БАБУШКИНА РУСЬ, КОТОРУЮ Я ПОТЕРЯЛ

Именно об этом русском ковчеге нужно снимать фильмы, господин Сокуров.

Первому фото 25 лет. Тут пятилетний я с привычным по жизни выражением лица наверняка глубоко озабочен тяжелейшим для соотечественников 1998-м годом, сховавшись от последствий кризиса почти на полтора года, до осени 1999-го, в сердце Мерянской Руси, на родине мамы, у бабушки в глухой, вымирающей (нынче уже вымершей) деревне под древним Галичем (Мерьским, а не Волынским, если что) в доме севернорусского типа на возвышенности у самого леса, обособленном от остальной деревни речушкой Ингирь. Будто собственный ковчег, окруженный лесом, речкой и морем травы с пирсом в виде глинистой двухколейной дороги и бревенчатого мостка через Ингирь, соединявших нас с "большой землей".

На втором фото – бабушкин дом по состоянию на 2020-й, в нем я не гостил уже два десятка лет, потому что все эти годы меня там больше некому встретить у калитки... Этот давно заброшенный дом для меня – символ стремительно уходящей в небытие исторической Руси.

Лично для меня конец XX века был лучшим периодом в жизни. Пишу по памяти для себя о ярчайших дошкольных и раннешкольных впечатлениях. Могу быть где-то неточен и что-то забыть.

В те годы меня окружали:

– Лес с черникой и радовавшими мои ясны очи подосиновиками (на мухоморы я тоже смотреть любил, было в них что-то вызывающее почтение), тогда как другие почему-то любили белые грибы в супчанском, жареные лисички с картохой, маринованные опята и соленые грузди, а я грибы вообще всегда есть не любил. Как-то в роще неподалеку от дома я нашел целое семейство кучно растущих подосиновиков, штук 20, помню, как собой потом гордился. А еще в лесу были манящие заячьей капустой, клюквой, дикой малиной и другими вкусными ягодами болота, насекомые, хищники, но я об этом как-то не думал, пока бабушкину кошку Блоху не загрызла лисица. Помню, как меня, поедающего дикую малину, одновременно укусили штук 10 ос, а ведь я всего лишь случайно уничтожил осиное гнездо. Подумаешь, с кем не бывает;

– Походы через лес в соседний поселок, где жил дядя и двоюродные братья, а также был продуктовый магазин. Приходил я туда уже с сине-бордовыми от черники руками, лицом и зубами. Ну и с соломинкой во рту, которую я в лесу клал на огромный муравейник ради вкусненькой муравьиной кислоты. Да, именно в то время я впервые прилег головой на муравейник, полный рыжих лесных муравьев. Было жжётенько;

– Растущие буквально через дорогу от дома заросли брусники. Поэтому искать меня обычно не приходилось, часто было достаточно прямо из окна посмотреть туда, где растет брусника, и окликнуть;

– Русская печь, на которой я много времени лёжем полёживал и сиднем сидел как Емеля и Илья Муромец вместе взятые. Особенно зимой. Лучшее изобретение человечества. Впечатление не испортило даже то, что я однажды из любопытства прикоснулся к раскаленному совку для золы, о чем у меня до сих пор есть напоминание на тыльной стороне ладони. С кочергой я опосля так судьбу не испытывал;

– Вредный, далеко не святой, вечно дымивший самокрутками, но работящий, хозяйственный, с руками из правильного места дед (сам "чудь белоглазая" родом с еще более глухой Совеги, с Русского Севера, бабушка его "белоглазым" и называла), который за нерасторопность (например, когда я не мог одеяло в пододеяльник запихнуть), несообразительность и лень называл меня "Брянским лесом". Это он так язвительно обыгрывал мое происхождение по отцовской линии из тех партизанских краев и вкладывал в эпитет значение "дремучий, как лес", а совсем не "могучий защитник", "храбрый, как партизан" или "прекрасное, уникальное и нуждающееся в государственной защите наше общее достояние". Хорошо, что он не обыгрывал тот факт, что родина моего бати пострадала от последствий чернобыльской катастрофы, из-за чего тот даже на пенсию вышел пораньше;

– Горячий хлеб и иные хлебобулочные изделия с пылу с жару, которые бабушка пекла в печи (и остатки поднявшегося на дрожжах теста в кастрюле, которые я любил соскребать и есть);

– Уха из пойманных с помощью плетеной вереньки в протекающей неподалеку речушке щук, налимов, иногда окуни попадались, вьюны... Однажды ворона утащила немаленького такого налима прямо у меня из-под носа, когда я его самовольно, без ведома дедушки выловил из верши, притащил во двор и положил на пенёк буквально на минутку, дабы позвать бабушку и похвастаться тем, какой я самостоятельный молодец. Дед, слава богу, о моей самодеятельности не узнал. Кстати говоря, налимов и особенно вьюнов я побаивался, так как они напоминали змеев, особенно если черного цвета. А вот щуку просто обожал – для меня это королева всех рыбов. Уже впоследствии в ставшей моим временным домом Калужской области, учась в 4-5 классах, ловил на удочку, и самая крупная пойманная мною речная рыба была голавлём, который ну совсем не страшный и не вызывает ни ужаса, ни уважения. В прудах же главным пугалом был ротан, та еще тварь божья;

– Парное молоко прямо из-под коровы (и изготавливаемые бабушкой разные молочные продукты). Еще я любил пальцем залезть в сливки, которые образовывались сверху в отстаивающемся в крынке молоке;

– Бабушкины кошки – Блоха, которую сестра любила так, что даже фотографировалась с ней, а также малой игривый котейка, которого, вроде, так и звали – Котейка;

– Обожаемые мною огромные стоги сена, которые я тоже помогал сооружать во время сенокоса, работая руками и граблями. Косу мне не доверяли, как мне говорили, потому, что я не умел ни косить, ни отбивать её. Но если быть чуточку честнее, то и держать её я еще толком не мог, хотя очень хотелось. Разок даже попытался, и в итоге воткнул ее в землю словно Экскалибур (ну в смысле хрен потом вытащил). Вилы были тоже привлекательны, но недоступны по тем же озвученным причинам, хотя ручонки мои к ним постоянно тянулись. Но то, что коса и вилы – крайне опасные инструменты для мальца, и именно поэтому меня к ним старались не подпускать, в голову мне тогда не приходило. Ну и да, там, где трава скошена, босиком лучше не бегать – будет колко и кроваво;

– Собственная баня (вообще даже две – старая и новая), рядом с которой я пузом поймал своего первого в жизни клеща (боррелиоз я подцепил только лет через 10);

– Овцы, которых я по вечерам был вынужден отделять от чужих овец (в основном от овец односельчанина Баламута, которого так бабушка называла), чтобы пригнать домой, потому что сестра по праву силы застолбила за собой нашу корову Красавушку. Они еще вечно стихийно опорожнялись, да и вообще были нестабильными переменными. Зато у меня была крутецкая пастушья палка. Кроме того, вдвойне приятно было потом держать в руках состриженную овечью шерсть, осознавая, что это – результат и моего чабанского труда. Ну а ягнята – вообще милейшие создания. Кормить корову я тоже помогал – таскал ей в кормушку свежескошенный клевер, а также сбрасывал туда через спецотверстие в потолке сено с сеновала, который был на втором этаже соединенного с жилыми помещениями крытого скотного двора. Через эти кормушку и отверстие я к тому же частенько выбирался из дома или забирался обратно, ощущая себя подводником;

– Самые разные плоды огородничества, ради которых я с колодца медленно, но верно таскал воду в большом ведре. Не только ради свежих плодов, но и для будущих варений и солений. Мы с двоюродным братом даже пытались помочь возделать землю под картоплю, пропахав ручным плугом борозду на газоне во дворе, что не оценил все тот же дед, надававший нам по шее. Да и, если быть совсем уж откровенным, не пытались мы помочь, а просто интересовались принципом работы ручного плуга. Что тут сказать – пахал он хорошо, к нашему несчастью. А одной сороке как-то не понравилось мое довольное от поедания свежего помидора конопатое лицо, и она на лету умудрилась своей какулей попасть прямо на находящийся в моей руке надкусанный овощ, – я до сих пор уверен, что она это сделала специально из чувства личной неприязни. Ну а я что – помыл в бочке и съел, та шоб я еду выбросил. Тю, не дождешься, белобока;

– Периодически заезжающая в деревню автолавка, к которой меня отправляли докупить немногое из того, чем деревенские не обеспечивали себя сами (сахар, чай, сладости и т.п.). Все то, что было к чаю, уплеталось у настоящего самовара на древесных углях;

– Очень ранимые и мстительные быки (уже и подразнить нельзя, кривляясь рядом с ними, после этого тикая от них со всех ног) из общего деревенского загона, вдоль жердей которого я благодаря одному приехавшему на лето из облцентра, Костромы, парню научился ходить и держать равновесие как заправский канатоходец. Кстати говоря, когда я после читал мифы о похищении Зевсом Европы и об Ио, я почему-то отчетливо вспоминал, как в этом загоне бугаи (быки-производители) осеменяли местных тёлочек. Детские впечатления и вправду самые яркие;

– Злющий петух, которого мы с братом дразнили, а потом от него тикали. Однажды я, пробежав уже метров 50, обернулся в надежде, что он отстал, но увидев, что он продолжает нас преследовать, разволновался, споткнулся о собственную ногу и упал, в результате чего этот клювачий потомок динозавра яростно заклевал меня до крови. Его позже пустили на суп, и мне до сих пор немного стыдно из-за того, что я мог стать тому виной;

– То ли красный, то ли желтый гусеничный трактор, который, наверное, еще со времен наших мерянских предков стоял сломанный недалеко от нашего дома и который в те годы наравне с дядиным "Владимирцем" и поездами (на которых я ездил к обеим бабушкам) был одним из первых ориентиров в моих думах о будущей работе мечты. Мы с сестрой и братом даже играли в "трактора", изображая звуки двигателей и используя бутылки с водой в качестве баков с горючим. Потом дед с дядей нам смастерили деревянные игрушечные трактора, в которые мы играли в песке;

– Висящее в одной из спален охотничье ружье, которое при мне таки выстреливало в лесу. Что же поделать, если в семье были охотники, у бабушки даже девичья фамилия была соответствующая, "профессиональная", а дед в прошлом лесник. Ну да, еще висел свисток для дичи;

– Шикарные дедовские ивовые свистульки, которых он, правда, при мне смастерил совсем немного;

– Первый пережитый ураган, заставивший поволноваться. Если не изменяет память, у соседнего дома даже снесло крышу. Помню, через пару лет приезжал к бабушке по бате под Погар, наблюдая последствия тамошнего полесского урагана, а именно вырванные с корнем березы в гае недалеко от хутора. И понял, что тот первый ураган был не таким уж и страшным;

– Тарзанка над прудом в соседнем поселке, с которой я сорвался и сиганул прямо в воду вниз головой. Именно тогда ко мне впервые присосалась пиявка. Но хотя бы мелко было, а то я плавать еще не умел;

– Вонючее и требовавшее обязательного экспериментального выяснения рецептуры и вкуса пойло для скотины. Вкус так себе, подтверждаю;

– Запах паленой шкуры и вид умирающей на моих глазах домашней скотины и птицы во время убоя. Я видел смерть, но до сих пор не видел фестралов, кстати;

– Непроходимая после дождя деревенская "магистраль". На ней, кстати, под камнем мы нашли серебряную монету времен Николая I, которая до сих пор где-то у мамы хранится. Также лужи на дороге были одним из наших постоянных мест обитания, как и канава вдоль дороги, в которой в глину прикольно затягивало сапоги, да так, что потом приходилось вытягивать как репку, вдвоем-втроем. Мы, детишки, предложили гипотезу, что эта канава – трещина и скоро Земля развалится пополам;

– Пренебрежение советом профессора Преображенского и попытки читать старые советские газеты (даже когда читать еще не умел), часто до обеда. А все потому, что они использовались в качестве туалетной бумаги. Я так начал не только привыкать к чтению, но и к физическим упражнениям, так как надо было постараться, чтобы размягчить бумагу. А туалет вообще был топовым, на втором этаже скотного двора, кто представляет планировку севернорусского дома-двора, поймет;

– Тот самый бревенчатый мост через Ингирь, на котором я получил самый первый и самый болезненный в жизни укус пчелы – в щеку. Перепутал ее со слепнем и в результате рыдал от боли как маленькая девчонка. Научил ли меня чему-то неудачный опыт с осами и пчелами? Отож! Были же еще и шершни, они еще страшнее, в связи с чем я их до сих пор за километр обхожу. Кстати, под этим мостом я пытался ловить рыбу на удочку, которую сам смастерил из палки, лески, ржавого тройного крючка и вороньего пера в качестве поплавка. Наживку я почему-то не использовал, да и грузила не было, поэтому мои попытки были тщетны;

– Настоящий лабиринт из дедовских поленниц, которые, как тогда казалось, были установлены еще для защиты от монголо-татар;

– Сеновал, в который я прыгал из-под самой крыши скотного двора, испытывая судьбу, так как не проверял сено на наличие вил или плотность материала;

– Приехавший как-то из Питера в гости с одним чемоданом "Беломорканала" двоюродный дядя, так как его в поезде обокрали цыгане. Это одна из причин, почему я не сплю в поездах;

– Приезжающая на лето из Костромы уже умеющая читать и невыносимо занудная и носящая очки девочка-ровесница, потом уехавшая в Америку (ну а теперь я тот самый невыносимый зануда, правда, без очков);

– Местный парень-холостяк лет тридцати, над которым все по-доброму подшучивали по этому поводу (ну а теперь я тот самый тридцатилетний холостяк);

– Болючая и вездесущая крапива (с которой я храбро сражался, но часто спасался бегством) и острая, не раз полоснувшая меня осока (что в большинстве случаев было результатом моих экспериментов. Чего только ни сделаешь ради науки). А еще эти дурацкие камыши, которым мы дрались и которые почему-то не хотели поджигаться как факелы;

– "Самолеты" из комбинации слепней и соломы. Да, жестоко, но они первые кусались;

– Чья-то огромная бегущая на меня кусачая собака, ставшая первопричиной моей кинофобии, не сожравшая меня, как кажется, только потому, что я выглядел настолько жалко, вереща "мамочка, не надо!", что она остановилась и прониклась ко мне сочувствием. Брат с сестрой, успешно давшие деру оттуда, пока я застывал на месте от ужаса, еще долго посмеивались над тем, что я повел себя далеко не как библейский Самсон со львом;

– Бабушкино "сивый – красивый" в ответ на дразнилки сестры по поводу выгоревших добела на солнце, "ведьмацких" волос;

– Рассказываемые бабушкой юмористические стишки с россыпью малопонятных для меня местных диалектных словечек. Ни стихи, ни слова я, к своему сожалению, не запомнил. Вроде бы там что-то было о профессиональных группах – то ли о жгонах (тех, кто валенки валял), то ли об офенях (странствующих торговцах), то ли обо всех сразу, то ли ни о ком из них;

– Скука в обезлюдевшей в осеннее-зимне-весенний период 1998-1999 годов, заметенной снегом деревне, из-за чего я к лету 1999-го слегка одичал. А между тем носил единственную в тех краях зимнюю обувь – валенки, которые дед покупал в Галиче и сам подшивал дратвой. Согласно легенде, именно из-за одичания, когда я избегал даже вернувшуюся летом маму, меня в возрасте шести лет все же отправили на годик в детский сад для социализации перед школой. Благодаря этому маневру у меня появился лучший друг;

– Чугуны, ухваты, сени, горница, завалинка, наличники, лавки, полати, подклет, амбар, перина и многие другие ныне неактуальные в быту русские наименования;

– Бабушкины коронные "будешь много знать – скоро состаришься" и "до свадьбы заживет"…

А заживет ли рана от щемящего чувства, что ничего лучше для меня, чем та настоящая, крестьянская Русь, которую я потерял в лице своих бабушек и дедушек, уже не будет?..