Бабушка оторвалась от чтения
👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻
Бабушка оторвалась от чтения
КОМПАНИЯ
О проекте
Новости
Помощь
ПРОДУКТЫ
Чеклисты
Кнопка «Поделиться»
Программа для медиа
КОМЬЮНИТИ
Афиша ЖЖ
Фрэнк — талисман ЖЖ
Стильный мерч
English
Deutsch
Dansk
español
Français
Italiano
Русский
Українська
Беларуская
日本語
Português
Esperanto
עברית
Nederlands
Magyar
Gaeilge
íslenska
suomi
Ελληνικά
Norsk bokmål
Svenska
polski
简体中文
Latviešu
Türkçe
Bahasa Melayu
हिन्दी
Brazilian Portuguese
Chinese Traditional
Lietuvių
Norsk nynorsk
English Deutsch Dansk español Français Italiano Русский Українська Беларуская 日本語 Português Esperanto עברית Nederlands Magyar Gaeilge íslenska suomi Ελληνικά Norsk bokmål Svenska polski 简体中文 Latviešu Türkçe Bahasa Melayu हिन्दी Brazilian Portuguese Chinese Traditional Lietuvių Norsk nynorsk
Политика конфиденциальности
Пользовательское соглашение
Помощь
LiveJournal
Топ
English
Deutsch
Dansk
español
Français
Italiano
Русский
Українська
Беларуская
日本語
Português
Esperanto
עברית
Nederlands
Magyar
Gaeilge
íslenska
suomi
Ελληνικά
Norsk bokmål
Svenska
polski
简体中文
Latviešu
Türkçe
Bahasa Melayu
हिन्दी
Brazilian Portuguese
Chinese Traditional
Lietuvių
Norsk nynorsk
English Deutsch Dansk español Français Italiano Русский Українська Беларуская 日本語 Português Esperanto עברית Nederlands Magyar Gaeilge íslenska suomi Ελληνικά Norsk bokmål Svenska polski 简体中文 Latviešu Türkçe Bahasa Melayu हिन्दी Brazilian Portuguese Chinese Traditional Lietuvių Norsk nynorsk
Нет аккаунта?
Зарегистрироваться
Мы вышли из институтского корпуса, пересекли парк и зашагали по Брест-Литовскому. Поздний сентябрь радовал солнцем и неповторимой осенней свежестью, под ноги, осыпаясь с веток, падали каштаны, выскакивая из расколовшейся скорлупы, словно маленькие веселые негритята. В «Шапито» мы заняли столик в глубине кафе. Ярик был весел и трещал без умолку, сочиняя на ходу небылицы о стройбатовских буднях, Даша молчала и держалась подчеркнуто холодно. Наконец, к нам подошел официант – тот самый молодой человек со смешными усиками под угреватым носом, с которым я так мило побеседовал три месяца назад. На сей раз нос его был чист от угрей, а усики сбриты. – Что будем заказы... О! – проговорил он, узнав меня. – какая встреча. Рад приветствовать. – Взаимно, – ответил я. – Тебя еще не уволили? – Нет. А ты, я смотрю, перешел на мужскую одежду. Где твоя розовая кофточка? – Разонравилась, – ответил я. – Даша конфисковала. Окончательно и бесповоротно. – Помню, помню, – кивнул официант, разглядывая Дашу. – Твоя девушка, да? А это, – он кивнул на Ярика, – твой парень? – Чего? – не понял Ярик. – Ничего, – ответил я, похлопав Ярика по плечу. – Мальчик шутит. Он здесь пообвыкся за последние месяцы, избавился от угрей и профессионально обнаглел. – Я не люблю шуток, – Ярик сурово глянул на официнта, – У меня на них аллергия. Короче. Нам три порции коньяка. И три кофе. И побыстрей. – Две, – молвила Даша. – Что две? – Две порции коньяка. – Почему? – Я не пью. – Совсем, что ли? – Совсем. И не курю, если тебя это интересует. Еще вопросы? – Достаточно, Даша, – сказал я. – Остальное Ярика не касается. – Что меня не касается? – не понял Ярик. – Ничего тебя не касается, – отрезала Даша. – Знаете что, мальчики, я, пожалуй, пойду. А вы оставайтесь, пейте коньяк, празднуйте встречу армейских друзей. Даша выразительно глянула на меня. – Как хочешь, – пожал плечами я. – Даже так? – А как еще? – Я что-то ничего не пойму, – проговорил Ярик. – Тебе, Ярослав, и не надо ничего понимать, – процедила Даша. – Тебе к лицу непонимание. Всего хорошего. Она поднялась из-за стола и направилась к выходу. В дверях оглянулась. Я с приветливым равнодушием помахал ей рукой. – Так что будем заказывать? – напомнил о своем существовании официант. – Два коньяка, – сказал я. – А кофе? – Кофе не надо. Официант хмыкнул и удалился. – Чего это она? – поинтересовался Ярик. – Кто она? – рассеянно спросил я. – Даша. – Ничего. Ревнует. – Ко мне?! – Ко всем. И ко всему. И не только меня. Ревнует весь мир ко всему миру. Потому что не всё его обожание достается ей одной. – Ничего себе, – сказал Ярик. – И на чёрта ты с такой связался? – Потому что я ее люблю. Дурак ты, Ярик. – Да-а, – протянул Ярик, – странная штука любовь. Вот, помню, у меня... – Извини, Ярик, – оборвал его я, – мне в туалет нужно Оставив Ярослава, я направился в уборную. Там я открыл кран с холодной водой, ополоснул лицо и глянул в зеркало. – Всё правильно, – сказал я своему отражению. – Королева... Статуя... Дура. Когда я вернулся, на столе уже стояли два стакана с коньяком. – Вовремя, – сказал я. – Ты по второй не заказывал? – Нет, – удивился Ярик. – А надо было? – Надо было. Чувствую, одной порции сегодня будет мало... Около недели я и Даша не звонили друг другу. Было непонятно, что возьмет верх – моя привязанность к ней или ее потребность вызывать восхищение. Зато Ярик стал названивать мне чуть ли не ежедневно, предлагая прошвырнуться по городу в поисках свежей дичи. – Нужна смена впечатлений, – менторским тоном пояснял он. – Это занимает ум... – Под какие проценты? – интересовался я. – Хорошо, чтоб не давать тебе повода остроумнчать, выражусь проще: клин кином вышибают. – Береги честь смолоду, а телегу зимой, – отзывался я. – Так ты не хочешь поохотиться? – Хочу. Ярик оказался таким умелым охотником, что дичь, завидев его, разве что не бросалась в рассыпную. Самой вежливой реакцией на его попытку познакомиться было короткое «отвали». – Не мой день, – с благодушной улыбкой пожимал плечами Ярик, словно давал понять, будто за плечами у него столько прицельных выстрелов, что пара-тройка осечек в счет не идут. – А какой твой день? – спрашивал я. – Тридцать второе сентября? – Не смешно, – отвечал Ярик. – В одиночку я бы уже давно кого-нибудь подцепил. Твое присутствие отпугивает добычу. – Не иначе, – кивал я. – Я думаю, нужно сменить тактику, – продолжал разглогольствовать Ярик. – Что мы всё по улице шляемся, как голодранцы. Будем кадрить в каком-нибудь шикарном кафе или в баре. Пусть видят, что у нас есть деньги. У тебя, кстати, деньги есть? – Есть. – Это хорошо, потому что у меня нету. Пошли в Пассаж. На углу Крещатика и Пассажа было, как всегда людно, с открытых террас кофеен по обе стороны переулка доносились, сливаясь в единый гул, голоса, звон стаканов и звяканье ложек о металлические вазочки с мороженым. Под одной из террас скромно приютился своего рода символ нового времени – первый в Киеве платный туалет. Желающих воспользоваться этим новшеством и оплатить свои потребности гривенником было не слишком много, поэтому между дверьми, помеченными буквами «М» и «Ж» стоял зазывала, молодой двухметровый детина расплывчатой наружности, и методично выкрикивал: – Не проходим мимо! Платный туалет! Мальчики налево, девочки направо! Мальчики налево, девочки направо! – Ты посмотри на него, – проговорил Ярик. – Бык, амбал. Ему бы в шахте работать, а не людей в туалеты заманивать. – Подойдем? – предложил я. Мне не столько приспичило воспользоваться местными услугами, сколько захотелось поговорить с зазывалой о тонкостях его профессии. Завидев наше скромное общество, детина оживился и направил всю мощь своего призыва в нашу сторону: – Платный туалет! Не проходим мимо! Мальчики налево, девочки направо! – А сам-то чего посредине стоишь? – спросил я у него. – До сих пор не определился? Зазывала оскеся. – Зайдешь пописать – войду следом и определюсь, – буркнул он. После чего принялся выкрикивать по-новой: – Не проходим мимо! Мальчики налево, девочки направо... – Это что, – сказал мне Ярик. – Я вот, когда служил, был в увале в Москве, так там на фасаде одного платного туалета сразу три двери обнаружил. С табличками. На левой «М», на правой «Ж», а на средней «Администрация». Честно тебе скажу, не удивился. Я всегда подозревал, что за всякого рода администрациями водятся некоторые странности. Ну что, в кафешку? – А смысл? – ответил я. – Тьма народу, не то что познакомиться – присесть негде. Поищем местечко поукромней. Мы спустились в переход, пересекли многолюдную «Рулетку» с едва начинавшими в ту пору закипать на ней политическими страстями, и углубились в одну из отходящих от нее лучами улиц. Внезапно Ярик остановился. – Слушай, – сказал он, – я понял, в чем наша проблема. – Ты в глобальном масштабе? – поинтересовался я. – В общечеловеческом? – На такую ерунду у меня нет времени. Я конкретно о нас. Мы слишком похожи на остальных. Мы сливаемся с толпой. Нужна изюминка. – Тебе, Ярик, нужен целый фунт изюма. – Очень смешно. У меня, кажется, есть идея. Ты ведь в инязе учишься, английский преподаешь... – Это карается законом? – Помолчи. А что если мы выдадим тебя за американца? – В каком смысле «выдадим»? – не понял я. – Что это за извращенное сводничество? – Ну, то есть, будем говорить, что ты – американец. – Я – американец? – Конечно. Типичный. А я – скромный переводчик при твоей особе, – смиренно добавил Ярик. – Ты – переводчик? Ты хоть знаешь английский? – В пределах средней школы. – Я бы даже сказал – усредненной. – Ах, да какая разница! Если что – ты немного говоришь по-русски. Правда, с жутким акцентом. Ты пойми, все девчонки обожают иностранцев. А уж американцев и вовсе считает то ли полубогами, то ли инопланетянами. А тут – нате вам – живой янки-дудль в натуральном виде. Как тебе идея? – Идея, – сказал я, – настолько дурацкая, что определенно мне нравится. – Отлично! – обрадовался Ярик. – Только надо будет сперва потренироваться на нейтральной территории, а там уж можно выходить на тропу войны. – На нейтральной территории – это где? – Да хоть здесь. – Ярик указал на маленький домик с мезонином, уютно расположившийся в переулке под шелковичным деревом. У входа в домик висела табличка на украинском языке: «Лiтературно-меморiальний будинок-музей Тараса Шевченка». – Глупее ничего не мог придумать? – хмыкнул я. – А что? Предствляешь, заходим, а там сидит гарна украйиньска дивчина в сорочке-вышиванке, на голове венок с цветными ленточками... – Ладно, – я махнул рукой, – пошли. Гарной дивчины внутри музея не обнаружилось. Вместо нее в небольшом полутемном фойе сидела бабушка в расшитом цветами селянском платке, перед нею стояла большая расписная кружка с чаем, а в руках она держала лист бумаги, покрытый неряшливыми каракулями. – Добрый день, – учтиво поздоровался Ярик. Бабушка оторвалась от чтения и подняла на нас немного близорукие глаза. – Hi!* – бодро произнес я, пытаясь изобразить голливудскую улыбку. Кажется, улыбка получилась не слишком ослепительной. – Здрастуйтэ, – отозвалась бабушка. – То вы до музэю прыйшлы? – Так, – важно ответил Ярик. – А цей? – бабушка кивнула на меня. – Я щось нэ зрозумила, що вин такэ сказав. – Он поздоровался, – объяснил Ярик и, зачем-то понизив голос, добавил: – Он американец. – Брэшеш, – сказала бабушка. – Шоб я здох! – заверил ее Ярик. Бабушка глянула на меня. – Амэрыканэць? – спросила она. Я чуть было не ответил: «шо?», но, вовремя взяв себя в руки, улыбнулся по-новой и произнес: – I beg your pardon?** – Кажу – амэрыканэць? – Oh, American! Yes.*** Я и в самом деле выглядел стопроцентным американцем: на мне были самопальные джинсы «Wrangler», польские кроссовки и небесного цвета эстонская рубашка с темно-синим узором. – Амэрыканэць, – покачав головой, повторила бабушка. – Маеш сурпрыз... И що вин тут робыть? – Та ничого., – отмахнулся Ярик. – Приехал в Киев, ходит, глазеет, а я его сопровождаю. Устал уже, как собака, все ноги исходил, а он, сволочь тупоголовая, всё никак не насмотрится. – Shut up, you fucking asshole,**** – с обаятельнейшей улыбкой изрек я. – Говорит, как ему нравится наш город, – перевел Ярик. – Город у нас гарный, – гордо сказала бабушка. – Дуже гарный. Сама я, правда, у Броварах живу, щоранку на роботу йиду. – Она выразительно глянула на меня. – Pardon? – Я снова улыбнулся, чувствуя себя идиотом. – Кажу, у Броварах живу. – Бабушка повысила голос. – Чув? Бро-ва-ры! – Зачем вы на него кричите? – удивился Ярик. – Он ведь иностранец, а не глухой. – Иностранэць, – вздохнула бабушка. – Амэрыканэць... От внук мий у армийи зараз служить, пыше, що захыщае Батькивщыну от ворогив. От кого ж вин йийи захищае, якщо воны вже тут? – Та ладно, – примирительно заметил Ярик. – Какой он ворог? Обычный себе американец. – Ось, лыста вид нього чытаю, – не слушая Ярика, продолжала бабушка. – Пыше, що згадуе нашу хату, и садочок, и яблуню у садочку, и яки на ний яблучка рослы – гарнэньки, румъяни, смачни. Вышлы мэни, пыше, бабулю, оти яблучка з нашойи яблунькы. Покуштую яблучка и хату нашу згадаю, и садочок биля хаты, и яблуню у садочку... И сальця домашнього вышлы. А як чэрэз яблучка сальце у посылку нэ влизэ, то ты, пышэ, бабулю, повыкыдуй звидты оти яблука и просто сала вышлы, бо дуже йисты хочэться... – Вы извините, – сказал Ярик, – а музей нам можно посмотреть? – Музэй? – бабушка с недоумением уставилась на него. – Музэй можна. Она хлебнула из кружки остывший чай и, кряхтя, приподнялась из-за стола. – Ну, пийшлы, – сказала она. Бабушка водила нас по комнаткам музея, сопровождая экскурсию простыми и бесхитростными замечаниями: – Отут вин йив.... Отут спав... Отут щось соби пысав... Багато пысав. Дуже був працьовыта людына... А нагори в нього майстэрня була. – Master-room upstairs,***** – талантливо перевел Ярик. – Master-room yourself, – учтиво огрызнулся я. – It’s studio. Can I have a look?****** – Он хочет мастерскую посмотреть, – сказал Ярик. – Yes, очэн хочэт, – я снова продемонстрировал голливудский оскал, который мог бы послужить наглядным пособием для лекций о вреде курения. – Вообщэ-то, мы туды просто людэй нэ водымо, – с сомнением произнесла бабушка. – Тилькы экскурсии... Ну, гаразд. Для амэрыканьця... Мы поднялись наверх. Мастерская была небольшой, но светлой комнатой, на залитых солнцем стенах висели офорты, в углу у окна расположился мольберт, а к соседней стене притулилаясь витрина с живописными принадлежностями, среди которых внимание мое привлекли кисточки – отличного качества, с аккуратно, волосок к волоску, подогнанной щетиной. Дело в том, что помимо уроков английского я занимался тем, что писал картины, а достать в Киеве хорошие кисти на ту пору было делом немыслимым. – Brushes!******* – воскликнул я. – Що? – не поняла бабушка. Ярик уставился на меня с недоумением. Видимо, это слово выходило за пределы его познаний в английском. – Brushes! – повторил я, тыча в витрину пальцем. Ярик безмолвствовал. – Кис-точ-ки! – с усилием коверкая свою речь, проговорил я. – Так, – кивнула головой бабушка. – Кысточки. Пэнзлыкы. – Can I take them? Можно я их... взят? – Я больше не надеялся на Ярика. – Що значыть взять? – не поняла старушка. – I’m a painter too.******** Я тоже... – Я проделал рукою несколько взмахов, долженствующих символизировать труд живописца. – Дирижер, – перевел Ярик. – Idiot,********* – сказал я. – I’m… Я ест... художный. – Он художник, – исправился Ярик. – И що? – Ему кисти нужны, а купить негде. – Нет гдэ, – сокрушенно подтвердил я. – Я их взят... Чут-чут рисоват. Потом вернут... – Вин що, дурный? – бабушка уставались на меня, потом на Ярика. – Поясны оцьому амэрыканському опудалу, що це экспонат. – Я их помит... Чисти вернут, – продолжал клянчить я. – Ой, матинко моя, – бабушка схватилась за голову. – И навищо я вас сюды пустыла... Скажи йому, що цэ музэй, що ничого тут браты нэ можна... Що у ных, в Амэрыци, музэйив нэма? Це Шевченка кисти! – рявкнула она мне в лицо. – Розумиеш, бэзтолочь? Шевченка! – He’s dead, – добродушно констатировал я. – Он ест... умэр. He doesn’t need them any more… Они ему болше не нужно... Я помыт и вэрнут... – Я його зараз прыбью, – сказала бабушка. – Скажи йому, що ниякых кистей вин нэ получэ. – No brushes,********** – лаконично перевел Ярик. – No? – расстроился я. – Ноу, – подтвердила бабушка. – Ой лышенько, що я такэ кажу... Всэ, з мэнэ досыть. Спускаемось. Мы покинули мастерскую и спустились в фойе. – Уси нэрвы мэни потрэпав, падлюка, – тяжело дыша, проговорила бабушка. – Щоб я ще одного амэрыканця до музэю пустыла... Трэба будэ внуку напысаты, щоб вин там у армийи нэ про сало думав, а Батькивщыну як слид вид ворогив захыщав... – Sorry, – сказал я. – Он сожалеет, – объяснил Ярик. – Сожалеет... Хиба так можна знущатыся з людэй... – А давайте он вам что-нибудь в книгу отзывов напишет. – Хто? Оцей? Йому балакаты мало, вин щэ пысаты хочэ? Що вин там напыше? – Щось гарнэ. Он хорошо напишет. Приятно же, что даже американцы интересуются Шевченко. – Гаразд, хай пыше. Тилькы щоб бэз матюков. З нього станэ. Холера така... Она протянула мне книгу отзывов. Я подумал и написал: «The Eleventh Commandment: thou shalt not borrow from the dead. September 29, 1987. Moses».*********** После истории в музее Ярик несколько раз призывал меня открыть американский охотничий сезон в центре города, но у меня не было настроения. Кроме того, я помирился с Дашей – видимо, только для того, чтобы через пару недель снова с ней поссориться. Подобные перепады стали для нас чем-то хроническим, вроде запоев. Как ни странно, первой на мировую шла всегда Даша. При всем своем эгоизме она с чуткостью барометра угадывала мое внутреннее состояние и делала шаг навстречу, но делала его так, словно снисходительно прощала меня. А когда я из ощетиневшегося дикобраза превращался в ручного мопса, вновь становилась собой – властной, холодной и неприступной. Ярика Даша переносила с трудом – непутевый, легкомысленный и совершенно беззлобный, он почему-то доводил ее до бешенства. – Не понимаю, как ты можешь общаться с этим человеком, – говорила она. – С ним легко, – отвечал я. – И всё? – А разве мало? – По-моему, мало. – Хорошо. Он смешной, нелепый, безответственный, ленивый, без особых моральных принципов. Этого достаточно? – Тебя нравятся такие люди? – Естественно. – Это как раз противоестественно. – Для кого как. – Подобные личности ничего в этой жизни не добьются. – Зато никого не добьют. Даша устало вздыхала. – Я знаю, почему он тебе нравится. – Почему же? – Потому что ты и сам такой. Беспринципный аморальный тип, напрочь лишенный целеустремленности. – Надеюсь, что так. Любимое занятие принципиальных моралистов – целеустремленно шагать по трупам. – А твое любимое занятие какое? – Отпускать на волю воздушные шарики. Им так хочется улететь, а какая-то сволочь держит их за нитку или привязывает к чему-нибудь тяжелому. Одна сила т
Обнаженная красотка на подоконнике с покрывалом
Письки девушек под юбкой (36 фото)
Возбужденная дамочка в постели