жизни.
Так будет лучше. Без меня Мидзухо сможет завести друзей, влюбиться, жить нормальной жизнью. Я забыла все. Все, что он говорил мне. Все, что он сделал для меня. Тепло его рук. Подаренные им воспоминания. Потому что, даже просто думая о нем, я смогу заразить его своим несчастьем.
Отменив нашу встречу, я перестала изменяться с возрастом. Прошел год, мне по-прежнему было семнадцать, как и во время второго года старшей школы. Видимо, я как-то «откладывала» взросление, но я не помню, как добилась этого. Возможно, в глубине души у меня жило упорное желание — я хочу хотя бы остаться такой, какой он любил меня. Выходит, я подсознательно ждала дня нашей встречи.