Бессознательное, 7

< Мы — Я — Несущий смерть в ночи ------

— Папочка, я хочу кушать.

— Для тебя, родная, всё, что угодно.

Они танцевали. Так похоже — если внимательно присмотреться к их плавным движениям, подхватить их ритм и качаться рядом, — то это так похоже на танец. Медленный, текучий… перекатывающийся плотью из одного в другого, сливающийся мириадами глаз, разбухающий единым сильным телом и разбегающийся в стороны цепкими паучьими лапками…

Танец тех, кто навечно сохранён в теле Мир-а-Нот. Безупречный в своём исполнении. Созданный из останков уродства и предательства. Все, кого они поглотили. Все, кого не простили, кому вынесли приговор по своим законам, потому что не было другого закона, кроме силы и, преследуя свою цель по пятам, они несли закон в города и поселения, учили ему, судили ним.

— Папочка, я хочу есть.

Всегда хочет и всегда говорит об этом, нарочно подбирая детский голос. Вон уже какая выросла большая — похожа на десятилетнюю девочку, и глаза такие умные-умные! А голосом играет, дразнит, пробуждает в нём все самые лучшие и тёплые чувства, только вот…

— Здесь нет еды, родная.

Больше нет. Они пришли с ветром, принёсшим споры, и выжрали всю деревню, от самой земли, полной червяков и личинок, до верха домов, вырезанных в телах мёртвых грибов. Здесь не осталось никого: ни жителей, ни их прирученных гусениц, ни шёпота в тенях.

— Пойдём?

Нот тянет руку к призрачному силуэту своей второй половинки. Девочка расстроенно кивает и растворяется, оставляет его одного посреди ещё одного загубленного мира...

Немного ранее было тело, ещё живое, но уже готовое сдаться. Тонкая шея существа не могла выдержать вес Мир-а-Нот, а тот не мог выдержать взгляда сетчатых круглых глаз, будто их чёрные бусины осуждали его за что-то. За что? Неужели за одиночество этого существа? Или, может, за то, что обрёк его на смерть последним?

Это было неважно. В конечном итоге путь кузнечика закончился так же бесславно, как и других подобных ему существ в бесконечном лесу оголённых стволов. Деревья уходили так высоко, что листва сохранилась только прошлогодняя — плотным шаром, будто стекло, стелилась она под ногами и звонко хрустела, не скрывала ни единого шага. И когда в тишине лишённых движения и жизни тел раздался хруст, Мир-а-Нот были ошеломлены, готовы сражаться, рвать и терзать, но как бы они ни озирались, не нашли — кого.

Лишь минутой позже они увидели дыру в туловище кузнечика. Дыру — в покрове под ними.

Что-то — кто-то — вырвался наружу из мёртвого тела и проделал себе путь к жизни. Как бы отчаянно Мир-а-Нот не царапали стекло из листьев, ни его ногти, ни нож не могли проделать дыры больше, и даже трещины, царапины или скола не оставалось на поверхности.

И эта мысль:

 — билась, стучалась в висках.

Родилось? Это было невозможно — в расколотых мирах никто не рожал детей. Но существо... крохотное, живое существо вылезло из тела. Что это, если не рождение?

Что это, если не знак свыше?..

— Папочка, кто эти люди?

Их так много — живых людей, так похожих и непохожих друг на друга. Все они единым потоком несутся к большим воротам замка, их лица заменяют маски гнева, отчаяния и желания убивать. Толпа разбивается, поднимается, как тысячи копошащихся жуков, по воротам вверх, к самой крыше.

— Революционеры.

Ярким пламенем встречают их наверху, вынуждают отступить, но люди не сдаются. С новой силой они штурмуют здание с других сторон. Реки крови, стоны боли — всё это так прекрасно, так близко Мир-а-Нот. Всё это — то, что никогда не случалось в Квадратном городе.

— Рево... что? Это съедобно?

Военные на крышах целятся из луков и арбалетов, тычут копьями в тех, кто хватается за край. Порох в этом мире не работает, но тяжёлые пушки и их ядра, принесённые сюда сквозь время и грань между живым и мёртвым, смахивают собой целые группы людей и утаскивают к самой земле.

— Нет, если только ты не хочешь потом мучиться изжогой. К тому же, они заняты. Не стоит отвлекать старших от их очень важных дел.

— Но я хочу есть...

Хмурится, дует щёчки, вот-вот заплачет. Она подросла, теперь достаёт ему до плеча. Пускай девочка и не вышла похожей на них, всё же она его дочь. Бледная, чуть-чуть косоглазая, носящая чёрные с зелёным, как и он, одежды — его плоть и кровь. Нот чуть наклоняется, шепчет на ушко:

— Только кусочек, ладно?

Полных губ касается улыбка. Она берёт первая. Как суп зачёрпывает. Чёрп — и что-то осталось, а что-то растеклось через край и дальше бултыхается с остальным. Люди в массе ничего не замечают. Маленькая Мир и большой Нот откусывают по кусочку от толпы: отставшие, раненые, при смерти и те, кто остался им помогать.

— Теперь я знаю, кто такие революционеры.

Девочка стирает кровь с уголков рта.

— И кто же, милая?

Обувь, куртки, бесполезное оружие валяются вокруг. Эти вещи больше никому не нужны, а их владельцы теперь — мысли и память Мир-а-Нот.

— Они идут против порядка. Помнишь, ты говорил мне про дяденьку, который нарушил порядок?

Вдалеке что-то взрывается, раскатом грома звук отскакивает от стен. Огненный блеск появляется и тонет в глазах Мир.

— …

— Повстанец, — девочка указывает на толпу, с рёвом мчавшуюся в другую сторону, — как и они. Недостойный, пришедший только для того, чтобы всё разрушить. Как и они. Чего они добиваются? Разрушений. Всё, что они сделали — уничтожили то, что было создано до них. Хаос и беспорядок — вот их стихия. Давай их накажем, папочка.

Нот смотрит на дочь, на людей, снова на дочь. Она права. Не зря же они сюда пришли в самый разгар войны? Они пришли нести слово закона. Дочь права, всегда, как и должна быть права сестра, видящая истинную суть вещей. Непохожая на них, маленькая Мир впитывает знания с отобранной жизнью, и в устах её — правда.

— Покараем их, — решает несущий смерть в ночи.

Было время, когда Мир-а-Нот сидели на вершине мягкого образования и вглядывались вдаль, будто оттуда мог прилететь монстр и принести благие вести на своих раскидистых крыльях. Монстры прилетали, по двое, по трое, и улетали прочь, так ничего и не принеся. Иногда им хотелось схватить одного из них за лапки, оторвать их и сбросить в бездну. Слушать, какой крик издает птица, падая рядом.

Но они этого не делали, а птицы всё летали туда-сюда, и в мире царил порядок.

Когда им это надоело, Мир-а-Нот пошли искать путь к маяку — к столбу света, непрерывно пытавшемся прорваться через густую пелену туч.

Самое спокойное время в их жизни.

А потом голос вернулся. Не те сотни поглощённых душ, что ныли и выли, и ревели, и молили о свободе, заточённые в них… Этот пуще прежнего назойливо шептался. Не замолкал даже в те моменты, когда Мир-а-Нот заглядывали в себя, и даже наоборот, с остервенением кричал, когда мог. Он не исчез со светом маяка, не растворился в суете следующего мира и не захлебнулся в новой крови.

Голос всегда рядом с ними.

Он и есть — они.

Они…

…тела в танце, узлы людей, груды костей, и желтоглазая улыбка над ними, скалится, скалится, облизывается, усмехается…

Идея, ставшая целью: заполнить в себе пустоту, создав новую жизнь.

— Папочка, почему они нас не пропускают?

Её рука уже почти настоящая, ощущается холодком при касании. Если взмахнуть — не рассеется, а если ударить — ей будет больно. Так хочется уже крепко взяться за неё и не отпускать, но нужно потерпеть ещё совсем чуть-чуть. Дать ей время окрепнуть.

— Я не знаю, детка.

— Не знаешь чего, как тебя зовут? — люди неприязненно смотрят на Мир-а-Нот.

Их всего четверо: крупных мужчин, в таких латах и с таким оружием, будто они когда-то защищали самого короля, а теперь скитаются по мирам и берутся за любую работу. В этот раз — охранять ворота от непрошенных людей.

— В городе сейчас проходит ярмарка, — говорит другой человек, — и мы пускаем только тех, кто приглашён. Ты приглашён?

— А что такое ярмарка, папочка?

Золотые шатры, сочные плоды и новые пути. Нот хочет рассказать дочери о необычных существах, их культурах и крепких объятиях, которыми те выражают доверие…

— Эти дяди должны приглашать тех, кто ещё не приглашён. Я хочу на ярмарку.

За спиной уже начинают недовольно бурчать другие гости.

— Не сейчас, родная. Пойдём.

— Да с кем ты говоришь? — разводит руками стражник.

— Они несправедливы. Все имеют право посетить ярмарку.

— Как нам попасть внутрь?

— Кому это нам?

— Они не имеют право задерживать нас, папочка. Твой закон был для всех.

— Нам, мне… нам.

— Иди-ка отсюда, не задерживай очередь.

— Мы хотим пройти.

— Твой закон для всех.

— Уходи!

Толпа ворчит, вьючные собаки лают. Стражник берёт за плечо Нот, толкает прочь.

— Иди… те.

И они отходят в сторону: Нот, несущий смерть в ночи, Мир, его маленькая дочь, и стражник, звенящий кольцами на поясе.

— Папочка, я хочу кушать.

Смотрит, голодная. Осуждает без слов: эти люди — нарушители закона и должны быть наказаны.

— Вот отсюда, — стражник отпускает их, указывает на дорогу, — вон туда, и не возвращайся. Здесь не место таким чокнутым.

— Они не видят меня? — девочка хватает отца за рукав, тянет, как может, но призрачные пальцы в итоге соскальзывают вниз. — Я что, для них не существую?

Стражник уходит. Толпа по одному рассасывается, проходит за большие ворота.

— Это не так, дорогая. Нужно немного времени. Ещё совсем немного.

Поджимает губы и скрещивает руки на груди. Нот понимает — дочь будет спорить.

— Они грубые. Ты должен их наказать.

Оборачивается, смотрит на толпу: люди с ошейниками, высокие существа в шелках, широкие шляпы скрывают лица, полосатые вьючные животные ковыляют параллельно им — их немного, маленьких торговых караванов, но они приходят сюда, в цветущий город под зелёным небом. Тут заканчиваются старые договора и начинаются новые, свободные находят новых рабов, а деньги перетекают в чужие кошельки.

— Эти люди не сделали ничего дурного.

Лицо дочери не меняется, всё такая же маска недовольства. Только правый глаз закатывается в глазницу и возвращается назад, чуть подкашивая в сторону толпы.

— Они отрицают меня, папочка, — её губы уже не шевелятся, а голос звенит в голове. — Ты позволишь им так со мной обращаться?

— Лучше пойдём… — тянется к ней.

— Нет, — шаг назад. Оба глаза фокусируются на Нот. — Я устала и хочу есть. А они делают вид, что меня нет, отрицают жизнь. Отрицают меня. Ты и дальше позволишь им смеяться над тобой? 

Никто не смеялся — хочет сказать, но не может. Рот наполнился слюной, острые зубы готовы выпрыгнуть из дёсен и рвать плоть, стоит только разомкнуть губы.

— Ты создал законы в мире, где все были счастливы, а эти люди — попирают их и решают, кому жить, а кому уходить. Накажи их. 

Ему бьют в лицо образом: кроваво-красные куски отдираются от костей и в кружат в вихре.

— Оторви им головы.

С позвоночным столбом, вывернутыми челюстями, пустыми глазницами. 

— Сожри их сердца. Никто не может решать, кроме тебя! Принеси мне их души!

Голос кричит в голове. Каждое его слово — правда.

— Разве ты не видишь, папочка? — Мир говорит, глаза полны слёз. — Я очень хочу есть!!!

— Для тебя, родная, всё, что угодно.