«Битва королей». Пролог (1)

«Битва королей»

Джордж Р.Р. Мартин

Перевод Максима Сороченко

(полный хороший перевод первой книги можно взять тут)

Пролог (часть первая)

Хвост кометы перечеркнул рассвет. Багровый порез, как свежая рана, кровоточил над скалами Драконьего камня, заливая небо розово-фиолетовым сиянием.

Мейстер стоял на открытом всем ветрам балконе собственных покоев. Именно сюда садились вороны после долгого перелета. Своими испражнениями они изрядно загадили двенадцатифутовых горгулий – пса из преисподней и виверну, – возвышавшихся с двух сторон. Это были лишь два из тысячи изваяний, хмуро торчавших на стенах древней крепости. Когда мейстер только начал жить на Драконьем Камне, армия каменных уродцев приводила его в трепет, но с годами он привык настолько, что стал думать о них, как о старых друзьях. Сейчас все трое смотрели в небо, терзаемые дурными предчувствиями.

Мейстер никогда не верил в знаки. Однако… несмотря на почтенный возраст, Крессен ни разу не наблюдал кометы даже вполовину такой яркой… и в особенности, такого цвета – ужасного цвета… цвета крови, пламени и заката. Он задавался вопросом, видали ли горгульи что-то подобное. Они пробыли здесь намного дольше, чем он, и будут стоять еще долго после того, как мейстера не станет. Ах, если бы каменные языки могли говорить…

«Какая глупость!»

Крессен оперся о парапет. Где-то внизу грохотало море, пальцы ощущали шершавость черного камня. «Говорящие горгульи и пророчества в небесах… Постарев, я стал впечатлителен как ребенок». Неужели с таким трудом добытая мудрость покинула его вместе со здоровьем и силой? Он ведь мейстер – обученный и получивший цепь в великой Цитадели Старгорода. До чего он докатился, если суеверия захлестывают его разум, как невежественную голову какого-нибудь крестьянского батрака?

Однако… И все же… теперь комета горела даже днем, из горячих жерл Драконьей горы позади замка стал подниматься бледно-серый пар, а вчера утром белый ворон принес весть из самой Цитадели – весть давно ожидаемую, но оттого не менее страшную: о том, что лето подходит к концу. Знамения… Слишком много знамений, чтобы можно было закрыть на них глаза. «Что же все это может означать?» Крессену захотелось заплакать.

– Мейстер Крессен, у нас гости, – услышал он тихий голос Пилоса, словно боявшегося нарушить высокие думы Крессена. Ах, если бы он ведал, какая чушь теперь забивает голову старика, то наверняка заорал бы без смущения… – Принцесса хочет посмотреть на белого ворона. – Безупречно вышколенный Пилос называет девочку принцессой, поскольку ее лорд-отец теперь король… Король дымящейся скалы посреди великого соленого моря, но все-таки король. – С ней ее дурак.

Ухватившись за виверну, чтобы не упасть, Крессен отвернулся от рассвета.

– Помоги мне добраться до кресла, и пусть они войдут.

Пилос взял старика под руку и повел внутрь. В юности Крессен отличался живостью, но сейчас, когда уже рукой подать до восьмидесятых именин, ноги стали слабыми и ненадежными. Два года назад он упал и сломал бедренную кость, которая толком так и не срослась. А в прошлом году, когда он разболелся, всего за несколько дней до того, как лорд Станнис закрыл остров, Цитадель прислала из Старгорода Пилоса – дабы помочь Крессену в его трудах, как ему объяснили. Но правда была слишком очевидна: Пилос прибыл, чтобы заменить старика, когда того не станет. Впрочем, Крессен не возражал. Кто-то в любом случае займет его место, и возможно, даже раньше, чем ему бы хотелось…

Он позволил молодому человеку усадить себя за книги и бумаги.

– Сходи за ней. Нехорошо заставлять леди ждать.

Крессен слабо махнул рукой, поторапливая – как человек, уже не способный торопиться сам. Его плоть покрылась морщинами и пятнами. Под тонкой, как бумага, кожей были видны все косточки и паутина вен. А как они дрожали… эти руки, которые когда-то были уверенными и ловкими…

Пилос вернулся с девочкой – робеющей как обычно. Следом, шаркая и подпрыгивая бочком в странной походке, зашел ее шут. На голове он носил фальшивый шлем из старого жестяного ведра с гребенкой из оленьих рогов, собранных в подобие короны и увешанных коровьим колокольчиками. С каждым его нетвердым шагом колокольчики звенели на разные голоса, издавая звуки вроде: клан-дан, бон-дон, рин-лин, клон-клон-клон.

– Кто явился к нам в такую рань, Пилос? – спросил Крессен.

– Это мы с Пестряком, мейстер, - раздался девичий голосок.

Голубые глаза смотрели на него бесхитростно… Глаза на – увы! – некрасивом лице. Помимо квадратной челюсти лорда-отца и неудачных ушей матери ребенку досталось и собственное уродство – последствие перенесенной серой хвори, едва не сожравшей ее в колыбели. На половине щеки и дальше вниз по шее плоть стала жесткой и мертвой. Треснувшая шелушащаяся кожа, покрытая черными и серыми пятнами, на ощупь была словно каменная.

– Пилос сказал, что мы можем посмотреть на белого ворона.

– Верно, можете, – кивнул Крессен.

Будто он способен ей в чем-то отказать. Жизнь и так ее во многом обделила. Ширен – так звали девочку. В следующие именины ей исполнится десять дет, и она была самым несчастным ребенком, которого когда-либо доводилось знать мейстеру Крессену.

«Ее несчастье – мой позор, – подумал старик, – еще одно свидетельство моих неудач».

– Мейстер Пилос, сделайте одолжение, принесите из птичника ворона для леди Ширен.

– С превеликим удовольствием.

Пилос был вежливым юношей лет двадцати пяти, но вел себя серьезно, как шестидесятилетний мужчина. Эх, побольше бы в нем юмора, побольше жизненного задора… всего того, чего здесь так не хватает! Мрачные места нуждаются в освещении, а не в строгости, а Драконий Камень – одинокая цитадель в водной пустоши, омываемая солеными штормами, с дымящейся тенью горы позади – без сомнения, был мрачен.

Мейстер обязан ехать туда, куда его посылают. Поэтому Крессен явился сюда со своим лордом около двенадцати лет назад и с тех пор служил честно. И все же он никогда не любил Драконий Камень и никогда не считал его по-настоящему своим домом. В последнее время, просыпаясь от беспокойных снов, в которых присутствовала страшная красная женщина, он часто долго не мог понять, где находится.

Дурак повернул клетчатую пеструю голову, чтобы посмотреть, как Пилос поднимается по крутой железной лестнице в птичник. От движения колокольчики звякнули.

– Под водой морской чешуя вместо перьев у птиц, – продекламировал он под теребоньканье, – Я знаю, уж я-то знаю!

Пестряк был жалок даже для шута. Возможно, когда-то он и мог вызывать приступы смеха своими остротами, но море отняло у него этот дар – вместе с половиной разума и всей памятью. Он стал вялым и тучным, часто подергивался, дрожал и нес нелепый вздор. Теперь только девочка смеялась над ним; только ей было не все равно, жив он или мертв.

«Уродливая девочка, скорбный умом шут и старый мейстер в придачу… от такой сказки прослезится и мужчина».

– Посиди со мной, дитя, – подозвал ее Крессен. – Сейчас слишком рано для визитов, едва рассвело. Тебе следовало бы сладко спать в своей постели.

– Мне снились плохие сны, – пожаловалась Ширен. – В них были драконы. Они хотели меня съесть.

Кошмары мучили Ширен столько, сколько знал ее мейстер Крессен.

– Мы уже говорили с тобой об этом, – мягко сказал он. – Драконы не могут ожить, дитя, они высечены из камня. В стародавние времена наш остров был западным форпостом великой Валирии. Именно валирийцы воздвигли эту цитадель, они знали способы придания формы камню, которые мы с тех пор утратили. Все места замка, где стены сходятся под углом, должны быть защищены башнями. Валирийцы вылепляли эти башни в форме драконов, чтобы твердыня казалась страшнее. По той же причине они увенчали стены тысячью горгулий вместо простых зубцов. – Он взял маленькую розовую ладошку в свою тщедушную пятнистую руку и нежно ее сжал. – Так что, как видишь, бояться нечего.

Ширен это не успокоило.

– А как насчет той штуки в небе? Далла и Матрис беседовали у колодца, и Далла рассказала, что слышала, как красная женщина говорила маме, что это драконье дыхание. А если драконы дышат, то они, наверное, оживают, да?

«Ох уж эта красная женщина… – угрюмо подумал мейстер Крессен. – Мало того, что она забила голову матери своим безумием, так теперь ей нужно отравить сны дочери?»

Он еще поговорит с Даллой. Надо строго-настрого запретить ей разносить эти бредни.

– Штука в небе – это комета, милое дитя. Звезда с хвостом, заблудшая на небосклоне. Она скоро пропадет и больше никогда не появится в нашей жизни. Присмотрись к ней, и ты увидишь.

Ширен бесстрашно кивнула.

– Мама сказала, что белый ворон означает, что лето кончилось.

– Так и есть, моя леди. Белые вороны вылетают только из Цитадели.

Пальцы Крессена потянулись к цепочке на шее, каждое звено которой было выковано из отдельного металла; каждое символизировало его владение отдельной областью знаний. Это был ошейник мейстера – отличительный знак ордена. В юной гордыне своей он легко носил его, но теперь цепь казалась тяжелой, а металл неприятно холодил кожу.

– Белые вороны крупнее других и более умны. Их специально вывели для передачи самых важных посланий. Этот сообщил нам, что Конклав собрался, рассмотрел доклады и измерения, проделанные мейстерами по всему Государству, и объявил, что великое лето, наконец, завершилось. Десять лет, две луны и шестнадцать дней длилось это лето – самое длинное лето на памяти живущих.

– Теперь начнет холодать?

Ширен была летним ребенком и никогда не знала настоящего холода.

– Постепенно, – ответил Крессен. – Если боги будут добры, они даруют нам теплую осень и обильный урожай, чтобы мы могли подготовиться к грядущей зиме.

Простолюдины верят, что долгое лето предвещает еще более долгую зиму, но мейстер не хотел пугать ребенка подобными россказнями.

Пестряк вновь звякнул колокольчиками.

– Стоит лето всегда под водой морской, – произнес он нараспев. – Русалки вплетают ненимоны в волоса и носят платья из серебристых водорослей. Я знаю, уж я-то знаю.

Ширен хихикнула.

– Хотела бы я платье из серебристых водорослей.

– Под водой морской снег падает вверх, – продолжил дурак, – а дождь сухой как кость. Я знаю, уж я-то знаю.

– Неужели и вправду пойдет снег? – спросила девочка.

– Пойдет, – кивнул Крессен. «Но я молюсь, чтобы не в ближайшие годы и ненадолго». – А вот и Пилос с птицей!

Ширен вскрикнула от восторга. Даже Крессен не мог не признать, что птица производила сильное впечатление – белая как снег и крупнее любого орла, с блестящими черными глазами, указывавшими на то, что это не простой альбинос, а настоящий чистопородный белый ворон Цитадели.

– Сюда, – позвал он.

Ворон распахнул крылья, взмыл в воздух и, с шумом перелетев через всю комнату, сел прямо на стол возле Крессена.

– Пойду позабочусь о вашем завтраке, – сказал Пилос.

Крессен кивнул.

– Это леди Ширен, – сказал он ворону.

Птица покачала белой головой вверх и вниз, будто кланяясь.

– Леди, – прохрипел ворон. – Леди…

Детский рот широко распахнулся.

– Она разговаривает!

– Всего несколько слов. Но, как я уже говорил, эти птицы очень умны.

– Умная птица, умный муж, умный-преумный дурак, – произнес Пестряк, загремев колокольчиками. – Ох, умный-умный-преумный дурак. Тени пускаются в пляс, милорд, пляши, милорд, пляши, милорд, – запел он, принявшись перепрыгивать с ноги на ногу. – Тени пришли остаться, милорд, останься, милорд, останься, милорд.

Он дергал головой при каждом слове, заставляя колокольчики на рогах звенеть.

Белый ворон закричал и взлетел, хлопая крыльями, чтобы усесться на железные перила лестницы, поднимавшейся к птичнику. Ширен съежилась.

– Он все время поет. Я прошу остановиться, но он меня не слушает. Меня это пугает. Заставь его прекратить.

«И как я это сделаю? – задумался старик. – Когда-то у меня была возможность утихомирить его навсегда, но теперь…»

Пестряк попал к ним еще мальчишкой. Лорд Стеффон, светлая ему память, нашел его в Волантисе, за Узким морем. Король – старый король Эйрис II Таргариен, тогда еще не совсем лишенный рассудка, послал его светлость искать невесту для принца Рэйгара, который не мог жениться на сестрах, поскольку их у него не было.

«Мы нашли великолепного шута, – написал лорд Крессену за две недели до того, как должен был вернуться из своей бесплодной поездки. – Он еще мальчик, но ловкий как обезьяна и остроумный как дюжина придворных. Он жонглирует, придумывает загадки, показывает фокусы и премило поет на четырех языках. Мы купили для него свободу и собираемся привезти домой. Роберт точно будет в восторге. Возможно, он даже Станниса со временем научит смеяться…»

 Крессен с болью вспоминал о том письме. Станниса никто так и не научил смеяться, и уж меньше всего на это был годен мальчишка с пятнистым лицом. Воющий шторм налетел внезапно, и залив Разбитых Кораблей подтвердил истинность своего названия. «Ретивая-под-ветром» – двухмачтовая галера лорда Стеффона развалилась на глазах у обитателей его замка. Двое старших сыновей видели со стены, как корабль отца размолотило о скалы, после чего он пошел ко дну. Сотню гребцов и матросов поглотила вода вместе с лордом Стеффоном Баратеоном и его благородной женой. После шторма в течение нескольких дней каждый прилив оставлял свежий урожай из распухших трупов на берегу возле Штормового Предела.

Мальчика вынесло на третий день. Мейстер Крессен спустился к берегу со всеми – он помогал опознавать погибших. Шут лежал голый, с белой морщинистой кожей, чуть присыпанный песком. Крессен решил было, что это еще один труп, но, когда Джомми ухватил тело за лодыжки, чтобы оттащить к похоронной повозке, мальчик вдруг откашлялся водой и сел. Джомми клялся потом до конца жизни, что плоть Пестряка в тот день была липкой и холодной.

Никто так и не сумел объяснить, что эти два дня шут делал в море. Рыбаки болтали, что дышать под водой его научила русалка в обмен на мужское семя. Сам Пестряк ничего не рассказывал, но способный умный парень, о котором писал лорд Стеффон, так и не добрался до Штормового Предела. Тот мальчик, которого они обнаружили, оказался кем-то другим – сломленным как телом, так и разумом, и едва способным говорить. И уж тем более об остроумии речи уже не шло. Однако его шутовское лицо не оставляло сомнений в том, кто он такой. В Вольном Городе Волантисе было модно татуировать рабов и слуг: от шеи до волос на голове кожа мальчишки была покрыта красными и зелеными квадратами.

– Бедняга сошел с ума, ему больно, и он больше никому не нужен, включая самого себя, – заявил старый сэр Харберт, служивший в те годы кастеляном Штормового Предела. – Самое милосердное, что ты мог бы для него сделать – это наполнить ему кружку маковым молочком. Безболезненный сон – и на этом всё. Он благословил бы тебя, останься у него хоть капля разума.

Но Крессен отказался, и в конце концов победил. Правда, доставила ли эта победа хоть какую-то радость Пестряку? Даже теперь, спустя много лет Крессен не мог ответить на этот вопрос.

«Тени пускаются в пляс, милорд, пляши, милорд, пляши, милорд», – продолжал декламировать дурак, качая головой, от чего колокольчики непрерывно бряцали и звякали: бон-дон, рин-лин, бон-дон.

– Лорд! – вдруг выкрикнул белый ворон, – Лорд, лорд, лорд!

– Дурак поет, что ему вздумается, – сказал мейстер встревоженной принцессе. – Не принимайте его слова близко к сердцу. Завтра он вспомнит другую песню, а эту больше никто никогда не услышит.

«…премило поет на четырех языках», – писал лорд Стеффон.

Быстрым шагом вошел Пилос.

– Прошу прощения, мейстер…

– Ты забыл кашу, – удивленно произнес Крессен.

Это было совсем не похоже на Пилоса.

– Мейстер, сегодня ночью вернулся сэр Давос. Так я услышал на кухне. Я подумал, вы захотите узнать об этом немедленно.

– Давос… Сегодня ночью, говоришь? Где он сейчас?

– У короля. Они провели вместе бóльшую часть ночи.

В прежние времена лорд Станнис разбудил бы Крессена в любое время суток, чтобы вызвать к себе и выслушать его совет.

– Мне следовало сказать, – посетовал Крессен. – Меня следовало разбудить. – Он высвободил руку из пальцев Ширен. – Прошу прощения, миледи, но я должен поговорить с вашим лордом-отцом. Пилос, подай руку. В этом замке слишком много ступеней – их будто добавляют каждую ночь специально, чтобы мне досадить.

Ширен и Пестряк последовали за ними, но ребенка вскоре утомило приноравливаться к плетущейся походке старика, и девочка побежала вперед. Дурак заковылял за ней следом, бешено звеня коровьими колокольчиками.

Читать вторую часть Пролога...