Боль, Боль, Уходи (Новелла). Глава 9.2
RanobeLibПосле недельного ожидания, во время которого я чувствовала себя девочкой из «Please Mr. Postman»,я так и не дождалась ответа от Мидзухо. Я начала сходить с ума, не в силах прекратить представлять плохие варианты событий.
Что, если ответ задерживался из-за того, что он думал, как бы отказать мне? Или он просто был занят в школе и кружках? Или письмо все же пришло, но мой отчим украл его? Расстроился ли он из-за того, что я не коснулась ничего из того, о чем он написал в своем последнем письме? Что, если с ним что-то случилось? Я исчерпала его терпение своей назойливостью? Неужели он больше никогда мне не ответит? Может быть, он уже давно видел насквозь мою ложь?
Стоя в тускло освещенной библиотечной уборной, я уставилась в зеркало на себя. У меня были жуткие мешки под замутненными глазами. Думаю, никто не жаждал бы встретиться с такой жуткой девушкой.
Прошло десять дней. Я начала задумываться о возможности воплощения в жизнь моей фантазии о железнодорожном переезде.
Возвращаясь из библиотеки, я увидела знакомого почтальона, отходившего от моего дома, и кинулась бежать. Сердце бешено колотилось, когда я искала письмо под статуей совы. Но мое отчаяние лишь усилилось. На всякий случай я проверила и почтовый ящик, но, разумеется, письма не нашла. В отчаянии я еще раз проверила под совой. Ничего.
Я неподвижно стояла. Моя ненависть ко всему стала невыносимой. Когда я решила разбить сову, чтобы хотя бы оторваться на чем-то, из-за спины послышался голос. Я развернулась и поздоровалась с почтальоном; он вернулся специально ради меня. Невысокий мужчина лет сорока вежливо вернулся, чтобы поздороваться.
В его руке был конверт из серой бумаги высокого качества.
Он шепнул мне:
— Я совсем недавно был здесь и уже собирался положить письмо под сову, как обычно, но твой отец как раз пришел домой. Ты бы не хотела, чтобы он видел письмо, правда?
Я была слишком благодарна, чтобы вымолвить хоть слово. Спасибо, спасибо. Я раз за разом низко кланялась перед ним.
Его лицо, сморщенное от солнца, исказилось в сожалеющей улыбке. Должно быть, он был отдаленно знаком с моими обстоятельствами. Его глаза говорили: «Прости, я ничего не могу сделать для тебя». Я ответила тем же: «Вам не нужно беспокоиться об этом. И вообще, разве такое не встречается повсеместно?»
Поскольку я не хотела, чтобы кто-нибудь прервал меня, я отправилась в зал ожидания местного автовокзала, где открыла конверт. Мои руки дрожали. На всякий случай я еще раз проверила получателя и отправителя. Кирико Хидзуми. Мидзухо Югами. Никаких сомнений. Если, конечно, это не было иллюзией, вызванной моим желанием, это письмо было написано Мидзухо для меня.
Я вынула письмо из конверта и начала вчитываться в текст письма. Через несколько секунд я откинулась на спинку скамейки и подняла взгляд на звезды. Я сложила письмо, положила его обратно в конверт, и прижала к сердцу. Уголки губ непроизвольно поднялись, на моем лице показалась улыбка. Даже дыхание, казалось, было теплее, чем обычно.
Я прошептала: «Мидзухо».
В тот момент в звуках его имени была вся моя жизнь.
В моем классе случилось происшествие — у одного ученика из кошелька были украдены деньги. Поскольку в тот момент меня не было в классе, я стала главным подозреваемым. Два учителя допрашивали меня в учительской о том, что я делала в то время. Я ответила, что была в медкабинете, где сушила свои вещи после того, как мои одноклассницы испачкали их, и медсестра должна была знать об этом, так что, они могли бы для начала убедиться в этом. До встречи с Мидзухо оставалось менее получаса, я была взволнована и говорила резко.
Учителя сомневались в моих словах. Они знали, как со мной обращались ученики, и начали расспрашивать о том, не мстила ли я им. По их мнению, моя история про медкабинет была очевидной попыткой создать алиби.
— Мы не будем обращаться в полицию, так что признавайся сейчас же, — вмешался учитель математики. Они собирались задержать меня надолго.
Когда до назначенного времени осталось десять минут, я выскользнула из учительской без предупреждения. «Стой!» — закричали учителя. Кто-то схватил меня за руку, но я вырвалась и побежала. «Думаешь, ты сможешь сбежать?» — доносились крики из-за моей спины, но я не обращала на них внимания. Разумеется, поступая так, я лишь усилила их уверенность в том, что я виновата. Но разве меня это волновало? Мне не было никакого дела до них.
Как я ни торопилась, назначенное время встречи — пять вечера — уже прошло. Но, может быть, Мидзухо подождет меня, если я задержусь лишь на час, например.
Я бежала, не обращая внимания на взгляды людей. По моему лбу бежал пот. Большой палец упирался в дешевую туфлю, лишаясь кожи. Сердце разрывалось от недостатка кислорода. Поле зрения сузилось. Но я продолжала бежать.
Мидзухо указал на маленькую железнодорожную станцию, прямо посередине линии, соединяющей наши дома, как на место встречи. К счастью, станция была в пешей доступности от школы. Если я потороплюсь, буду на месте в течение получаса.
Но беды еще только начинались. Едва я повернула за угол, как передо мной вылетел велосипед. Мы оба — велосипедист и я — попытались уйти в одну сторону, чтобы избежать столкновения, и врезались друг в друга лоб в лоб. Я ударилась спиной об асфальт; из-за удара у меня перехватило дыхание. Сжав зубы, я села на корточки, чтобы переждать приступ боли. Старшеклассник, ехавший на велосипеде, подбежал и начал неистово извиняться. Я сделала вид, что ничего страшного не произошло, поднялась, сказала: «Прости, я тороплюсь», оттолкнула его, и собралась продолжить свой путь.
Внезапно в лодыжке вспыхнула боль, и я споткнулась.
Я дерзко обратилась к школьнику, продолжавшему извиняться передо мной:
— Эм, не волнуйся о столкновении. Можешь за это подбросить меня до железнодорожной станции?
Он с радостью согласился. Я села на багажник его велосипеда, и парень, одетый в трикотажный блейзер, повез меня на станцию. В конце концов, кажется, так я доберусь до места встречи быстрее, чем пешком. Удача еще не отвернулась от меня.
Добравшись до кольца у станции, я сказала: «Сойдет», слезла с велосипеда, и поторопилась в здание, пока моя нога еще держалась. На стоящих в кустах часах было без десяти семь. По станции разносился сигнал отправляющегося поезда. Стоявший поезд начал движение.
У меня было плохое предчувствие.
Я в одиночестве стояла в свете мигающих флуоресцентных ламп. После того, как секундная стрелка часов завершила третий круг, я села на одно из немногочисленных — здесь их было только шесть — сиденье. Из-за бегущего пота я быстро замерзла; в голове пульсировала боль. Я достала из сумки книжку, положила на колени и открыла ее. Машинально читая текст, я упускала смысл прочитанного, но продолжала переворачивать страницы.
Я не думала, что, если я буду вот так ждать, то Мидзухо прибежит ко мне, выбиваясь из сил. Мне просто нужно было время, чтобы принять тот факт, что я упустила наш единственный шанс на встречу.
— Не успела на поезд?
Я обернулась и увидела парня, который привез меня на станцию. Я не хотела тратить время на пояснения и кивнула.
Он опустил голову:
— Мне очень жаль. Это моя вина.
Я сделала то же самое:
— Нет, у меня с самого начала не было ни единого шанса, чтобы успеть. На самом деле, с твоей помощью я оказалась здесь намного быстрее, чем ожидала. Спасибо тебе огромное.
Парень был примерно на голову выше меня; от него веяло чем-то меланхолическим. Он купил в торговом автомате теплый чай с молоком и предложил его мне.
Я поблагодарила его, приняла напиток и начала медленно пить, заодно согревая руки. Успокоившись, я смогла справиться и с болью в лодыжке; впрочем, если сравнить с другими ранами, нанесенными со злым умыслом, боль с самого начала была ничтожной.
Парень сел через два сиденья от меня, и я вновь осмотрела его. Зациклившись на встрече, я не заметила этого раньше, но его форма казалась знакомой. Впрочем, я не могла вспомнить, где я видела ее. Трикотажный блейзер и серый галстук. Это отличалось от многочисленных школьных форм, которые я видела, возвращаясь домой со школы; также ни у одной из школ, в которые я хотела поступить, не было такой формы.
Я поспешно обыскала каждый уголок своей памяти. Вот оно. Около двух лет назад что-то заставило меня использовать библиотечный компьютер для поиска информации об одной школе. Школьники, изображенные на главной странице сайта, носили ту же форму, что и этот мальчик.
Когда я вспомнила, что заставило меня искать информацию о той школе, в моей голове немедленно родилось предположение. Но я тут же отбросила его. Что-то настолько хорошее просто не может произойти на самом деле. Я почувствовала себя жалкой из-за того, что — пусть и мимолетно — увлеклась такой смехотворной идеей.
Заметив, что я смотрю на него, парень моргнул, говоря всем своим видом: «В чем дело?» Я быстро отвела взгляд от него. Он еще недолго смотрел на меня с любопытством. Скромность его взгляда заставила меня нервничать еще сильнее. Я смотрела на приходящие поезда; я смотрела на уходящие поезда. Неожиданно мы остались на станции наедине.
— Ты кого-нибудь ждешь? — спросил парень.
— Нет, ничего такого. Я просто…
Моя речь оборвалась. Он ждал, когда я продолжу. Но, осознав, что после «Я просто» было «чувствую себя комфортно рядом с тобой, так что не хочу уходить», я должна была замолчать.
Что я собиралась сказать парню, которого я едва встретила? Я была слишком самонадеянна в отношении человека, который просто был мил со мной.
Проводив взглядом очередной поезд, я заговорила:
— Эм… Я благодарна за твое беспокойство, но ты не должен сопровождать меня постоянно. Я не потеряла способность двигаться из-за повреждений или чего-то такого. Я просто остаюсь здесь, потому что я этого хочу.
— Наши мысли похожи. Я тоже здесь просто из-за того, что хочу быть здесь.
— Действительно?
— Сегодня произошло нечто печальное, — вздохнул он. — Несомненно, я врезался в тебя вечером из-за того, что полностью переключился на это. Знаю, это не повод, чтобы жаловаться тебе, но, когда я уйду отсюда и останусь один, я снова встречусь со своей печалью лицом к лицу. Я не хочу этого, поэтому и не двигаюсь с места.
Он потянулся и закрыл глаза. Атмосфера разрядилась, и я почувствовала, что на меня наваливается сонливость — пока не осознала, что человек, сидящий рядом со мной, был мальчиком, которого я обожала.
Как ни странно, моя «слишком гладкая теория» практически полностью совпала с реальностью. Мидзухо прождал меня полчаса, и, не дождавшись, решил отправиться прямо в мою школу; по дороге туда он врезался в меня. Если бы мы не столкнулись, попытавшись уйти от столкновения в одном и том же направлении, мы бы просто разминулись. Я была благодарна судьбе, что все произошло именно так.
— Мне нужно кое в чем признаться, — сказал Мидзухо.
По своей глупости я неправильно поняла его и решила, что он имеет в виду признание в любви; это привело меня в замешательство. Посвятив так много времени мыслям о том, как прекрасно было бы, если бы он испытывал те же чувства, что и я, я просто не могла подумать по-другому.
Но что же мне делать? Я была в смятении. Хоть я и была счастлива, что Мидзухо отвечает мне взаимностью, я просто не могла принять его чувств. Потому что девушка, которую он любил, была отдельной от «Кирико Акадзуки», стоявшей перед ним, личностью. На самом деле, я должна была сказать ему немедленно: «Я — не та девушка, которую ты любишь; скорее, ты влюблен в Кирико Хидзуми, воображаемую личность, которую я создала».
Но слова застряли в моем горле. Стоило мне представить, как — если я промолчу сейчас — Мидзухо будет шептать мне милые глупости, я немедленно отбросила свою мораль, совесть и здравый смысл. Моя коварная сторона говорила мне: «Я могу рассказать ему правду после того, как он признается». Сжав это краткое мгновение счастья достаточно крепко, чтобы уничтожить, я могла раскрыть Мидзухо, что я — Кирико Акадзуки, не имеющая права на его любовь, и заслужить его презрение. До признания или после — невелика разница. Учитывая мою жизнь, я должна была по крайней мере получить момент, чтобы помечтать.
— Еще со средней школы я многое скрывал от тебя, Кирико.
Он думал обо мне все это время? Я стала одновременно и счастливее, и грустнее. Возможно, из-за того, что все это время я предавала Мидзухо. Все это время я играла с ним, используя иллюзию несуществующей Кирико Хидзуми.
У моей совести словно открылось второе дыхание:
— Эм, Мидзухо, я… — я смело попыталась его прервать, но Мидзухо продолжал.
— Я не уверен, что ты простишь меня, но мне все равно нужно извиниться перед тобой.
Извиниться?
В конце концов, я заметила, что допустила серьезное недопонимание. Он не признавался мне в любви.
В таком случае, в чем он признавался? За что ему нужно было извиняться?
— «Мидзухо Югами» из писем — полностью выдуманный, — сказал он. — Он — не более, чем личность, которую я создал, чтобы иметь возможность продолжать переписку с тобой. Тот, кого ты видишь сейчас, настоящий Мидзухо Югами, — абсолютно не тот человек, что был в письмах.
— Что все это… — я пробормотала с облегчением. — Что ты имеешь в виду?
— Я объясню все по порядку.
И тогда я узнала правду.
Думая лишь о себе, когда я слушала признание Мидзухо, я была настолько потрясена, что упустила возможность признаться в своей собственной лжи. Я была рада, что он лгал так же, как и я, по тем же причинам, что и я, и в тот же период; рада, что его внешний вид, общее впечатление и манера общения — все было так, как я и представляла; я была настолько сильно, сильно, сильно рада, что мне казалось, что уже не время раскрывать собственные секреты.
Придя в себя, я услышала невообразимые слова, сорвавшиеся с моих губ:
— Мидзухо, ты все это время дурачил меня? Я правильно понимаю?
И это я сказала? Уж кто бы говорил, а мне-то стоило бы помолчать.
— Ага, — кивнул он.
— Значит, у тебя никогда не было ни единого друга?
— Верно, — он снова кивнул.
— Понятно.
Я замолчала и поднесла пустую банку от чая с молоком к губам, сделав вид, что пью.
— Мне все равно, возненавидишь ли ты меня, — Мидзухо поднялся. — Я заслужил это за то, как поступил с тобой. Я бесконечно лгал на протяжении пяти лет. Я пришел сюда сегодня, потому что хотел хоть раз поговорить с семнадцатилетней Кирико. Мне не нужно большего. Я удовлетворен.
Он был лжецом, но честным лжецом. Я же была лжецом бесчестным.
— Эй, Мидзухо, — начала я вкрадчиво.
— Что?
— Пожалуйста, хотя бы на следующий вопрос ответь без лжи. О чем ты думал, когда встретил меня?
Он вздохнул:
— Я хотел, чтобы ты не возненавидела меня.
— В таком случае, — я начала без промедлений, — я буду твоим другом.
Я, та, что могла бы лишь умолять об этом, воспользовалась честностью Мидзухо.
Его глаза слегка расширились, и он, засмеявшись, сказал:
— Спасибо.
Возможно, этот обман не был обязательным. Если бы я была честна и рассказала, что у меня тоже не было ни одного друга, что меня подвергали издевательствам и дома, и в школе, возможно, мы с Мидзухо почувствовали бы что-то вроде зависимости друг от друга, и спокойно погрузились бы в эти отчаянные, нездоровые, гниющие отношения.
Но я хотела хоть раз, хоть с кем-то вести себя как обычная девушка. Чтобы меня не презирали и не жалели; без оглядки на мою семью или мое прошлое; чтобы во мне видели лишь меня. И, самое важное, я хотела воплотить в реальность — хоть и в одностороннем порядке — фантазии, посещавшие мой разум во время нашей переписки.
В первую очередь я решила организовать для нас совместное времяпрепровождение.
— Мидзухо, ты должен проводить больше времени в обществе других людей, — сообщила я ему. — Глядя на тебя, кажется, что наибольшая твоя проблема — твоя привычка к ритму одиночки. Так что, для начала, тебе нужно научиться ритму двоих человек.
Хоть я сейчас и действовала наугад, я действительно часто думала об этом.
— Я понял, о чем ты, — Мидзухо согласился. — Но как?
— Ты можешь просто встречаться со мной. Чаще.
— Это не будет мешать тебе, Кирико?
— А тебе не мешает, Мидзухо?
— Нет, — он качнул головой. — Я рад.
— Что ж, я тоже рада.
— Иногда я не понимаю, о чем ты говоришь, Кирико.
— Потому что я думаю, что тебе не нужно понимать.
— Понятно, — он слегка нахмурился.
Мы решили встречаться трижды в неделю, — в понедельник, среду и пятницу — чтобы проводить вместе время после занятий. Поскольку была опасность того, что на станции могут быть люди, которые знают меня, мы сменили место встречи на беседку неподалеку от пешеходной дорожки в жилом районе в западном стиле, расположенном в пяти минутах отсюда.
Это была небольшая беседка с зеленой шестиугольной крышей и одной длинной скамейкой. Мы садились на нее, клали между нами CD-плеер и слушали музыку, используя по наушнику; диски для плеера мы приносили по очереди. В наших письмах мы активно обсуждали музыку, но — таковы уж письма — в них мы могли лишь поделиться прежним опытом. Таким образом, обсуждение музыки в реальном времени было для нас свежей и захватывающей возможностью.
Временами мы высказывали какие-то мысли или объясняли, что именно нравится в песне, но в основном мы просто молча погружались в музыку. Провод, соединяющий наушники, был коротким, и мы буквально склонялись друг к другу; периодически наши плечи едва не соприкасались.
— Тебе не кажется, что это неудобно, Кирико? — Мидзухо робко задал вопрос.
— Несомненно. Но ты не думаешь, что это подходит для того, чтобы ты привык к людям, Мидзухо?
Я предоставила разумно звучащее обоснование расстояния между нами.
— Думаю, ты права, — ответил он и полностью лег на мое плечо.
— Ты тяжелый, — пожаловалась я, но он не обратил внимания, словно слишком сосредоточился на музыке.
Черт. Я была ошеломлена. Причина была не в Мидзухо, а во мне самой. Использовать свое положение, достигнутое с помощью лжи, чтобы заставлять парня делать все, что я скажу. Это была низость, которой не было прощения. Не важно, попадет в меня молния, ударит метеорит или собьет машина, у меня не будет права жаловаться.
Я сказала себе, что однажды я должна буду рассказать ему правду. Но каждый раз, когда я видела его скромную улыбку, каждый раз, когда он касался меня, каждый раз, когда он звал меня по имени, моя порядочность расшатывалась. Просто еще чуть-чуть. Разве нельзя мне еще чуть-чуть насладиться этой мечтой? Так моя ложь продолжала расти.
Однако, через месяц после нашей долгожданной встречи нашим отношениям пришел неожиданный конец. Моя маска была сорвана, и Мидзухо увидел меня в истинном свете.
После случая с исчезновением денег мои одноклассники относились ко мне, как к воровке. Обо мне уже давно ходили беспочвенные слухи о том, что я занимаюсь проституцией, так что я не особо задумывалась о том, что меня зовут воровкой.
К несчастью, в школе было полно людей, нечистых на руку, и кошельки, как и другие вещи, воровались чуть ли не каждый день, так что ответственность за все эти происшествия повесили на меня. Даже кража ученического удостоверения из классной комнаты третьеклассников, в которую я никогда не заходила, выставлялась моей работой. Что бы мне дала эта кража?
После школы ученики, ждавшие меня неподалеку от школьных ворот, задержали меня и высыпали содержимое моей сумки на дорогу. Они даже обыскали карманы моей формы и мой кошелек. Я подозревала, что это значит, что они уже обыскали мой шкафчик и парту.
Разумеется, они никак не могли найти у меня украденное удостоверение, так что примерно через двадцать минут обыск завершился. Но это не означало, что для меня все кончилось. В качестве мести они столкнули меня в оросительную канаву. В ней не было воды, но была липкая грязь, пахнувшая гнилью, и примерно двадцатисантиметровый слой листвы.
Когда я приземлилась, моя нога поехала, и я упала в грязь. После этого на меня посыпалось содержимое моей сумки — один предмет за другим. Хохот толпы постепенно стихал с увеличением расстояния от них до меня.
Я почувствовала острую боль в бедре. Видимо, при падении я наткнулась на осколок стекла или что-то похожее, что оставило глубокую, сильно кровоточащую рану. В таком грязном месте в этой ране могло начаться заражение. Я решила, что должна немедленно убраться оттуда.
Однако мои ноги не сдвинулись с места. Причиной тому не была боль или шок, испытанный при виде уродливой раны. Я чувствовала себя так, словно что-то крепко сжало мой желудок, затруднив мне дыхание. Казалось, я смогла испытать страдания, как и любой другой человек. «Это ерунда по сравнению со средней школой, когда тебя швырнули в ледяной бассейн зимой» — так я говорила себе.
Лежа на спине в холодной грязи, я думала. Глубина этой канавы заметно больше моего роста. Даже если я смогу подпрыгнуть и ухватиться за край, мне будет трудно выползти отсюда. Где-то здесь обязательно должна быть лестница. Но перед тем, как пойти на ее поиски, я должна собрать содержимое своей сумки. Тетради и прочее, скорее всего, пришли в негодность, так что я возьму по минимуму то, что мне нужно. На сегодня я откажусь от пути на место встречи. Просто скажу, что была больна или что-нибудь в этом духе. Как только я смогу выбраться отсюда, я сразу пойду домой, отстираю одежду вручную, затем еще раз — в стиральной машинке… И уже после этого буду думать о том, что дальше.
Диск, который я взяла, чтобы послушать вместе с Мидзухо, лежал рядом со мной. Я поднялась, чтобы поднять его, и увидела, что диск сломан. Я огляделась. Канава не просто была черной — с обеих ее сторон стояли ограждения, так что никто даже не смог бы увидеть меня.
Так, впервые за долгое время, я расплакалась. Я обхватила колени, сжалась и дала волю слезам. Стоило начать плакать, как слезы хлынули без сопротивления, и я забыла, когда нужно остановиться.
Столкнувшие меня в канаву не позаботились о том, чтобы скинуть в грязь все мои вещи. Несколько распечаток и тетрадей остались на дороге, где их гонял ветер. Каким-то образом что-то из этого попалось Мидзухо, когда он шел домой. От его острого слуха не укрылся мой плач, смешанный с ветром.
Услышав, как кто-то перелез через ограждение и спрыгнул с моей стороны, я быстро прекратила плакать и задержала дыхание. Кто бы это ни был, я не хотела, чтобы меня видели плачущей в грязи.
— Кирико? — знакомый голос позвал меня, и мое сердце практически замерло. Я немедленно легла лицом вниз, чтобы спрятаться.
Почему? Я была смущена. Почему Мидзухо был здесь? Откуда он знал, что это я сидела в канаве, сжавшись?
— Это ты, Кирико? — спросил он еще раз.
Я хранила молчание, но, когда он позвал меня снова, я решила открыться.
Признание было чем-то, что должно было однажды произойти. Попытки отложить его — как я и делала — привели лишь к тому, что моя ложь была раскрыта таким ужасным образом. Это было моей расплатой.
Я подняла голову и спросила:
— Как ты узнал, что я была здесь?
Он не ответил на мой вопрос:
— О, так это была ты, Кирико.
Больше не сказав ничего, Мидзухо выбросил что-то в воздух, спрыгнул вниз и шлепнулся задом в грязь. Раздался всплеск, несколько капель грязи попало мне на лицо. Почти сразу после этого в канаву упало еще много чего. То, что он бросил, оказалось открытой школьной сумкой, так что учебники, тетради, пенал и прочее упали в грязь один за другим. Он лег на спину, так же, как и я. Не волнуясь о том, что его вещи и волосы станут грязными.
Некоторое время мы лежали молча.
— Эй, Кирико.
— Да?
— Посмотри на это, — Мидзухо указал вверх.
Верно. Сегодня же зимнее солнцестояние.
Мы вдвоем лежали в грязи, глядя вверх на полную луну.
Я не сказала ему о ране на бедре. Мне не хотелось беспокоить его еще больше.
Пока мы шли по темной канаве, хлюпая ногами, я призналась во всей своей лжи. В том, как лгала в своих письмах, начиная со средней школы. Рассказала, как с появлением отчима и сводной сестры накалилась обстановка в семье. О том, как примерно в то же время надо мной начали издеваться в школе, окончательно лишив меня места в жизни. Обо всех подробностях того, как со мной обращались.
Казалось, он специально не сказал ни слова, чтобы поддержать меня или выразить свое сожаление; он просто слушал меня в тишине. Однажды я попыталась сходить к школьному психологу, приходящему раз в неделю, и рассказать ему обо всех своих проблемах, но двадцатичетырехлетний выпускник колледжа, что бы я ему ни говорила, лишь давал мне формальные утрированные ответы. Такая реакция обрушила на меня осознание того факта, что меня едва слушали, и я отчетливо помню, какой дискомфорт причинила мне эта вынужденная «искренность». Так что Мидзухо, молча выслушавший меня, сделал меня счастливой.
Я просто хотела, чтобы он узнал, какой я была на самом деле; я не искала сочувствия. Так что, даже когда речь шла о домашнем насилии и издевательствах, я старалась объяснить все как можно отстраненнее. Впрочем, это не изменило того, что я заставляла его беспокоиться. Любой, кто услышал бы от меня настолько серьезную исповедь, несомненно, испытал бы что-то вроде чувства долга. «Я должен сказать ей что-нибудь утешительное».
Но таких магических слов просто не существует. Я слишком сильно завязла в своих проблемах, а решений этих проблем не было видно. А заявления в духе «Звучит ужасно» или «Ты просто потрясающая, если справляешься с этим» уже давно не помогали. Если люди, говорившие это, не были в моем положении и не смогли преодолеть все это, то все это было лишь пустословием.
Разве это вообще возможно — утешить другого человека? Если следовать логике, то все люди, кроме тебя самого, лишь наблюдатели. Люди способны включать желание блага другим людям в желание блага самим себе. Но, может быть, для них невозможно испытывать чистое желание блага кому-то другому. Возможно, в широком смысле, в этих желаниях человек всегда скрывает желание чего-то самому себе.
Может быть, он мыслил схожим образом. Он молча сжал мою руку, когда я говорила о боли, которую мне причиняли. Это был первый раз, когда я держалась за руку с парнем. Я просто хотела скрыть свое смущение, но это прозвучало так, словно я отбросила его:
— Но, думаю, я ничего не добьюсь, рассказав тебе об этом, Мидзухо.
Его хватка немедленно ослабла. Мидзухо был достаточно проницательным, чтобы увидеть, что скрывалось за этой фразой.
Да, я косвенно спросила его: «Ты можешь спасти меня?»
Примерно полминуты царило молчание. Затем он заговорил:
— Эй, Кирико.
— Что?
Внезапно он схватил меня за плечи и оттолкнул к стене, которая была за моей спиной. Он действовал мягко, так что я не ударилась ни головой, ни спиной, но это было настолько непохоже на Мидзухо, что я была слишком потрясена, чтобы шутить.
Он наклонился к моему уху и прошептал:
— Если ты когда-нибудь действительно возненавидишь все, просто скажи мне. Тогда я могу убить тебя.
Я подумала, что этот ответ кажется весьма продуманным для Мидзухо.
— … А ты хладнокровный человек, Мидзухо.
Я сказала не то, что хотела, потому что, сказав что-то вроде «Спасибо», я бы не смогла удержаться от слез.
— Ага. Возможно, я и правда хладнокровный, — одиноко улыбнулся он.
Я положила руку ему на спину и медленно притянула к себе. Он ответил тем же.
Я знала. Эти слова, на первый взгляд кажущиеся безумными, были доказательством того, что он со всей серьезностью думал о том, как спасти меня. Его вывод был таким, каким мог быть единственный способ сделать что-то с тем, с чем уже ничего нельзя было сделать.
Важнее всего было не то, что я буду убита, а то, что меня убьет Мидзухо. Парень, которому я доверяла больше всех, пообещал положить конец моей боли, когда придет время. Я никогда не слышала более утешительного обещания. Не слышала до этого, и, скорее всего, никогда больше не услышу.