Белая тьма Начо Дуато
Всеволод Митителло| к оглавлению |
Хореограф Начо Дуато сделал прощальный подарок Михайловскому театру, покидая его после трёхлетнего пребывания на должности руководителя балетной труппы. В спектакль «Балеты Начо Дуато», показанный в начале мая, кроме уже шедших на сцене театра балетов «Без слов» и «Прелюдии» включена «Белая тьма», поставленная в Мадриде в 2001 году.
Три балета хореографически мало отличаются друг от друга — везде примерно один набор современной лексики в средних темпах. Видны Килиан и Форсайт, только замедленные и разбавленные. Композиционными пружинами служат стандартные мелодраматические формулы отношений —пары и треугольники. Смысловую законченность дуэтам и трио иной раз придаёт какой-нибудь неожиданный сценический жест, как в балете «Без слов», когда пауза от прервавшейся музыки и движения танцоров разрешаются музыкально-хореографическим кадансом — танцовщики, трогательно взявшись за руки, пешком уходят со сцены спиной к залу.
Можно обнаружить и ряд аллюзий на классические балетные сцены (в «Прелюдии» можно без труда узнать кордебалет вилис из «Жизели»), что в сочетании с декорациями в подчеркнуто романтически-балетном стиле («лунный» и «морской» пейзажи, лиственные обрамления сцены, «концертная» люстра и т. д.), видимо, символизирует признательность испанца приютившему его балетному Петербургу.
Что касается музыки, от западных хореографических гастролёров мы привыкли ждать, кроме расширения собственно хореографического кругозора, ещё и обновления границ нашего (как публики, так и артистов) балетного слуха, привыкшего к вальсам, полькам и галопам. Нельзя сказать, что песни Шуберта в переложении для виолончели и фортепиано (балет «Без слов»), а также Гендель, Бетховен и даже Бриттен («Прелюдия») — новость в нашей филармонической жизни, но для русской балетной сцены они безусловно свежи. И совсем уж по разряду экстравагантностей у нас проходит Карл Дженкинс, музыкальный дилетант из рокеров (его «Месса мира. Вооружённый человек» сделала несколько лет назад лёгкий шум). Сюита из его подражаний Джону Адамсу и Шостаковичу легла в основу «Белой тьмы». Оркестр Михайловского театра не был вполне готов к такому перепаду стилей — от Генделя до Дженкинса. Играли хоть и аккуратно, но без отточенности штриха и ясности во фразе, широкими среднерусскими мазками. К перепаду, похоже, не был готов и приглашённый дирижер Мариус Стравинский, о котором определённо можно сказать только то, что он внучатый племянник Игоря Фёдоровича.
Выбор музыки к спектаклю, хотя и не очень тривиальный, продемонстрировал изрядную пестроту стиля и вкуса. Но если в первых двух балетах отношения музыки с танцем были не вполне ясны (разная музыка c разной степенью синхронизации подкладывалась под один хореографический стиль), то в третьем балете, кажется, наконец было достигнуто равновесие.
Графоманская музыка Дженкинса удивительным образом совпала с хореографией Дуато как по плотности событий, так и по структуре. Композиция «Белой тьмы» построена на сопоставлении дуэта солистов с четырьмя парами кордебалета. Солисты создают образ некоей пары, испытывающей проблемы с наркотиками, а кордебалет символизирует действие наркотиков на человека, а может быть, демонстрирует самих наркоманов. Странным образом наиболее интересным оказался именно наркоманский кинетический образ с его быстрыми темпами, ломаной пластикой и неожиданными ритмами. Всякое же возвращение дуэта вновь придавало вязкость сценическому времени и неразборчивость танцевальному рисунку. Финал в сочетании с шостаковичеобразной пассакалией стал ещё одним совпадением Дженкинса с Дуато — по насыщенности и качеству пафоса, создавшего неприятно назидательный, морализирующий эффект. К этому, впрочем, нас приготовила уже аннотация в программке, в которой было сказано о «размышлении на больную и неоднозначную тему». Однако кроме того, что тема наркотиков — скорее как раз однозначная, заявление о высказывании художника на «актуальную тему» заранее придает этому высказыванию привкус социальной рекламы. А столь явно разъяснённый сюжет сводит хореографическую композицию к иллюстрации для лучшего усвоения темы.
Однако и мелодраматический психологизм, и проповедь очевидного могли обратиться в достоинства, если бы хореограф продемонстрировал главное — узнаваемый хореографический почерк и яркость пластических решений. Но в этом спектакле под кружевом движений и поз, за эффектными декорациями и стильной скупостью костюмов скрывается, скорее всего, только вынесенная в заглавие белая тьма.