Bode L. Political Rumors: Why We Accept Misinformation and How to Fight It by Adam J. Berinsky. – 2024.

В условиях современной политической коммуникации, насыщенной фейковыми новостями, конспирологическими теориями и систематическим введением общества в заблуждение (disinformation), исследование механизмов распространения и устойчивости политических слухов приобретает не только научную, но и остропрактическую значимость. Книга профессора политологии Массачусетского технологического института Адама Дж. Берински «Political Rumors: Why We Accept Misinformation and How to Fight It» (Princeton University Press, 2023), представляет собой одно из наиболее фундаментальных и методологически выверенных исследований в этой области за последние десятилетия. В отличие от большинства публицистических и даже научно-популярных работ, посвящённых проблеме дезинформации, Берински предлагает строго эмпирически обоснованную теоретико-методологическую модель, объединяющую микросоциологический анализ индивидуального восприятия слухов, мезоуровневую динамику их распространения в медиасреде и макроуровневые институциональные факторы, связанные с поведением политической элиты.

Концептуализация политического слуха: от фольклора к цифровой эпидемиологии

Берински отвергает поверхностный взгляд на политические слухи как на маргинальное и эфемерное явление. Напротив, он подчёркивает их социальную трансмиссивность (способность быть переданными), интуитивную правдоподобность (fluency) и структурную устойчивость. Автор настаивает: слух — это не просто ложная информация, а социально транслируемая и повторяемая дезинформация, приобретающая силу через повторение даже при отсутствии подтверждающих доказательств.

Ключевой теоретический вклад книги — модель «камня в пруду» (pebble-in-the-pond metaphor). Согласно этой модели, распространение слуха начинается с небольшой группы «создателей» (creators), чьи действия (зачастую сознательные и мотивированные политически или финансово) запускают волну. Эта волна охватывает последовательно несколько концентрических кругов:

Верующие (believers) — лица, которые активно принимают слух как истину. Они составляют первое кольцо, где интенсивность веры максимальна (например, ««Birther» (сленговое слово, которое в политическом контексте означает человека, поддерживающего теорию заговора о том, что 44-й президент США (2009–2017) Барак Обама не родился в этой стране и поэтому не имел права занимать президентский пост. », «трутеры» (truther - те, кто сомневаются в официальной версии 9/11), адепты QAnon (Идеология QAnon гласит, что миром тайно управляет элитная сатанинская секта, включающая политиков, бизнесменов и знаменитостей, которые похищают детей, участвуют в ритуальном насилии и контролируют всё — от выборов до медицины.)).
Неуверенные (uncertain) — центральная и наиболее значимая для автора аналитическая категория. Это те, кто отвечает «не знаю» или «не уверен» на вопрос о правдивости слуха. Эта группа не нейтральна: отказ от однозначного отрицания слуха создаёт атмосферу сомнения, легитимизируя его как предмет дискуссии. Берински подчёркивает: «Любая позиция, отличная от прямого отрицания слуха — даже выражение неуверенности через „не знаю“ — усиливает его правдоподобие» (с. 32).
Скептики / Отклоняющие (disbelievers) — те, кто категорически отвергает слух. Они находятся на периферии, где «волна» почти затухает.

Эта модель позволяет преодолеть бинарную логику «верит/не верит» и сместить фокус с маргинальных believers на социально более многочисленную и политически более влиятельную группу неуверенных. Как показывает Берински, в его опросах 2010 года средний респондент принимал ~1.8 слуха из 7 предложенных и оставался неуверенным в ~1.7 — то есть неуверенность является нормой, а не аномалией.

Автор также разграничивает rumor, conspiracy theory и misinformation. Слух (rumor) — это конкретное утверждение («Обама родился в Кении»), которое может быть встроено в более крупную конспирологическую нарративную структуру (теория заговора), а дезинформация (misinformation) — это более широкий термин, включающий любую ложную информацию, независимо от её происхождения (случайная ошибка vs. злонамеренная манипуляция)

Эмпирика массового сознания: почему мы верим (или не отвергаем) слухи

На основе серии из 10 оригинальных опросов (2010–2019 гг., N > 10 000) и нескольких панельных исследований Берински демонстрирует, что структура веры в политические слухи определяется двумя ключевыми факторами:

2.1. Диспозициональные предрасположенности

Первый — склонность к конспирологическому мышлению (conspiratorial disposition), измеряемая через шкалы политической отчуждённости (political disengagement: «политики не заботятся о том, что говорят») и догматизма (dogmatism: «по важным вопросам нужно занимать чёткую позицию»). Эти черты предсказывают веру в слухи независимо от их содержания: человек, склонный верить в «Розуэлл», с большей вероятностью поверит и в «глубинное государство», и в «смертельные панели».

Важно, что Берински избегает патологизации: он признаёт, что в истории США (Таскиги, Вьетнам) государственные институты действительно вводили граждан в заблуждение, и поэтому умеренный скептицизм — нормальная черта здорового гражданского общества. Проблема возникает тогда, когда скептицизм переходит грань в систематическое отвержение авторитетных источников информации.

2.2. Партийная идентичность и мотивированное рассуждение

Второй и, по мнению автора, более мощный фактор — партийная принадлежность. Берински приводит убедительные данные (см. табл. 3.8, с. 65): респонденты значительно чаще отвергают слухи, направленные против их партии, и с большей готовностью принимают (или, что принципиально, не отвергают) слухи против оппонентов. В эксперименте с вымышленными слухами (о флуоресцентных лампах и химических следах от самолётов) респонденты, узнав, что слух приписывается другой партии, с большей вероятностью его отвергали — даже несмотря на абсурдность содержания (с. 65, табл. 3.8).

Это наблюдение позволяет Берински внести важную коррективу в теорию мотивированного рассуждения (motivated reasoning). Люди не просто «ищут подтверждение своих убеждений»; они защищают репутацию своей группы. Вера в слух о недобросовестности оппонентов — не столько познавательная ошибка, сколько акт политической солидарности.

2.3. Партийная асимметрия: где лживый месседж наиболее эффективен

Особое внимание уделяется партийной асимметрии в структуре веры. Анализ показывает: чем выше политическая осведомлённость демократов, тем выше их готовность отвергать любые слухи — как против демократов, так и против республиканцев. У республиканцев же картина иная: высокий уровень политической осведомлённости усиливает готовность принимать слухи против демократов и лишь слабо — отвергать слухи против республиканцев (с. 132–133, Fig. 6.3, 6.4).

Берински воздерживается от упрощённых интерпретаций («республиканцы глупее/злее»). Вместо этого он предлагает структурное объяснение: в современной медиасреде элиты Республиканской партии чаще распространяют дезинформацию и реже её решительно опровергают (см. главу 6). Следовательно, высокий уровень политической вовлечённости у республиканцев означает просто более интенсивное потребление партийно-конформного дискурса, включающего слухи против оппонентов. Это эффект сверху вниз, а не снизу-вверх особенность массового сознания.

3. Коррекция дезинформации: возможно ли «развеять слух»?

Третья часть книги посвящена экспериментальной проверке различных стратегий борьбы с дезинформацией. Берински последовательно проверяет гипотезы, основанные на психологических теориях обработки информации (ELM, метакогнитивные теории fluency), и приходит к нескольким ключевым выводам.

3.1. Надёжность источника важнее содержания сообщения

Самый значимый практически-рекомендательный вывод: самый эффективный способ опровергнуть слух — использовать «неожиданный источник» (unlikely source), то есть представителя целевой партии. В серии экспериментов 2010 года (с. 87–90) Берински показывает, что цитата сенатора-республиканца Джона Исаксона, яростно отвергающего слухи о «смертельных панелях» в законе Обамы, снижала уровень веры в этот слух у республиканцев сильнее, чем аналогичная цитата демократа или нейтрального эксперта (AMA, AARP). Причину автор видит в дорогом сигнале (costly signal): когда политик публично отрекается от выгодного для его стороны слуха, это повышает его доверительный статус как говорящего против своих интересов.

Этот механизм работает и в других сферах: в работах, цитируемых Берински (с. 103, сн. 81), «неожиданные источники» эффективно снижали веру в слухи о фальсификациях на выборах и изменении климата.

3.2. Эффект коррекции эфемерен

Однако даже самые эффективные коррекции быстро теряют силу. В панельных опросах после публикации «длинного свидетельства о рождении» Обамы (апрель 2011) доля верящих, что он родился в США, выросла с 55% до 67% — но уже через несколько месяцев эта цифра вернулась к исходной отметке (с. 82–83, Fig. 4.1). Аналогично, в экспериментах с ACA эффект от коррекции Исаксона через неделю снижался на ~10 процентных пунктов (с. 94, табл. 4.4).

Это позволяет Берински сделать пессимистический, но реалистичный вывод: «борьба с дезинформацией похожа на игру в „Whac-A-Mole“ („Бей крота“) с ослабленной киянкой» (с. 18–19). Эффект от однократной коррекции недостаточен для долгосрочного изменения убеждений.

3.3. Опасность повторения: как усилить слух, пытаясь его опровергнуть

Ещё одна важная находка: повторение слуха в составе коррекции может усилить его вероятность. Берински проверяет гипотезу fluency: чем чаще человек сталкивается с формулировкой, тем она кажется ему более правдоподобной — просто потому, что «легко вспоминается». В эксперименте (с. 98–100, табл. 4.7–4.8) респондентов просили пересказать слух о смертельных панелях. Эта простая процедура «репетиции» (rehearsal) снижала уровень отторжения слуха даже в группе, получившей сильную коррекцию от Исаксона.

Это открытие имеет прямое отношение к практике медиа: заголовки вроде «Трамп врёт, утверждая, что...» — сами по себе ретранслируют ложное утверждение, повышая его fluency. Берински не призывает к полному игнорированию слухов (это опасно), но настаивает на том, что форма и контекст коррекции должны тщательно продумываться.

3.4. Целевая аудитория: почему «неуверенные» важнее «верящих»

И, наконец, стратегический вывод: наиболее перспективная цель для коррекции — не «верящие», а «неуверенные». Эксперименты показывают, что коррекции (особенно от unlikely sources) чаще всего переводят именно эту группу в разряд «отклоняющих». В то же время убеждения «верящих» крайне устойчивы (belief perseverance), и попытки их переубедить зачастую обречены на провал.

Это — поворот от традиционного фокуса на маргинальных радикалах к работе с «тихим большинством», чья пассивная неуверенность и создаёт питательную среду для дезинформации.

4. Элита как производитель слухов: динамика дезинформации сверху-вних

Четвёртая часть книги (главы 5–6) представляет собой наиболее новаторский вклад: анализ роли политических элит в производстве и легитимации дезинформации.

4.1. Трамп как катализатор, но не причина

Берински признаёт, что президентство Дональда Трампа стало «идеальным штормом» для дезинформации: его стиль коммуникации (повторение лжи, отрицание институциональных источников, апелляция к «народной правде») радикально усилил циркуляцию слухов. Однако автор подчёркивает: Трамп — симптом, а не причина системного кризиса. Уже в 2010 году «слухов на правом фланге было значительно больше, чем на левом» (с. 7), что подтверждается исследованием Allcott & Gentzkow (30 млн vs 7.6 млн шеров пропрезидентских фейков в 2016 г.).

4.2. Эмпирические данные о поведении элит

С помощью анализа твитов конгрессменов (2019–2020) и контента-анализа пресс-релизов Берински показывает системную партийную диспропорцию:

Республиканские элиты в 5–6 раз чаще распространяли ссылки на сайты, классифицированные как фейковые (NewsGuard), и в 2–3 раза чаще использовали мягкие формулировки при опровержении слухов («это кажется странным», «я не верю, но другие вправе думать иначе»). Демократы же чаще публиковали жёсткие, недвусмысленные опровержения (с. 140–143, Fig. 6.5–6.7).

Эти данные позволяют автору сделать вывод: наблюдаемая асимметрия в массовом сознании (глава 3) — не следствие различий в когнитивных стилях, а прямой эффект руководства снизу вверх (респонденты следуют риторике своих лидеров), описанного ещё В. О. Кеем и Дж. Заллером.

4.3. Отсутствие электоральных издержек

Критически важный для понимания современной демократии вывод: распространение дезинформации почти не влечёт политических издержек для элит. Эксперименты 2015–2017 гг. (с. 119–123) показывают: даже когда респонденты признавали ложность утверждений Трампа, их поддержка не снижалась. В США репутационные издержки минимальны, в отличие от Австралии, где аналогичное исследование показало значимое падение рейтинга при демонстрации высокой доли лжи (с. 124–126).

Это создаёт порочный стимул: в условиях, когда избиратели оценивают политиков не по их правдивости, а по их «аутентичности» и лояльности «своей стороне», стратегия систематической лжи становится рациональной.

5. Теоретико-методологический вклад и критические замечания

Книга Берински вносит ряд существенных вкладов в политическую психологию и социологию СМИ:

Смещение фокуса с «верящих» на «неуверенных» — новаторский шаг, позволяющий объяснить широкое распространение слухов без апелляции к тотальному невежеству или иррациональности масс.
Модель «камня в пруду» — удачная метафора, интегрирующая микро-, мезо- и макроуровни анализа.
Эмпирическая база — редкий пример сочетания репрезентативных опросов, панельных исследований, лабораторных/онлайн экспериментов и мультиметодного анализа элитного дискурса.
Баланс пессимизма и прагматизма — автор не обещает «волшебной пули», но показывает конкретные, хотя и ограниченно эффективные, инструменты сопротивления.

Вместе с тем, книга оставляет несколько открытых вопросов:

Культурно-исторический контекст. Берински упоминает слухи времён Американской революции или Второй мировой, но не развивает сравнительно-исторический анализ: действительно ли современная ситуация уникальна по масштабу и скорости распространения, или мы сталкиваемся с возвратом к «нормальному» состоянию политической коммуникации, лишь слегка модифицированному технологиями?
Роль телекоммуникационных платформ. Хотя говорится о соцсетях, анализ ограничивается поведением пользователей. Роль алгоритмов (как фактора усиления частотности и формирования «эхо-камер») и модераторской политики платформ (снятие/маркировка контента) остаётся в тени, хотя именно здесь лежат наиболее перспективные точки приложения регуляторных усилий.
Нормативный вопрос легитимности сопротивления. Если элиты системно подрывают информационную экосистему, какие формы сопротивления (например, бойкот, гражданское неповиновение, «информационный джихад») могут считаться демократически легитимными? Берински предпочитает остаться в рамках «мягких» решений (факт-чекинг, образование), что, возможно, излишне консервативно.

Заключение: швейцарский сыр как модель сопротивления

В заключительной главе Берински предлагает метафору «швейцарского сыра» (Swiss cheese model) как стратегию борьбы с дезинформацией. Ни один метод — ни образование, ни факт-чекинг, ни регулирование платформ, ни «неожиданные источники» — не является идеальным: каждый имеет «дыры». Однако комбинация методов, наложенных друг на друга, может создать эффективный барьер.

Это — призыв к отказу от поиска «волшебной пули» в пользу построения экосистемы сопротивления, в которой академические, медиа-, технологические и политические акторы действуют синергетически.