Бог моего детства
@psihoziumМихаил Эпштейн о самых первых и теплых воспоминаниях, памяти и забвении, о детстве.
ФОТО Getty Images
Помню, что такого родственного чувства, как к дедушке, я в своем детстве к родителям не испытывал. Они приходили издалека, со своими делами и заботами, с еще не прожитой и влекущей их от меня жизнью. Теперь-то я понимаю, что не было более преданных дому и сыну родителей, чем мои, – но все-таки у них было что-то еще: работа, сослуживцы, отношения между собой. А у дедушки – только я. Разница в возрасте нас не разделяла, а сплачивала – минуя родителей. За их спиной мы как будто обменивались всепонимающими взглядами. И вместе мы коротали то долгое, сладко-тягучее время детства и старости, внутри которого им, с их постоянной спешкой и наставлениями, не было места.
Куда нам было спешить, когда в летний ласковый день мы гуляли, взявшись за руки, по солнышку, в который раз осматривая все тот же повалившийся забор и ржавую бочку? Или когда в скучный зимний день растапливали печь, подбрасывая по щепочке, чтобы долго следить за огнем? Рассматривали в лупу какие-то картинки, которые прекрасно были видны и без нее, резали на лоскутки старую одежду и усыпали ими и разноцветными блестками вату между рам, чтобы веселее было смотреть в окно... Наша жизнь, не спеша ни к какой цели, наполнялась смыслом сама по себе – высшее благо для тех, кто только начинает или уже заканчивает жить.
Я ПРОДОЛЖАЛ СВОЙ ПУТЬ, А ОН НАВСЕГДА ОСТАЛСЯ ЗА ТОЙ ЧЕРТОЙ, ЗА КОТОРУЮ СКРЫВАЕТСЯ СВЯЩЕННОЕ.
Мне тогда уже думалось, что когда дедушка умрет, то почти вся моя жизнь будет в память о нем: я назову его именем – Самуил – своего сына, я буду вспоминать о нем ежечасно. Не так это вышло, и даже день его смерти, 13 марта, порой проходит в забвении. Горы тающего снега на кладбище и не протоптаны дорожки между оград – вот отчего мне приходится навещать его в дни других смертей. Потусторонняя мгла, в которой рассеялась его душа, представляется мне похожей на небо над его могилой: все в кружевных петельках от бесчисленных ветвей – шрамов и отметин земного опыта. Но ощущение горячего дедушкиного присутствия, невидимо охраняющего меня, остается во мне прочнее, чем родительского. Ведь отца и мать мы знаем и тогда, когда вырастаем, – уже как отдельных людей со своими недостатками, привычками, особым складом характера. В их образах уже стерлась память детства, вытесненная более поздними и сознательными впечатлениями. Дедушка же остается всемогущим и всеблагим богом младенчества, когда еще магически воспринимаешь мир, не развенчивая знанием его тайну и одухотворенность… Представая в дедушкином облике, божественное отодвигается от меня за грань знаемого и мыслимого, хотя остается самым близким по ощущению ласки, тепла. Когда дедушка был жив, я по малолетству преувеличивал его могущество и всеведение. Когда же я стал взрослеть, он умер, так и оставшись навсегда за той чертой, куда скрывается священное. Никогда не являлся мне дедушка в обыденном свете полудня – только в красках рассвета и в тенях сумерек, в тот час, про который сложена поговорка: «Заря с зарей целуются».
Понравилось? Ещё больше статей на нашем телеграм канале