Блядь Надя любит хуй

⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Блядь Надя любит хуй
Я читал много книг, но тебя я прочесть не смог. Я писал много строк, но тебя написать нельзя. Просто ты каждый раз появлялась под эпилог, Независимой тенью сквозь строчки мои скользя. Vollständig anzeigen… Я чертил на стене путь от комнаты до тебя, Рисовал твои руки на жёлтых страницах книг, И ужасно боялся нечаянно потерять Эту хрупкую связь, Возникающую на миг. Снова выучив буквы, я тщетно слагал слова: Получалось лишь имя, Звучащее как табу. Видно, формулу счастья случайно настиг провал, Ибо счастье моё умещалось в цепочке букв. Я любил тебя? Боже, конечно же, Я любил. Но не так, как народ любит музыку и вино. Если я был ранением, ты была – белый бинт, Между жизнью и смертью связующее звено. И от этой любви можно было сойти с ума. От себя самого навсегда совершить побег. И я дал себе слово: за месяц создать роман, Где не будет ни строчки, Написанной о тебе. Я творил день за днём, Я писал обо всем подряд, Мой роман превращался в бессмертную ленту слов. Так прошло сорок дней. И однажды под вечер я Окончательно понял: роман, наконец, готов. Но когда я открыл его, сделав глубокий вдох, Залегла сеть морщин в уголках потемневших глаз. Ведь на каждой странице, Исписанной от и до, Было имя твоё, повторенное сотни раз. В. Листомиров, 2016
Когда Будда спит (оригинал: Собачье сердце. Сцена со Швондером) – Мы к вам, профессор, – заговорил тот из них, у кого на голове возвышалась не хуевая такая копна густейших вьющихся черных волос, – вот по какому делу... – Вы, господа-долбоёбы, напрасно ходите без калош в такую погоду, – перебил его наставительно Филипп Филиппович, – во-первых, вы простудитесь, а во-вторых, вы блядь наследите мне на коврах, а все ковры у меня охуенные персидские. Vollständig anzeigen… Тот, с нехуевой копной, умолк, и все четверо в изумлении уставились на Филиппа Филиппович. Блядский дзен продолжалось несколько секунд, и прервал его лишь стук пальцев Филиппа Филипповича по пиздатому деревянному блюду на столе. – Во-первых, мы не господа-долбоёбы, а пролетарии-долбоёбы – молвил наконец самый юный из четверых, персикового вида. – Во-вторых, – перебил и его Филипп Филиппович, – вы мужчина или хуй пойми кто? Четверо вновь смолкли и разинули ебало. На этот раз опомнился первый тот, с нехуёвой копной. – Какая блядь разница, товарищ? – спросил он горделиво. – Я – не хуй пойми кто, а женщина, – признался персиковый юноша в кожаной куртке и охуев от такого палева сильно покраснел. Вслед за ним покраснел почему-то густейшим образом один из вошедших долбоёбов – блондин в папахе. – В таком случае вы можете оставаться в своей пидаристической кепке, а вас, милостивый государь, попрошу снять эту хуйню пролетарскую с головы, – внушительно сказал Филипп Филиппович. – Я вам не «милостивый государь», – резко заявил долбоёб-блондин, снимая хуйню. – Мы пришли к вам... – вновь начал черный с нехуевой копной уже без дополнительной хуйни на голове. – Прежде всего – кто это «мы»? – Мы – новое домоуправление долбоёбов нашего дома, – в сдержанной ярости заговорил черный. – Я – Швондер, блядь, она – Вяземская, блядь, он – товарищ Пеструхин и Жаровкин, блядь, блядь, блядь. И вот мы... – Это вашу шайку блядей вселили в квартиру Федора Павловича Шаблина? – Нас, – гордо ответил Швондер. – Боже! Это пиздец мирового масштаба! Пропал Калабуховский дом! – в отчаянии воскликнул Филипп Филиппович и выматерился всеми возможными словами. – Что вы, профессор, смеетесь? – охуел Швондер. – Какое там смеюсь! Я в полном пиздеце, – крикнул Филипп Филиппович. – Вы совсем охуели, профессор Преображенский? – По какому делу вы отродье блядей пришли ко мне, говорите как можно скорее, я заебался вашу ебанину уже слушать и сейчас иду обедать. – Мы, долбоёбнутое управление дома, – с ненавистью заговорил Швондер, – пришли к вам после общего собрания самых отъявленных долбоебов, блядей и пидорасов дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома по прототипу Содома и Гоморы наших египетских пролетариев... – У кого кто стоял? Страшно представить, что творилось на этой оргии, наверняка пиздец полный – крикнул Филипп Филиппович, – потрудитесь излагать ваши припизднутые мысли яснее. – Вопрос стоял об уплотнении... – Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением от 12-го сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни было сношений со всеми опустившимися до такого блядства господами-товарищами-пролетариями-долбоёбами? – Известно, и хуй я положил на это постановление – ответил Швондер, – но общее собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы охуевший беспредельщик, буржуазный пиздюк и занимаете чрезмерную площадь. Совершенно, блядь, чрезмерную. Вы один живете в семи комнатах. Это пиздец пиздеца. – Я один живу и р-работаю в семи комнатах, – ответил Филипп Филиппович, – и желал бы иметь восьмую. Она мне пиздец как необходима под библиотеку. Четверо онемели, потому что охуели. – Восьмую? Э-хе-хе, – проговорил блондин-долбоёб, лишенный хуйни, – однако, это здо-о-рово. Без хуйни в голове ничего умнее он сказать и не мог. – Это неописуемый пиздец! – воскликнул юноша, оказавшийся женщиной, хотя казался по прежнему хуй пойми кем. – У меня приемная, заметьте, она же – библиотека, столовая, мой кабинет – три. Смотровая – – четыре. Операционная – пять. Моя спальня – шесть и комната прислуги – семь. В общем, ни хуя не хватает... Да впрочем, это хуйня. Моя квартира свободна, и разговору пиздец. Могу я, блядь, идти обедать или еще попиздим? – Извиняюсь, – сказал четвертый долбоёб, похожий на крепкого жука. – Извиняюсь, – перебил его Швондер, – вот именно по поводу столовой и смотровой мы и пришли попиздеть. Общее собрание шайки долбоёбов, как вы изволили выразиться, просит вас без лишнего кипиша, в порядке трудовой дисциплины, отъебашить нам столовку. Столовых ни у кого нет в Москве. – Даже у Айседоры Дункан! – звонко крикнула хуево похожая на женщину женщина. Филип Филиппович окончательно охуел, вследствие чего его лицо нежно побагровело, но он не произнес ни одного звука, выжидая что они пизданут дальше. – И от смотровой также, – продолжал нудно пиздеть Швондер, – смотровую распиздато и охуенно можно соединить с кабинетом – евродвушка вполне заебись. – Угу, – молвил Филипп Филиппович охуевшим голосом, – а где же я должен блядь принимать пищу? – В спальне, – хором ответили четверо долбоёбов, подтвердив версию об отсутствии хуйни в голове. Багровость Филипп Филипповича приняла несколько сероватый оттенок. – В спальне принимать пищу, – заговорил он придушенным голосом, – в смотровой – читать, в приемной – одеваться, оперировать – в комнате прислуги, а в столовой – осматривать? Очень возможно, что Айседора Дункан ебанулась и так и делает. Может быть, она в кабинете еду хуярит, а кроликов пиздит в ванной. Может быть... Но я не эта проблядь - Айседора Дункан!! – вдруг рявкнул он, и багровость его стала желтой. – Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной! Блядь, на хуй, пиздец! Передайте это общему собранию пизданутых на всю голову долбоёбов без хуйни в голове, и покорнейше прошу вас вернуться к вашим долбоёбским делам, а мне предоставить возможность принять пищу там, где ее принимают все нормальные, культурные, интеллигентные, красиво матерящиеся люди, то есть в столовой, а не в передней, блядь, и не в детской. – Тогда, профессор, ввиду вашего упоротого нехуевого такого противодействия, – сказал взволнованный Швондер, – мы подаем на вас жалобу к хуям. – Ой, блядь, смотри ка – молвил Филипп Филиппович, – счас обосрусь от страха, так? – Голос его принял подозрительно вежливый оттенок. – Одну минуточку, не вздумайте упиздовать . «Вот это парень, – в восторге подумал пес, – весь в меня. Хоть и приличный профессор, а мыслит матерно, а слог какой. Ох, тяпнет он пидорасов сейчас, ох, тяпнет. Не знаю еще пизданет или ебнет, но так тяпнет, что охуеют окончательно и бесповоротно... Ебашь их хуем вдоль хребта! Этого голенастого сейчас взять повыше сапога за подколенное сухожилие... р-р-р...и выдрать к хуям вместе с тем что повыше. Пизди долбоебов!» Филипп Филиппович, стукнув, взял трубку с телефона и сказал в нее так: – Пожайлуста... да... благодарю вас. Невъебенного Петра Александровича попросите пожалуйста. Профессор Преображенский. Петр Александрович? Очень рад, что вас застал. Как ваша невъебенность, на месте, очень рад, очень. Благодарю вас, охуительно здоров, ну я ж блядь доктор. Петр Александрович, ваша операция по смене хуя на пизду отменяется. Что? Совсем отменяется... Равно, как и все остальные операции. Вот почему: я прекращаю работу в Москве и вообще в России... Сейчас ко мне вошли четверо долбоёбов, из них одна типа женщина, которая на самом деле хочет быть с хуем, и потому переодетая мужчиной, двое вооружены револьверами, и терроризировали меня в квартире с целью оттяпать часть жилплощади... рейдерский захват, черные риэлторы, по моему это просто пиздец. – Позвольте, профессор, – начал Швондер, меняясь в морде лица и становясь похожим на аутентичную пизду. –Невъебенный вы мой… У меня нет возможности пиздеть обо всем, что они говорили. Я не охотник до бесконечного пиздежа. Достаточно сказать, что эти долбоёбы предложили мне отказаться от моей смотровой, другими словами, нахуй тебе смотровая, оперируй в коридоре блядь… Я же не настолько охуевший, что бы невъебенных клиентов кромсать в коридоре. Поэтому я прекращаю деятельность, закрываю к хуям квартиру и уебываю в Сочи. Ключи могу передать Швондеру. Пусть он оперирует, возможно ваш хуй конфискуют и отдадут этой типа женщине. Четверо застыли. Снег таял у них на сапогах, устраивая пиздец на персидском ковре. – Что же делать... Мне самому пиздец как неприятно... Как? Ну уж хуй, Петр Александрович! Ну уж хуй. Больше я так не согласен. Это уже второй случай с августа месяца... Как? Гм... Как угодно. Хотя бы. Но только одно условие: кем угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы это была такая распиздатая бумажка, при наличности которой ни Швондер, ни какой-либо другой выебок не мог бы даже подойти к дверям моей квартиры. Охуительная бумажка. Фактическая. Пиздатерическая. Настоящая. Броня. Чтобы мое имя даже не упоминалось среди племени долбоёбов. Конечно. Да. Да. Я для них умер, съебался в царство Аида. Да, да. Пожалуйста. Кем? Хуярием Пиздалинарьевичем? Ага... Ну, это другое дело. Ага. Хорошо. Сейчас передаю трубку. Будьте любезны, уважаемый главарь долбоебов – змеиным голосом обратился Филипп Филиппович к Швондеру, – сейчас с вами будут пиздеть не по детски. – Позвольте, профессор, – сказал Швондер, то вспыхивая, то угасая, – вы извратили наши слова. – Попрошу вас не употреблять таких выражений в приличном доме. Швондер растерянно взял трубку и молвил: – Я слушаю. Да... Председатель домкома - долбоебизма пропагандист... Мы же действовали по правилам... Так у профессора и так охуительное положение... Мы знаем о его невъебенных работах... Целых пять комнат хотели оставить ему... Ну, хорошо... Раз так... блядство не прошло. Хорошо... Совершенно охуевший, пизданутый пыльным мешком из-за угла он повесил трубку и повернулся. «Как отъебашил! Ну и парень! – восхищенно подумал пес. – Это потому что он слова волшебные знает! Ну, теперь можете меня хуярить, как хотите, а отсюда я хуй с два уйду». Трое, открыв рты, смотрели на отхуяренного Швондера. – Это какой-то пиздец? – несмело вымолвил тот. – Если бы сейчас была дискуссия, – начала, лишенная надежд типа женщина, а по факту хуй пойми кто, волнуясь и загораясь румянцем, – я бы показала Петру Александровичу... – Виноват, вы не сию минуту хотите показать и открыть на этом основании дискуссию? – вежливо спросил Филипп Филиппович. Глаза почти женщины сверкнули. – Я понимаю вашу иронию, профессор, мы сейчас упиздуем в туман...Только... Я, как заведующий-пиздобол культотделом дома... – За-ве-дующая-пиздоболка, – поправил ее Филипп Филиппович. – Хочу предложить вам, – тут уже всех заебавшая не хуже Швондера, женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега порнографических журналов , – взять несколько журналов в пользу пролетариев Германии. По полтиннику баксов штука. – На хуй мне эта ебанина, не возьму, – кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы. Совершенное охуение выразилось на лицах долбоёбов, а женщина-оборотень покрылась клюквенным налетом. – Какого хуя вы отказываетесь? – Не хочу. – Вы не сочувствуете пролетариям Германии? – Мне похуй на пролетариев Германии. – Зажали полтинник, а еще интеллигентный человек? – На хуй. – Так почему же?! – Не хочу. – Знаете ли, профессор, – заговорила девушка, тяжело вздохнув, как распространитель чайников после неудачного дня – если бы вы не были европейским мудилой, и за вас не заступались бы самым возмутительным образом невъебенные граждане, – блондин дернул ее за край куртки, но она отмахнулась, – пиздюки, которых, я уверена, мы еще выебем за гаражами, вас следовало бы выебать в первую очередь для создания прецедента. – А за что? – с любопытством спросил Филипп Филиппович. – Вы ненавистник пролетариата, – пизданула женщина, входя в свою истинную женскую природу. – Да, на хую я видал ваш пролетариат, – печально согласился Филипп Филиппович и нажал кнопку... Пес встал на задние лапы и сотворил перед Филиппом Филипповичем асану собака мордой вниз. И тут Будда проснулся.
The Book Reader. Caroline Reuter by Thibault-Théodore Babin for Vogue Czechoslovakia, March 2020.
Будь леди: реклама против стереотипов о женщинах
They lived happily ever after... Lara Stone and Jamie Dornan by Alasdair McLellan for I-D, Winter 2009.
Евгений Петрачков Фотографии из проект "Малиниха", о взрослении в рабочем районе на окраине Ижевска. 2010 - 2015
Нейво-Рудянка. Открыты двери дома культуры в февральской стуженой пыли.
Homo homini illuzium est Есть, знаете ли, такие мысли, которые не нужно говорить словами. Главное только — найти такого человека, с которым можно просто сидеть рядом в лодке и думать мысли. Мира Дэй Vollständig anzeigen… Венди, ты только подумай: вместо того чтобы спать, мы могли бы летать по небу и болтать со звездами! Джеймс Барри "Питер Пэн" - Однажды встречаешь кого-то, кто становится для тебя Никем... Не смейся, я серьёзно... Послушай. Вам комфортно вместе, и нет потребности лгать. Когда Никто уходит, остаётся что угодно, только не тоска... Мы имеем право не быть краеугольным камнем чьей-то реальности, но придавать ей вкус и красочные детали. Быть может, это - один из пунктов в огромном списке "как стать человеком". - Иногда Никто становится Кем-то. Иногда даже Всем... И для этого совсем необязательно вообще быть человеком. - Простите?.. Обладатели голосов вскидываются клокочущей пеленой. На фоне бесконечного монохрома скал небесно-голубой пар, из которого состоят их тела, кажется чем-то ирреальным и удивительным. От них веет свежескошенной травой, грецким орехом и любопытством. - Хочешь пройти? Не хочу. Но мне очень нужно на ту сторону - знание этого приходит за секунду до ответа. - Это последний мост. Фантомы понимающе переливаются из стороны в сторону. Теперь они пахнут мокрым асфальтом. Это такое своеобразное и знакомое пожелание хорошей дороги, что меня тянет остаться с ними. Но впереди мост. - Кому ты доверишь держать тебя за руку? - внутри всё съеживается от Голоса. Фантомы, похоже, его не слышат, но он определяет уровень моего доверия всему окружающему. - Кто поможет перейти на ту сторону? Оглядываюсь вокруг в поисках людей. Никого. Фантомы по-своему трактуют замешательство и начинают ободряюще покачиваться взад-вперед. До середины моста все идет относительно хорошо. Узкие серые плиты будто вытекают из-под ног. Становится светлее, и, хотя отсутствие перил делает прогулку опасной, пропасть пугает уже гораздо меньше. Она чёрная и бездонная, местами застыли обрывки серого тумана, похожие на облачка, и вокруг царит тишина, до тех пор, пока впереди не показывается нечто странное. Мост заканчивается ничем. Просто обрывается над бездонным безмолвием, а потом снова начинается метрах в десяти влево, и та, вторая, половина моста окрашена нежным персиковым рассветом, льющимся с противоположной стороны. Справа налево от горизонта до горизонта, сколько хватает возможности разглядеть, тянется вереница разноцветных летательных приспособлений. Гигантские воздушные шары, дирижабли, дельтапланы, парящие скаты, чувствующие себя лучше в воздухе, чем в воде, и даже плотные осёдланные облачка. Они следуют на равном расстоянии друг за другом. С каждого вниз свешивается толстый канат. Если за него уцепиться, можно перебраться через трещину, но для этого надо прыгнуть. Расстояние около двух метров - технически у меня нет ни шанса. - Дифференциал есть производная от наименьшей производной, - разглагольствует высокое сухопарое создание, пролетающее надо мной на синем в жёлтую крапинку скате. - Отличная была вечеринка! - это что, фиолетовый лосось? - Покупайте пирожные, - кричит в небеса пузатенький человек-чайник с усами-щёткой. И действительно, на его пухлом облаке расставлены деревянные подносы с восхитительными на вид пирожными, а запах ванили и карамели следует за ним по пятам. Наконец я выбираю воздушный шар в крупную жёлто-красную полоску. Кажется, он плывет немного ближе, чем остальные. В корзине стоит девушка. Её тело свито из спиралей и колец с титановым отливом, и все они непрерывно движутся, не меняя общей формы, но создавая впечатление жизни и дыхания. Разбег. Прыжок. Кто бы сомневался, что я промахнусь... За секунду части моста и разноцветный летающий сюр уносятся высоко вверх и становятся маленькой белой точкой посреди абсолютно чёрного пространства. Просыпаться всегда опасно. Никогда не знаешь наверняка, где проснулся и проснулся ли вообще. Мое пробуждение от падения было неприятным. Во всяком случае, какое-то время я была призраком и наблюдала за девушкой лет восемнадцати, которая сидела на полу и рыдала. Я буквально видела, как она удерживает руками рвущийся изо рта крик, забивая его внутрь, в лёгкие, в сердце... Неприятное зрелище. Потом из окружавшей нас дымки вышел мальчишка лет четырнадцати, посмотрел на меня вопросительно, и все пропало. Второй раз проснуться легче. Может, потому, что обстановка знакомая. Мальчик никуда не делся, сидит около кровати на стуле и смотрит так же вопросительно. - Вы еще спите? - в дверях возникает медсестра. - Вас Доктор ждёт, выписка. Какая выписка?! Лечу по белоснежному коридору к знакомой двери, распахиваю без стука. - О, доброе утро, - кивает Доктор, а я улавливаю в нем что-то странно похожее на того мальчишку. Последний, кстати, тут как тут. И, как и следовало ожидать, Док его не замечает. Отлично... Следующие пятнадцать минут я пытаюсь переубедить Доктора в его непреклонном мнении, что я здорова, и не слушать мальчишку, который подкидывает мне весьма полезные и весомые аргументы. Я не хочу уходить из клиники, пока не перестану видеть эти сны. - Сны бывают просто снами. Это работа мозга и воображения. Кошмары прекратились, тесты прошла отлично, значит, всё в порядке. - Я же верила в вас, Доктор, - возмущение льётся из меня рекой, в воздухе пахнет чем-то электрическим, и ответ убивает наповал. - В меня не надо верить, - с ним никогда невозможно понять, шутит или всерьёз. - Верь в себя. Хрустальный звон разочарования искрится над головой и отдаёт запахом крови. Мальчик закатывает глаза, я размазываю по лицу улыбку. - А знаете, что, доктор? Вы правы. Я здорова. И у меня всё хорошо. Он кивает и прощается. Уже в коридоре мальчик догоняет меня. - Почему ты ему не сказала про девушку?! Про меня?! Почему не остановила? Он должен, понимаешь, должен понять, что это всё не твои иллюзии, ты видишь мир настоящим, во всех проявлениях и красках. И ты слышишь настоящие вещи! - И психиатр в это поверил бы? Смешно. - Поверит, если поймёт, что его схемы лечения не работают. Ты бы всё изменила для него и многих других людей! - А ты вообще кто такой?! - не лучшая идея орать на пустоту, когда тебя выписывают из психушки. - Я Мечта. А еще Вера-в чудо и Последняя-надежда. Три в одном. - А... Тебя вечно нет там, где ты нужен. Исчезни. Вы когда-нибудь слышали, ка
Cквирт фонтаном льется из манды
Порно видео с Kayla Paris (Кайла Пэрис)
Рыжая Жена Делает Мужу Минет И Глотает Сперму Кода Он Кнчил Ей В Рот Не Вынимая Член